Александр Куницын - Служат уральцы Отчизне Страница 29

— Что, тебе тоже охота получить пулю в лоб? — спросил он сурово. Но рапорт подписал.

Дальше возникло новое препятствие. Ответ из отдела кадров ВВС, которого он ожидал, приехав в Москву, целую неделю, поверг его в отчаяние: «Запретить!» Правда, в личной беседе малость утешили; и это уже был обнадеживающий, хоть и очень маленький просвет: «Но если очень настаиваете — не раньше, чем через год». Опасались, что сразу после гибели отца Бурков-сын будет без всякого удержу рваться в бой, безрассудно лезть под пули.

По возвращении в полк Бурков узнал, что его переводят служить в Уральский военный округ. Прибыв в Свердловск, в штаб округа, получил назначение.

…Прошел год, и снова он написал рапорт. И, наконец, пришло «добро». Но Буркова отпускать не хотели: начальству жаль было расставаться с молодым офицером, проявившим себя дельным специалистом. К тому времени Валерия избрали секретарем комсомольской организации.

Некоторым выбор Буркова казался непонятным: «Чего тебе еще надо? Старший лейтенант только еще, а уже — на подполковничьей должности! Охота лезть в это пекло…» Да, Валерий предпочел идти на «понижение». В Афганистане ему, в лучшем случае, «светила» лишь капитанская вакансия. Впрочем, кому надо, он всегда сумел объяснить, зачем он это делает.

Ничего не говорил он только матери почти до самого дня отъезда. Застав его за сборами в дорогу, в дальний-предальний путь, она почуяла сердцем тревогу… И как он был ей благодарен, что она так держалась напоследок!

Много воды утечет, многое в его жизни переменится, пока сложится стих, посвященный матери:

Прости за разлуку, покинутый дом,За то, что в бой пошел за отцом,За то, что спасти я его не сумел,Когда он живой в вертолете горел.Прости, мне себя уберечь не дал бог,Я жизнью солдатской прикрыться не мог.Пойми, моя мама, поверь и прости,Иначе не могут Отчизны сыны!

Человек должен отдавать себе отчет в своих поступках. Тем паче, когда сделан такой важный шаг… Как же без вопросов?… Но по-настоящему ответить на них он не мог бы сразу. Так, чтобы в душе не осталось никакой неясности. Бывают такие ответы на вопросы, самые «жизненные», которые озаряют вдруг обыденной с виду простотой — осенило, говорят.

Был такой момент «в период прохождения службы» в Афгане и у Валерия, в один из дней кандагарской операции. Батальон укрылся в старой крепости, отбитой у душманов. Бурков, искупавшийся под пулями в глубоком арыке, насквозь промокший, скинул с себя обмундирование и развесил сушить возле огня, разведенного бойцами. Сам, оставшись босиком, в трико, футболке и панаме, бродил по двору крепости, с любопытством осматривал древние строения.

Видок со стороны у Валерия, конечно, был отнюдь не военный. Долговязый, отощавший с походного пайка, вышагивающий на тонких босых ногах, обтянутых трико, как журавль, он, с темной линией отросших усов с опущенными концами на узком продолговатом лице, наверное, казался потешен на фоне средневековой восточной декорации.

Проходя мимо солдат афганской народной армии, гревшихся возле костра, Валерий услышал смех. Солдаты весело переговаривались между собой, посматривая в его сторону. Увидев среди них знакомого переводчика, Бурков спросил его:

— Не надо мной смеются?

— Точно. О тебе говорят…

— А что говорят-то?

— Да так… понравился ты им очень. На Дон Кихота смахиваешь.

Двое солдат поднялись с земли и, подойдя к советскому офицеру, дружелюбно похлопали по плечу:

— Вертушка-вертушка! Как дела? Ха-ра-шо!

Валерия смутило то обстоятельство, что афганцы знали, кто он такой. Не принято было разглашать, что ты — авианаводчик. За наводчиками охотились не только душманские снайперы, бывали случаи, когда стреляли в спину их лазутчики в форме солдат народной армии. Значит, видели его в бою, а тут уж свою работу и кто ты такой — никак не скроешь.

Другой солдат, судя по простому крестьянскому лицу, недавно призванный из кишлака сын дехканина, подал Валерию, переломив в крепких жилистых руках, испеченную в золе лепешку, еще теплую.

— Шурави — дост… — афганец блеснул белками глаз и отошел к кусту, к своим.

На другой день Валерий действовал совместно с афганским подразделением. Он узнал своих вчерашних знакомых, в бою они шли рядом, прикрывали авианаводчика.

Именно тогда, в дни кандагарской операции, Валерий почувствовал, осознал свою личную причастность к тому, чем скрепляется братство людей: он здесь был  н у ж н ы м  человеком, заслужил в бою, в который шли эти афганские ребята с надеждой на скорый мир, за волю, за землю и воду, за свою веру, право быть названным другом парня, который разделил с ним хлеб, что во все времена было знаком добра. А потом эти мысли воплотились в строчки стихов, ставших новой песней Буркова с очень точным названием «Что же я сумел понять»:

Может, чтобы жизнь понять,Надо раз лишь повидатьОкровавленные книжкиУ убитого мальчишки,Не умевшего читать.Что же я сумел понять?Да, за счастье ребятишек,Пусть другой страны детишек,Стоит жить и умирать.

Наверное, ни разу прежде он не радовался так приходу весны, как в нынешние погожие денечки, наставшие вслед за последними подмосковными дозимками. С каким-то новым обостренным чутьем всматривался он в приметы пробуждающейся от долгого зимнего сна природы. Радовался серебристым пушинкам распустившейся вербы, неказистому букету из веточек мимозы в руках незнакомой молодой женщины, вошедшей в вагон метро. С детским восторгом запрокидывал взгляд в просветленную, веселую голубизну неба с легкими перьями облачков, по-новому ощущал запах талого снега.

Он чувствовал, что и в нем самом, как вешние токи земли, обновляются жизненные силы. Он был полон энергии: того самого «боевого настроя», как говорят военные, хватало через край. Его бодрило, распрямляло чувство радостного ожидания хороших перемен. Хотелось жить — одним словом.

Сойдя с вечерней электрички, майор Бурков шагал в сторону госпиталя с сознанием хорошо потрудившегося человека, знающего, что труды его не напрасны. О том, что удалось ему сделать в эти частые поездки в Москву, он записал в своем дневнике:

В последних числах марта я вышел на полковника Медведева, и наконец решение моего вопроса закрутилось. Само по себе, конечно, ничего не делалось. Пришлось покрутиться самому. Никогда прежде в моей записной книжке не набиралось столько разных телефонов. Звонил в медицинские учреждения, выяснял, каким путем можно решить вопрос об оставлении в кадрах. Собирал нужные бумаги, принимал участие в поисках личного дела и прочее, и прочее.

Несколько раз ездил в штаб округа. Получил форму. Для личного дела написал новую автобиографию.

10 апреля в кадрах ВВС мне сказали, чтобы я у себя, в госпитале, прошел медкомиссию. Но сначала освидетельствование оказалось не в мою пользу. Прошел повторно, заручившись поддержкой командования ВВС. На этот раз, правда, с большим скрипом, я добился нужного: после освидетельствования появилась запись: «Годен к военной службе…» Все бумаги перевозил сам, чтобы ускорить движение деловой переписки. И вот, когда вчера ездил в кадры, полковник Медведев задал мне вопрос, заставивший радостно забиться сердце. Даже не поверил сразу, неужто это ко мне относится? Полковник спросил: где я хотел бы служить и в каком качестве. Я ответил: «Давайте сначала дождемся окончательного решения вопроса об оставлении меня в армии, а потом уже выясним остальное». Хотя про себя я твердо знал, что буду проситься в Афган, но раньше времени не стал об этом говорить. Было такое чувство — как бы не спугнуть удачу.

И в штабе ВВС округа, и в управлении кадров все офицеры почему-то интересовались, почему я хожу без палочки, предлагали мне брать ее с собой (не понял, что они имели в виду, может, чтобы я «надавил» на жалость, но это ни к чему). В штабе ВВС округа меня стали водить по кабинетам, будто какую-то диковинку: вот, мол, как Маресьев, пока я не заартачился. Мне, правда, от этого стало неловко. Был принят командующим ВВС Московского военного округа.

Дважды ездил по просьбе Подольского горкома ВЛКСМ в школы. В общем, время было напряженное, но очень хорошее. Наступила определенность, и я чувствовал, что крепко стою на ногах.

Ходили два раза на природу. Впервые мне пришлось идти по пересеченной местности, преодолевать спуски и подъемы, ходить по лесу. Когда мы пришли на место, я почувствовал, что сильно устал. Но во второй раз, хотя тоже шли пешком, я выглядел лучше: полностью участвовал в подготовке костра — рубил дрова, таскал сушняк, чувствовал себя прекрасно.