Максим Кустов - Кто и когда купил Российскую империю Страница 27

Между тем английское командование не ограничилось разведением паники в тылу, а перенесло свою деятельность и на фронт, где им было предложено эвакуироваться всем бойцам, принадлежавшим к самоопределившимся нациям, а также русским добровольцам, состоявшим на службе в славяно-британских легионах. К счастью, лучшие солдаты последних под влиянием своих офицеров остались на фронте.

Затем началось снятие с фронта английских частей, сопровождаемое порчей и уничтожением излишнего военного имущества. На глазах наших солдат на фронте и населения в тылу началась порча и сожжение аэропланов, утопление в реке имущества, снарядов, патронов, муки и консервов. В Селецком районе французский легион был снят с фронта английским командованием во время боя, и была прервана связь наших войск со штабом снятием технических средств связи. В Архангельске публика сделалась свидетельницей утопления в Северной Двине пускаемых для этого в ход пустых автомобилей и громадного количества патронов. В защиту такого поведения английского командования приводилось указание, что всем необходимым мы были снабжены и что уничтожалось лишнее имущество, чтобы оно не попало в руки большевиков, так как англичане не верили в то, что мы удержимся без них на Севере. Если самую причину ликвидации имущества можно было с известной натяжкой признать основательной, то как и чем можно было оправдать самый способ такой ликвидации? Почему она производилась не скрытно по ночам, а открыто на глазах населения и наших войск? Неужели авторы таких мер не учитывали того деморализующего влияния, которое они оказывали на наши войска? Неужели верно, что это проделывалось умышленно с целью сорвать наш фронт для доказательства правильности их соображений о необходимости нашей эвакуации, или это была “провокация” с добрыми побуждениями, с целью вызвать восстание и побудить нас эвакуироваться вместе?..

Уход англичан производился постепенно, и окончательная эвакуация Архангельска предполагалась в средних числах октября, но в ночь с 26 на 27 сентября они незаметно исчезли»[61].

Оставшиеся на Севере войска Белой армии в своей отчаянно безнадежной попытке продолжать сопротивление были заведомо обречены на поражение. 21 февраля 1920 года части Красной Армии заняли Архангельск, а 13 марта белогвардейцы были выбиты из Мурманска, и северные территории оказались полностью освобождены от интервентов и белогвардейцев. Гражданская война на Севере закончилась.

Юг

Живая душа и нищенский покров Добровольческой армии

Не успела Советская власть утвердиться в стране, как сразу начали возникать очаги сопротивления. На Юге России таким центром стала область Войска Донского. Еще в ноябре 1917 года началось в Новочеркасске формирование антибольшевистских частей. С 25 декабря 1917 (7 января 1918) эти части стали именоваться — «Добровольческая армия». Первоначально название армии полностью соответствовало принципу ее формирования — комплектовалась она исключительно добровольцами — офицерами, юнкерами, студентами, гимназистами, в небольшом количестве казаками и солдатами. Под натиском превосходящих сил красных в феврале 1918 года Добровольческая армия двинулась на Кубань. Этот поход вошел в историю как Первый Кубанский. Вот как его начальный этап описал Антон Иванович Деникин в своих мемуарах:

«Оставили в Аксайской арьергард для своего прикрытия и до окончания разгрузки вагонов с запасами, которые удалось вывезти из Ростова, и благополучно переправились. По бесконечному, гладкому снежному полю вилась темная лента. Пестрая, словно цыганский табор: ехали повозки, груженные наспех и ценными запасами, и всяким хламом; плелись какие-то штатские люди; женщины — в городских костюмах и в легкой обуви вязли в снегу. А вперемежку шли небольшие, словно случайно затерянные среди “табора”, войсковые колонны — все, что осталось от великой некогда русской армии… Шли мерно, стройно. Как они одеты! Офицерские шинели, штатские пальто, гимназические фуражки; в сапогах, валенках, опорках… Ничего — под нищенским покровом живая душа. В этом — все.

Вот проехал на тележке генерал Алексеев; при ней небольшой чемодан; в чемодане и под мундирами нескольких офицеров его конвоя — “деньгонош” — вся наша тощая казна, около шести миллионов рублей кредитными билетами и казначейскими обязательствами. Бывший Верховный сам лично собирает и распределяет крохи армейского содержания. Не раз он со скорбной улыбкой говорил мне:

— Плохо, Антон Иванович, не знаю, дотянем ли до конца похода…

Солнце светит ярко. Стало теплее. Настроение у всех поднялось: вырвались из Ростова, перешли Дон — это главное, а там… Корнилов выведет.

Казачество если не теперь, то в будущем считалось нашей опорой. И потому Корнилов требовал особенно осторожного отношения к станицам и не применял реквизиций. Мера, психологически полезная для будущего, ставила в тупик органы снабжения. Мы просили крова, просили жизненных припасов — за дорогую плату, не могли достать ни за какую цену сапог и одежды, тогда еще в изобилии имевшихся в станицах, для босых и полуодетых добровольцев; не могли получить достаточного количества подвод, чтобы вывезти из Аксая остатки армейского имущества.

Условия неравные: завтра придут большевики и возьмут все — им отдадут даже последнее беспрекословно, с проклятиями в душе и с униженными поклонами.

Скоро на этой почве началось прискорбное явление армейского быта — “самоснабжение”. Для устранения или по крайней мере смягчения его последствий командование вынуждено было вскоре перейти к приказам и платным реквизициям»[62].

Как видно из описания, с самого начала этого похода Добровольческая армия не могла похвастаться удачным решением «финансового вопроса». И как ни старалось командование Добровольческой армии избежать осложнений с населением и решения проблем войск за его счет, полностью избежать этого никак не удавалось: «Тяжелая обстановка гражданской войны вступала в непримиримые противоречия с общественной моралью. Интендантство не умело и не могло организовать правильной эксплуатации местных средств в селениях, которые брались вечером с бою и оставлялись утром с боем. Походных кухонь и котлов было ничтожное количество. Части довольствовались своим попечением, преимущественно от жителей подворно. К середине похода не было почти вовсе мелких денег, и не только приварочные оклады, но и жалованье выдавалось зачастую коллективно 5–8 добровольцам тысячерублевыми билетами, впоследствии и пятитысячными, а организованный размен наталкивался всегда на непреоборимое недоверие населения. Да и за деньги нельзя было достать одежды, даже у казаков; иногородние не раз скрывали и запасы, угоняли скот в дальнее поле. Голод, холод и рваные отрепья — плохие советчики, особенно если село брошено жителями на произвол судьбы. Нужда была поистине велика, если даже офицеры, изранив в конец свои полубосые ноги, не брезговали снимать сапоги с убитых большевиков.

Жизнь вызвала известный сдвиг во взгляде на правовое положение населения не только в военной среде, но и у почтенных общественных и политических деятелей, следовавших при армии. Я помню, как одни из них в брошенном Филипповском с большим усердием таскали подушки и одеяла для лазарета… Как другие на переходе по убийственной дороге из Георгие-Афипской в аул Панахес силою отнимали лошадей у крестьян, чтобы впрячь их в ставшую и брошенную на дороге повозку с ранеными. Как расценивали жители эти факты, этот вопрос не вызывает сомнений. Что же касается общественных деятелей, то я думаю, что ни тогда, ни теперь они не определяли этих своих поступков иначе, как проявлением милосердия»[63].

На Кубани в это время тоже формировались антибольшевистские части. Например, уже 2 января 1918 г. на Кубани был сформирован первый Кубанский добровольческий отряд. После объявления о его создании в приказе в него стали записываться молодые офицеры, юнкера, учащиеся и казаки. К 15 января в отряде уже состояло до 300 человек. Естественно, на содержание отряда необходимы были средства. Вот что вспоминает об этом участник первых белых походов В. Леонтович:

«Первые материальные средства — 80 000 рублей были даны Екатеринодарским биржевым комитетом, который и в дальнейшем продолжал денежно поддерживать существование отряда. Вторая значительная субсидия была оказана союзом Кубанских хлеборобов. Кубанское правительство ассигновало только в конце января, перед выступлением отряда на фронт, 100 000 рублей»[64].

В красных отрядах часто преувеличивали материальные возможности белых и сочиняли легенды об их мифических сокровищах. Зачастую это делалось для усиления боевого рвения.