Марк Олшейкер - Охотники за умами. ФБР против серийных убийц Страница 28

Ричард Спек, отбывавший несколько пожизненных сроков за убийство восьми медсестер-студенток в городском общежитии в Южном Чикаго, дал нам ясно понять, что не хотел бы, чтобы его объединяли с другими убийцами, которых мы изучали.

— Я не хотел бы оказаться в том списке, — заявил он мне. — Эти серийные убийцы все ненормальные. Я не такой.

Спек не отрицал того, что совершил. Просто хотел, чтобы мы знали, что он не такой, как они. В одном ключевом вопросе Спек все же был прав — он действительно не являлся серийным убийцей, который совершает повторные нападения в зависимости от некоей эмоциональной цикличности, а между взрывами испытывает периоды покоя. Скорее, его следовало охарактеризовать как массового убийцу, который отнимает жизнь больше чем у одного человека за раз. Спек ворвался в дом с целью ограбления — ему требовались деньги, чтобы улизнуть из города. Дверь открыла двадцатитрехлетняя Корасон Амюрао. Угрожая револьвером и ножом, преступник заявил, что только свяжет ее и пять ее соседок по общежитию и заберет деньги. Всех девушек Спек согнал в столовую. В ближайший час со свиданий и из библиотеки вернулись еще три женщины. И тут, видя их в полной своей власти, Спек, видимо, изменил намерение: в приступе безумия насиловал, душил, бил ножом, кромсал на куски. Осталась в живых одна трясущаяся в углу Амюрао — Спек сбился со счета.

После того как преступник покинул дом, Амюрао выскочила на балкон и позвала на помощь. Полиции она рассказала, что у нападавшего на левой руке была татуировка с надписью: «Рожденный устроить ад». Когда через неделю Ричард Франклин Спек обратился в местную больницу после неудавшейся попытки сомоубийства, его опознали по этой татуировке.

Из-за особой жестокости совершенного преступления Спек подвергался различным обследованиям — от медицинских до психологических. Было объявлено, что он страдает генетическим дисбалансом, имея лишнюю мужскую хромосому (Y), которая усиливает агрессивность и антиобщественный характер поведения. Мода на подобные исследования приходила и уходила. Более ста лет назад бихевиористы того времени пытались использовать френологию — учение о форме черепа — для определения характера и умственных способностей индивидуума. Потом считали, — что определенная картина электроэнцефалографии — четырнадцать плюс шесть зубцов — свидетельствует о нестабильности характера. Судьи ещё прислушиваются к рассуждениям о хромосомах, но непреложным является факт, что многие и многие мужчины с генетическими отклонениями по типу XXY не проявляют особой агрессивности и не отличаются антиобщественным характером поведения. К тому же дополнительные тщательные исследования показали, что никаких генетических отклонений у Спека не было и даже отсутствовала лишняя хромосома Y.

Спек умер в тюрьме уже после нашего визита. А тогда не захотел с нами разговаривать. Это был один из редких случаев, когда директор тюрьмы согласился нас пропустить, но решил, что неразумно заранее извещать заключенного о нашем визите. И приехав, мы с ним полностью согласились. Спек кричал и ругался в дворике для прогулок, куда его увели, чтобы иметь возможность показать нам камеру. Другие заключенные ему вовсю сочувствовали. Директор тюрьмы хотел, чтобы мы посмотрели, какими порнографическими картинками были оклеены стены, а Спек бешено возражал. Заключенные терпеть не могут вторжения на свою территорию, а камера для них — единственное оставшееся подобие частной жизни. Мы шли по трехъярусному блоку камер с выбитыми стеклами и летающими под потолком птицами, и директор советовал держаться ближе к середине прохода, чтобы заключенные не могли достать нас своими нечистотами.

Понимая, что осмотр ни к чему не приведёт, я шепнул директору, что мы пройдем по коридору, не останавливаясь у камеры Спека. Позже, когда был разработан вопросник, мы вообще лишились возможности объявляться без предупреждения, а процесс изучения личности преступника стал намного сложнее.

В отличие от Кемпера и Хейренса, Спек не был образцовым заключенным. Однажды он построил и спрятал в ящике стола у дежурного по блоку камер миниатюрный самогонный аппарат. Аппарат давал как раз столько алкоголя, чтобы запах сводил с ума сбившуюся с ног в поисках спиртного охрану. В другой раз он нашел и выходил изувеченную ласточку, которая залетела в разбитое окно. Когда птица обрела способность стоять на лапках, Спек перевязал ей ножки и посадил себе на плечо. Заметивший это охранник напомнил ему, что в камере птиц и животных держать запрещается.

— Запрещается? — с вызовом переспросил Спек и, подойдя к отдушине вентилятора, швырнул ласточку во вращающиеся лопасти.

— Я думал, вы ее любили, — ужаснулся охранник.

— Любил, — отозвался Спек. — Но раз ею не могу владеть я, ею не будет владеть никто.

Боб Ресслер и я встретились со Спеком в комнате для свиданий в присутствии его воспитателя (нечто вроде куратора в школе). Как и Мэнсон, Спек занял стул во главе стола и уселся на перекладину спинки, чтобы возвышаться над собеседниками. Я объяснил заключенному, чего мы от него хотим, но он и не подумал вступить в разговор, только чертыхался и клял «трахнутое ФБР», пожелавшее устроить в его камере шмон.

Сидя в тюремной комнате для свиданий напротив типов, подобных этому Спеку, я всегда представляю, как они могли выглядеть и что могли говорить в момент совершения преступления. Я готовлюсь к встречам, просматриваю от корки до корки дела, знаю, что каждый из них совершил и на что был способен, поэтому остается только соотнести мои знания с сидящим передо мной человеком.

Любой полицейский допрос есть соблазн. Каждая из сторон пытается соблазнить другую сделать то что ей выгодно. И прежде, чем выбрать тот или иной подход, следует всесторонне оценить допрашиваемого. Яростью и моралью ничего не добиться («Ну ты и зверюга! Зачем ты отъел жертве руку?»). Надо решить, какую струну зацепить. С людьми вроде Кемпера можно держаться прямо и деловито, но постоянно давать понять, что факты тебе известны и одурачить тебя не удастся. С типами наподобие Ричарда Спека приходится выбирать более напористую манеру поведения. Мы сидели в комнате для свиданий, и Спек всеми силами старался показать, насколько он нас не замечает. Тогда я повернулся к его воспитателю — открытому, общительному человеку, привыкшему источать враждебность — качества, которые, кстати, требуются при переговорах в случае со взятием заложников. Я заговорил о Спеке так, словно его не было в комнате.

— Знаешь, что натворил этот молодчик? Пришил восемь крошек. А некоторые из них были очень ничего. Лишил нас таких славных задниц. Скажешь, справедливо?

Бобу было явно не по себе. Он не любил опускаться на уровень преступника и терпеть не мог, когда смеялись над мертвыми. Конечно, я был с ним согласен, но в сложившейся ситуации приходилось делать что необходимо.

Воспитатель ответил мне в том же духе, и мы перебрасывались фразами, как два подростка в школьном туалете, если бы речь не шла об убитых, что сразу превращало диалог из желторотого лепета в какой-то гротеск.

Спек некоторое время слушал, покачал головой и хмыкнул:

— Ну вы даете, хреновы дети, — вовсе свихнулись. Хорошо, что я держался от вас подальше.

Я воспользовался этим прорывом и повернулся к нему:

— Как же ты умудрился трахнуть за раз восемь баб? Что-нибудь особое съел за завтраком?

Спек вытаращился на нас, как на двух легковерных придурков.

— Я их всех не трахал. Раздули невесть что. Вмазал одной.

— Той, что на диване?

— Ну да.

Все это звучало и грубо, и отвратительно, но кое-что я начал понимать. Прежде всего, хоть Спек держался враждебно и агрессивно, свое мужское начало он оценивал не высоко. Он знал, что не сумел бы контролировать всех женщин одновременно. Но с одной решил совершить акт во что бы то ни стало. Фотографии с места преступления свидетельствовали, что он выбрал ту, что лежала лицом вниз на диване, — безликое тело, с которым не требовалось вступать в человеческий контакт. Еще мы знали, что он не умеет толково и организованно мыслить, иначе простенькая и, вероятно, успешная кража не переросла бы в массовое побоище. Спек признал, что убил девушек не в порыве сексуального затмения, а из опасения, что они его опознают. По мере того как студентки приходили домой, он загонял их по одной то в спальню, то в уборную и явно не знал, как совладать с ситуацией.

Интересно еще было то, что Спек заявил, будто рана, которая привела его в больницу и в конечном счете под арест, получена им не в результате попытки самоубийства, а в пьяной драке. Независимо от того, что он говорил, Спек хотел нам внушить, что он — «рожденный устроить ад» — мужественный человек, а не какой-нибудь слюнявый неудачник, которому остается одно — наложить на себя руки. Я слушал Спека и начинал прокручивать в мозгу всю эту информацию: она говорила мне не только о нем, а о подобном типе преступлений вообще. Другими словами, если в будущем пришлось бы столкнуться со схожим сценарием, я мог бы глубже проникнуть в тип вовлеченного в него участника. В этом, конечно, и была суть нашей программы.