Фрэнк Партной - FIASCO. Исповедь трейдера с Уолл-Стрит Страница 3

Когда я попал в здание Morgan Stanley, похожий на пещеру торговый зал гудел, как улей. По сравнению с другими залами, какие я видел, местом тут явно дорожили: даже приемная была сумрачная, без окон, и довольно тесная. Хотя клиентов банк принимал на самой верхотуре своего небоскреба на Шестой авеню, откуда через сплошное стекло открывались потрясающие виды на Манхэттен, внизу, на четвертом этаже, в казематах торгового зала, никаких таких роскошеств не было.

Если вы никогда не имели удовольствия сравнивать разные торговые залы Уолл-стрит, то вам, конечно, это мало что скажет. Действительно, в принципе все они на одно лицо. Пол представляет собой нечто вроде шахматной доски из разноцветных ковровых квадратов, прикрывающих лабиринты проводов и всякой электронной всячины. Квадраты эти съемные, а потому под ними образуется обширная помойка, в которой валяются подносики с остатками китайской еды и снуют мыши. (Мыши вообще обожают торговые залы, и служащие неизменно выдумывают способы, как их извести.) Короче говоря, если вы заглянете в любой такой зал на Уолл-стрит, то увидите следующую типичную картину.

Звонят сотни телефонов. С телевизионных экранов извергаются новости и сыплются котировки. Один из напольных квадратов снят, и несколько техников попеременно кричат друг на друга, колдуя над паутиной разъемов и кабелей. Десятки трейдеров и представителей стоят друг перед другом с интервалом в три фута за длинными прямоугольными столами; столы густо уставлены мерцающими цветными мониторами, среди которых выделяются синие экраны агентства Reuter, зеленые — Telerate, бежевые — Bloomberg и традиционно черные — брокерских котировок.

Каждые несколько секунд из динамиков раздается оглушающая тарабарщина: «Пятьдесят GNMA по восемь за полцены. Нефермерские ожидаются ниже тридцати. Парень с длинными облигациями теперь перешел на два года и предлагает двойной опцион». Громкоговоритель в просторечии называется матюгальником. Каждый продавец и трейдер подключен к нему и может таким способом доводить до всеобщего сведения важные новости, объявлять запросы или сообщать всем, что главный трейдер по правительственным облигациям в очередной раз проявил себя как сущий козел. Если вам нужно поговорить с кем-то на расстоянии больше десяти футов, лучше звонить ему по телефону. Кричать в этом бедламе бесполезно, а в отличие от трейдеров Чикагской товарной биржи уолл-стритовские трейдеры не пользуются знаками — разве что подзывают кого-то средним пальцем. Впрочем, по губам вполне можно понять, что говорит человек — нетипичное «Сделали» или обычное «Козел».

Впрочем, даже в этом «мальстреме» нетрудно отличить трейдеров от продавцов. У трейдера рукава рубашки закатаны, галстук спущен, в руках несколько телефонных трубок, одну из них он постоянно бросает на стол, на компьютер или ассистенту и тут же хватает очередной пончик из бездонного пакета. Продавец, напротив, невозмутимо поправляет запонки, перенося трубку от одного уха к другому, попеременно нажимает на трубках кнопку отключения звука и неспешно поддерживает сразу несколько замысловатых бесед. Хороший продавец может одновременно судачить с клиентом, обсуждать вечернюю игру баскетбольной команды с букмекером, приказывать ассистенту стянуть пончик у трейдера и объяснять жене, где он пропадал до четырех утра, — и никто из его собеседников ничего не заподозрит ни о другом разговаривающем, ни об окружающем бедламе.

Однако за видимым хаосом торгового зала скрывается четкий порядок. Трейдеры и продавцы живут в атмосфере мира и согласия, скрытые в своей раковине от всех треволнений политики расового или полового равноправия, социального регулирования или изменения рабочего распорядка. Меньшинств и женщин в торговых залах вообще немного, в большинстве своем они носят ливреи швейцаров или очень короткие юбки. Единственный признак каких-либо прогрессивных социальных перемен — периодически опрокидывающаяся стопка пустых стаканчиков из-под йогурта.

В First Boston я стажировался в весьма представительном обществе. В основном это были белые мужчины из Гарварда, Йеля и Оксфорда или же из состоятельных семей. Один такой стажер отправился в Сан-Франциско, два — в Филадельфию, еще один — в Чикаго, а дюжина или больше — в Нью-Йорк и Лондон. Найти белого мужчину с хорошим знанием японского банку, по всей видимости, не удалось, а потому для Токийского отделения наняли коренную японку.

Из тридцати семи стажеров у нас было тридцать мужчин. Насколько мне известно, First Boston ни разу не оставил ни одного цветного для работы в США, хотя среди стажеров — это надо признать — темная кожа не была такой уж редкостью. Из семи женщин несколько уже поработали, и не без успеха, в First Boston, после чего их и допустили на курсы стажировки. Остальные были новенькие, но смотрелись так, словно сошли с обложки журнала «Elle». Иными словами, First Boston вполне благополучно продвигался в опасных водах расового равноправия и политкорректности, добившись при этом выдающихся результатов: 80% — мужчины, в основном белые, несколько азиатов в заграничных филиалах, ни одного афро- или латиноамериканца и всего семь женщин.

Женщин в инвестиционные банки отбирают с особым тщанием. Знакомые продавцы не раз говорили мне, что «дамский фактор» всегда играет роль на собеседовании и при найме, но с их точки зрения женщины-стажеры были либо кандидатами в прислугу, либо начинающими звездами внутреннего шоу. В любом случае на них смотрели как на источник развлечений для мужского контингента. Если же развлечения не получалось, начальство имело обыкновение перекрывать им кислород и назначать на самые неприятные места. И в First Boston немногочисленных стажерок вытурили через несколько месяцев; некоторые из них ушли без проблем, другие подали иск, а одна даже выиграла дело.

First Boston был настолько озабочен проблемами сексуального домогательства и дискриминации, что нанял специального консультанта, дабы научить сотрудников, как им не поставить себя в положение домогающегося при собеседовании с дамами. Но все было напрасно. К ужасу консультантши немолодых лет во время занятия, имитирующего собеседование, один сотрудник начал беседу с предполагаемым женским кадром так: «Ну что, детка, как ты насчет потрахаться?»

Сообразительные дамы быстро усваивали менталитет «раздевалки» и извлекали из него выгоду — и не только путем банального демонстрирования прелестей в обтягивающих платьях или кожаных штанах. Я знал одну даму-продавца, которая сознательно сделала свою интимную жизнь расхожим товаром. По утрам ее окружала гогочущая толпа, жаждущая рассказа о последнем приключении. Если история приукрашивалась, все были только довольны; мне запомнилось детальное описание того, как она «классно брала в рот» у одного счастливчика, которому повезло зазвать ее на дорогой ужин. Выслушав рассказ, один продавец сказал мне: «У этой теперь есть шансы в нашей конторе».

Начальник отдела продаж имел целый гарем секретарш, которые постоянно менялись. Главной долгожительницей там была шестифутовая блондинка; ее работа состояла в том, чтобы носить как можно меньше одежды и демонстрировать ноги всему залу. Надо сказать, делала она это на редкость выразительно. Сочетание пьянящего женского шоу с волнующей атмосферой миллиардных сделок крепко ударяло в голову. А когда картинка мальчикам приедалась, начальник брал другую молоденькую сотрудницу и поручал уже ей сотворить в зале что-нибудь этакое. Один старший трейдер по жилищным закладным платил хорошеньким ассистенткам 500 долларов, если они соглашались сжевать, тщательно и с расстановкой, большой маринованный огурец, политый лосьоном для рук. Толпа трейдеров с удовольствием наблюдала, как несчастная совершала свой подвиг, получала награду и тут же облевывала весь торговый зал.

Думаю, что удовольствие, с которым я наблюдал финансовую оргию торгового зала, отчасти объясняется каким-то изъяном моего характера. Но факт есть факт: торговый зал был для меня родной стихией. И я знал, что, если мне придется переменить First Boston на Morgan Stanley, привычную среду я не потеряю и буду чувствовать себя примерно как рыбка, которую просто пересадили из одного аквариума в другой.

Собеседования с представителями группы производных Morgan Stanley шли довольно гладко, и я изо всех сил изображал человека, знающего себе цену. Группа эта обозначалась ГПП — сокращение от «группа производных продуктов» (Derivative Products Group, DPG). Один менеджер толковал мне что-то о «первоклассном бизнесе на первоклассном уровне». Другой — что, по его мнению, основные перспективы ГПП связаны сейчас с возникающими рынками, то есть с моей областью. Он обещал, что если меня возьмут, то я буду участвовать в важном мероприятии по производным, назначенном на апрель и обозначавшемся аббревиатурой FIASCO. Об этом я кое-что слышал и не прочь был бы поучаствовать, но вместе с тем знал: когда продавец инвестиционного банка что-то обещает, шансов на это почти никаких. Но все-таки какая-то надежда у меня оставалась, потому что он был одним из лидеров группы и, по слухам, главным организатором всей затеи.