Валентин Богданов - Исповедь о сыне Страница 3

По этой совершенно абсурдной причине, уголовного дела о загадочной гибели моего сына проверяющие следователи всех рангов решили не возбуждать. Куда только я ни обращался в течение вот уже полутора лет с того трагического дня. Осталось мне только побывать у прокурора области. Да вот беда бедовая! Написал я за это мучительное время около шести или семи жалоб на его высочайшее имя, и все они подозрительным образом направлялись каким-то затаившимся режиссёром в районную прокуратуру и попадали к тем же следователям из названного комитета, которые и вынесли

отказ о возбуждении уголовного дела и сдвинуть его с мёртвой точки мне пока не удаётся. А времечко не идёт, а стремительно бежит, и как я доберусь до прокурорского кабинета или главного следственного начальника и доберусь ли, не знаю, не уверен. Уж слишком здоровье моё рухнуло с момента гибели сына, то давление запредельно скачет, то сердце начнёт заикаться. Тоже самое творится и с женой, если не хуже, или ещё какая-нибудь хвороба привяжется, теперь и не разберёшь. Не знаем, что нам ещё и ожидать в такой ужасающей для нас, родителей, ситуации. Но по-божески милостиво теплится в нас последняя надежда, что хоть и самую малость, но должны мы обязательно поправиться, восстановиться. Иначе нам сегодня просто нельзя. А с помощью добрых людей, какие, говорят, там ещё остались, может и протиснусь через плотный заслон помощников к главному прокурору, а лучше к начальнику следственного комитета, в его высокий кабинет, и выпрошу у всевластного чиновника, чтобы наконец-то выслушал и вразумительно ответил на все мои вопросы, какие оставили без ответа предыдущие следователи. И может быть, дело о гибели сына этим и закончится, но может получить и дальнейшее развитие. Кто знает? Да никто. И это больше всего терзает мою измученную душу, не даёт ни дня покоя. Ведь никто из моих близких родственников, кроме меня, не может, в сегодняшнее уголовно-смутное время, заступиться перед грозными, следственно-прокурорскими чиновниками за убитого сына. Леденящий душу страх за себя и за дальнейшую судьбу своих детей и внуков навечно застыл в нас. И назойливо надоедать большим правоохранительным чиновникам, кто и за что убил сына, сегодня становится всё опасней. Но другого выхода у меня как у отца просто нет. Иначе я буду выглядеть перед самим собой, погибшим сыном,

его детьми и перед другими родственниками в их не благодарной памяти подлейшим предателем и трусом, каких во все века презирали и считали последними людьми на белом свете.

А теперь, дорогой читатель, вернёмся в тот трагический вечер, когда через шесть с половиной часов приехала долгожданная милиция и в густой темноте наступившей летней ночи осветила слепящим светом фар автомобиля место гибели сына и редкую толпу уставших людей, которые по мнению руководителя этого садоводческого общества, могли дать какие-то сведения по факту гибели сына. И тут началось такое, что ни пером описать, ни в одном из фильмов-ужастиков не увидеть и нарочно такого не придумаешь. Даже самая буйная фантазия такого ужаса выдумать не может. Из окошка подъехавшей милицейской машины лениво высунулась властная голова и требовательно спросила: «Как фамилия погибшего?» Мы вразнобой подавленно назвали и обладатель властной головы о чём-то тут же сообщил своим товарищам, сидевшим с ним в машине, а нам с нескрываемым разочарованием буркнул: «Знаем…слышали…» И там, внутри, все о чём-то сразу заговорили, перебивая друга и дружно загалдели, начали гоготать, а потом и ржать во всю раззявную глотку. Вскоре подъехали вроде бы ещё две машины, их пассажиры тоже вволю погоготали и, видимо, решив, что всем тут делать нечего, одна машина чуть погодя уехала. А мы, его родители, с ужасом и недоумением смотрели на мордастые и красные от гоготания лица и не могли ничего из происходящего понять. Ведь наш сын никогда и ничем не был связан с представителями милицейского сообщества, его репутация и на работе, и в быту была безупречной, и он наверняка даже отдалённо не был знаком с этими молодцами, ржущими над

его трупом, в присутствии его родителей и жены, в эту глухую летнюю ночь, вдали от города. Наш сын был принципиальным и даже жёстким человеком в отношении любого хамства, от кого бы оно ни исходило. И будь он жив сейчас, сумел бы решительно, не задумываясь ни минуты, кто хамит, остановить их и заставить извиниться за это издевательское глумление налетевшей милицейской братвы над убитыми горем стариками вполне цивилизованным образом. Делать это он умел с большим гражданским достоинством и завидной отвагой для интеллигентного мужчины, при любых жизненных обстоятельствах.

Истомлённые долгим гоготом и ржанием служивые люди смолкли, и один из них начал лениво опрашивать свидетелей и писать протокол, сидя в машине. Закончив протокольные дела, милиционер на несколько секунд заглянул в гараж, включил фонарик, его слабый лучик метнулся по стене гаража и погас. Перешагнув через труп сына, он даже не стал его осматривать – тот ли это человек, документы которого он держал в руках. Ни осмотра места гибели сына, ни описания положения трупа по отношению к другим предметам, ни схемы гаража, он так и не сделал. Вообще, абсолютно ничего не сделал, что обязан был исполнить в силу своих должностных милицейских обязанностей, предусмотренных законом. В акте медицинского исследования сделана неправдоподобная запись судебно-медицинским экспертом, поразившая нас, родителей, своей наглой безответственностью. Будто у нашего сына волосы на голове чёрные, с сединой, длиной около двух сантиметров. Уверяю названного потрошителя-эксперта, что мой сын со дня своего рождения был блондином, и волосы у него были светло-русые, длиной около четырёх-пяти сантиметров, зачёсанные назад и без седины даже в момент

смерти. В этом можно легко убедиться по многим фактам, которые невозможно оспорить. Я понимаю, что клиентов в покойницкой всегда с избытком и судебно-медицинский эксперт, когда потрошил безмолвных клиентов, от первого и до последнего в этот день, видимо, каким-то образом, перепутал моего сына с рядом находившимся несчастным и его данные вписал моему сыну в этот злополучный акт. Но если покойникам и эксперту это до фонаря, то родителей просто лихорадит. Простительно нашей милиции за их привычное служебное разгильдяйство, но следователи-следопыты почему эту явную ошибку просмотрели? А авторитетный «потрошитель» трупов в каком состоянии был? Хочется надеяться, что следователи эту оплошность пусть запоздало, но исправят, а их высокий начальник им сделает соответствующее внушение, что с убитыми гражданами и с документами их касающимия, нужно работать более внимательно и ответственно. У меня невольно сложилось довольно стойкое впечатление, что все эти, немыслимые с точки зрения здравомыслящего человека, разгильдяйства были кем-то рассчитаны заранее, и они рьяно и невозмутимо это исполняли, привычно уверенные в своей полной безнаказанности за любое нарушение правил с их стороны. Неряшливо окончив все свои нехитрые служебные обязанности, милицейский чин равнодушно нам заявил, что труп увезти в морг не может из-за отсутствия у них специального транспорта и мы, родственники погибшего, должны сами об этом позаботиться. Хотя бы уведомил нас об этом сразу как приехал, но было уже два часа ночи, когда приехал из города вызванный нами катафалк. И мой любимый сынок, моя кровинушка, проделал свой последний земной путь со своей дачи, которую с такой любовью и старанием достраивал в последние

годы, вложив туда немало денего, сил и времени, которого у него никогда не хватало.

В обратную дорогу вслед за увезённым сыном ехали на его автомобиле, которую согласился довести до нашего дома один из милиционеров, что добросовестно и сделал. Спасибо ему за эту оказанную милость. Я не только не был в состоянии вести его машину, но ещё, как ни странно, не до конца осознал весь непостижимый для меня ужас в моей жизни в связи с гибелью сына. Его ещё предстояло осознать и испытать впоследствии в тягчайших душевных муках и невыносимых страданиях, какие неумолимая судьба со всей беспощадностью на нас обрушила сверх всякой меры. Но смертного конца своей жизни ещё никому и никогда избежать не удавалось. Смерть безжалостна к человеку, каким бы великим или ничтожным он ни был в своей жизни. Именно так я и пытался наивно рассуждать тогда, самонадеянно полагая, что обрету этими рассуждениями желанное успокоение. Однако это мне нисколько не помогало. Постоянно изнуряющая меня тоска по погибшему сыну и изматывающая до полного бессилия душевная боль, казалось, разрывали моё сердце и вслед за сыном сгоняли в могилу.

В эту страшную для нас ночь немного вздремнуть удалось только перед утром. Мне невозможно было представить, что мой сынок, с солнечной, доброй улыбкой и искрящимися весёлыми глазами, такой кроткий, сильный и умный человек, лежит в морге и откуда последний путь ему, только на кладбище. От сознания всего этого, казалось, «ехала «крыша» и до утра я не доживу, или скончаюсь, или сойду с ума. А рано утром в спешке приехал из Нефтеюганска младший сын Андрей с женой Оксаной, и все немыслимые хлопоты и немалые затраты, связанные с похоронами сына, полностью взял