Алла Ярошинская - Чернобыль. Большая ложь Страница 3

О том, что в Советском Союзе взорвался четвертый блок Чернобыльской АЭС, об увеличении фоновых значений мы впервые узнали от зарубежных радиоголосов. Наше же руководство сообщило об этом только на третий день. (А власти Швеции, еще не зная, где именно случилась утечка радиации, до выяснения обстоятельств вывели всех людей из своей атомной станции, а затем уже начали разбираться, что и где произошло.)

Но наступал весенний праздник 1 Мая, и, вероятно, никому не хотелось верить в то, что случилось на самом деле что-то ужасное, непоправимое. 1 Мая в Житомире, Киеве, Чернигове, в других городах и весях Советского Союза миллионы людей вышли на праздничную демонстрацию. Было очень жарко. Не просто тепло – жарко. В Киеве дети в национальных украинских костюмах, вдыхая радиоактивный угар, плясали на Крещатике, главной улице столицы Украины, услаждая глаз коммунистического руководства республики, приветствовавшего демонстрантов с высокой трибуны. И почти в это же время их детей спешно отправляли в аэропорт Борисполь, на самолеты, подальше от беды. Правительство радовали дети обманутых рабочих, интеллигенции, создавая таким образом иллюзию для мирового сообщества, что все под контролем. (По свидетельствам очевидцев, в это же время закрытых спецкассах ЦК КПУ стояли длинные очереди за билетами!)

Моя университетская подруга, журналистка Нина Смыковская, которой только в сорок лет Бог послал детей, лишь 7 мая смогла выехать из Киева в Одессу, к родственникам. Паника к тому времени совсем захлестнула столицу. Нина родила двух девочек. В честь тех, кто приютил ее в этот тяжкий час, она назвала их Дианой и Инессой. Малышки родились слабыми, анемичными. Ведь мама, не подозревая об опасности, две недели, пока не уехала, кормила их радиоактивными йодом и цезием. Через месяц одесские медики сказали: нужно срочное переливание крови. Полное. Девочки были чудом спасены. Хотя проблем с их здоровьем потом хватало. Сейчас эти ровесницы атомной катастрофы уже невесты!

Хорошо помню начало мая рокового года. Голубое небо. Белоснежные облака. Тепло. Очень тепло. Даже странно было, что так тепло. Слухи, дезинформация стали нашей привычной средой обитания. После 1 мая они стали нарастать быстрее снежного кома. В газетах, по радио – одно, люди, которые приезжали оттуда, говорили совсем другое. В железнодорожных и авиакассах Киева распродали все билеты на месяц вперед. Билетов не было никуда. Взвинченные, напуганные неизвестностью люди штурмом брали вокзалы, кассы, поезда. Ехали куда-нибудь. Лишь бы подальше от Чернобыля.

7 мая мой муж Александр позвонил мне с работы и твердо сказал: немедленно уезжай с детьми. (Несколько его знакомых направили в Чернобыль. Откачивать воду из-под дышащего смертью реактора.) Легко сказать: уезжай. А как? Куда? 

В то время я работала корреспондентом отдела промышленности и капитального строительства областной партийной газеты «Радянська Житомирщина» («Советская Житомирщи-на»). Я срочно написала редактору заявление на предоставление мне отпуска. Завотделом поставил условие: сделать материал о строительстве нового завода на Крошне и только после этого. Утром следующего дня такой материал лежал у него на столе. Начинался он строчкой о том, как прекрасно кипенье цветов на окраине Житомира, какой великолепный яблоневый аромат долетает на стройку из близлежащих садов…

Билет к родственникам на Кавказ в Армавир мы не взяли. Билетов туда просто не было. Впрочем, их не было никуда. С большим трудом мы выехали в Москву, к знакомым.

Проводы на житомирском вокзале были похожи скорее на эвакуацию. Старший сын, Милан (он тогда ходил в шестой класс) не успел закончить последнюю четверть. Но всем родителям, которые могли уехать, разрешили забрать детей из школы.

На вокзал пришли родственники: моя мама, сестра, родители мужа. Все едва сдерживали слезы. Бабушки все время разговаривали с младшим, Сашенькой, задаривая его сладостями и игрушками. Давали мне советы, требовали от старшего, Милана, беспрекословного послушания и помощи мне в пути. Из Житомира до Москвы на поезде 18 часов. В тот день, 8 мая, моему младшему сыну исполнилось два года. День рожденья, радостный праздник, мы провели в плацкартном вагоне поезда Житомир – Москва среди таких же расстроенных, убитых бедой людей.

В Москве у нас нет родственников. Прежде мне редко приходилось бывать здесь. Один раз на третьем курсе, когда я была студенткой. И во второй раз в качестве журналиста – командировка на Выставку достижений народного хозяйства СССР. Первый раз, приехав в Москву, я ее почти не видела, потому что все время думала о человеке, которого любила и который остался в другом городе. Второй раз Москва покорила меня своими храмами, улочками Замоскворечья с чудными старинными названиями. Их здесь бесчисленное множество. Именно в них, по-моему, и заключается вся прелесть столицы.

В этот раз нам было не до Москвы. Нас встречала на вокзале знакомая семья: Фаина Александровна и ее сын Миша. Когда-то давно они жили в Житомире, и каждый год приезжали отдыхать к нам летом. Фаина Александровна преподавала немецкий язык. Миша учился в институте. Редкой доброты и порядочности люди.

Добравшись до квартиры, первое, что мы сделали, это сняли с себя все, что было на нас. И я немедленно постирала. Не потому, что мне кто-то сказал, что так надо делать и не потому, что я знала, какие уровни радиации излучали наши вещи. Это было интуитивное чувство самосохранения. Я знала только, что надо мыть овощи, купленные на житомирском рынке, для снижения их уровня радиации (радиоактивной пыли).

Я до сих пор благодарна Фаине Александровне и Мише за то, что так героически приютили нас тогда. А ведь мне известны случаи, когда к семьям тех, что убежали от радиации, на новых местах относились с предубеждением, считая, что они заразны. Это ужасно.

В Москве в этой семье мы прожили несколько дней. Квартира – московская «хрущоба» в 30 квадратных метров, и те неудобства, которые мы причиняли этой семье, заставили меня взять билеты на Кавказ к близким нам людям. В Москве купить туда билеты было нетрудно. Нас там ждали. И 14 мая после суток мучений в пыльном плацкартном поезде Москва – Адлер мы прибыли в Армавир.

На Кавказе уже вовсю разгулялась весенняя природа. Возле дома семьи Миклашевских, в котором мы тревожно пережидали Чернобыль (кто же знал, что это – на века!), поспели первые майские черешни. Все цвело и благоухало. Жизнь текла ровно и спокойно. О Чернобыле здесь говорили мало. Как будто армавирцев это и не касалось. (Позже, спустя три года, я узнаю, что и на Краснодарский край, его знаменитые курорты кое-где упали чернобыльские радиоактивные пятна).

Первое, что я сделала, – повела детей в местную радиологическую лабораторию. Одежда наша излучала приблизительно 0,025 миллирентгена. Такой, сказали врачи, здесь фон. В Житомире дочернобыльский фон составлял не более 0, 017.

Несмотря на цветение и тепло, Армавир не принес нам особого успокоения. Заболел младший, Сашенька. И здесь свет оказался не без добрых людей. Участковый врач, Лариса Ивановна, которая пришла по вызову, узнав, что мы из чернобыльской зоны, отнеслась к нам очень человечно. Хотя, впрочем, так и должно быть. Мы же, зная нашу советскую медицину, оценили отношение Ларисы Ивановны к нам. У Сашеньки, оказалось, болело не только горло, но и начался бронхит.

А когда он выздоровел, окончился мой отпуск. И в июне мы вынуждены были возвращаться в Житомир. Детей оставить на Кавказе я не могла. За ними здесь просто некому было присматривать. И мне надо было на работу. Бросить же ее я тоже не могла, ведь прожить на одну зарплату в советской семье было невозможно…

Впереди нас ждало длинное тревожное и знойное лето. Центральная коммунистическая газета «Правда» ежедневно миллионными тиражами выдавала успокоительные таблетки в виде бодрящих статей о том, что все, мол, хорошо. Мне до сих пор стыдно вспоминать те заголовки моих московских коллег «Соловьи над Припятью», «Сувениры из-под реактора» и т. д. Вот уже 25 лет живущие в зонах поражения – а таких 9 миллионов людей! – платят за те сувениры слишком дорого. Но об этом – впереди.

Кажется, за все тревожное житомирское лето 1986 года над городом так и не упало ни капельки дождя. Небо было бездонным, голубым, выцветшим от ошалелого солнца. Дьявольская утроба реактора, заглотнув несметное количество песка, свинца и еще чего-то, наконец-то заткнулась. Состоялись его «похороны» в спецусыпальнице. Отголосили родные над цинковыми гробами убитых радиацией пожарных, похороненных далеко от дома – на Митинском кладбище в Москве. Команда атомщиков, которые были определены Системой в стрелочники по делу Чернобыля, уже отсидели, вышли и некоторые даже умерли. Все кончено? Нет, спустя десятилетия после катастрофы мы постигаем истинные ее масштабы, всю обреченность правды о ней, о чернобыльских генах, уходящих в будущее. Узнавая об этой глобальной раковой опухоли (в прямом и в переносном смысле), мы все более и более узнаем о себе. О нашем больном обществе. Мы узнаем не только о нашем прошлом, больше похожем на Туманность Андромеды, но и тревожимся о будущем. Надежда умирает последней.