Сергей Гаврилов - Остзейские немцы в Санкт-Петербурге. Российская империя между Шлезвигом и Гольштейном. 1710–1918 Страница 30

Вечером того же дня в Нарву из Ревеля прибыл поезд с кайзером и членами его делегации, в состав которой были включены родственники жен великих князей, немецких принцесс, – например, герцог Мекленбург-Стрелицкий, брат жены великого князя Владимира Александровича; герцог Гессенский, тесть великого князя Сергея Александровича, и др.

Несмотря на солидную подготовку с германской стороны, профранцузская линия Александра III осталась неизменной и после нарвского свидания.

Шлезвиг перевесил. Немецкие жены русских великих князей шептались за спиной Марии Федоровны – пора бы ей вспомнить, что она на самом деле принцесса Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбургская. Немка. Но она уже сделала свой выбор. Она была принцесса Слесви-Хольстен-Сенерборг-Люксборгская. Датчанка одним словом.

Памятник Александру III в Пуллапя близ Гапсаля. Июль 2010 г. Фото автора.

Глава 14

Русификация и ее плоды

Эстляндцы как булка. Александр III способствует становлению политиков-эстонцев.

У современных читателей могут быть неправильные представления об истории Эстонии. Просьба не путать Эстляндию и Эстонию. Эстония, которую мы сегодня знаем как государство эстонцев, возникла в результате многочисленных революций («российская нация к революциям привычна») 1917 года в России. До 1917 года на этой территории существовала заграничная провинция Германии в составе Российской империи под названием Эстляндия. Превращение Эстляндии в Эстонию – побочное следствие борьбы, которые разные страны вели с Германией силами России. Кто за что. Например, Франция – за Эльзас, Дания – за Шлезвиг. Начало превращению Эстляндии в Эстонию пришлось как раз на годы царствования Александра III.

До Александра III Эстляндия была полностью автономной, сохраняя собственные законы и привилегии. Верховная власть принадлежала ассамблее помещиков, членов Эстляндского рыцарства. По словам председателя Эстляндского рыцарства графа Вольдемара фон Тизенгаузена на ландтаге 1887 года, «едва ли найдется еще такая область в Европе, которая имеет подобную широкую автономию»[119]. Например, держать кабак в деревне мог только помещик, член рыцарства. Понятно, что питейное заведение – очень выгодный бизнес. Тевтонские рыцари конца XIX века готовы были глотку перегрызть за свою монополию. А тут приходит новый царь и говорит – извините, подвиньтесь, я вам эту привилегию не подтверждаю. Теперь виноторговля будет монополией моей государственной казны. В общем, пошло ущемление феодальных прав баронов. Поначалу еще как-то сносно было. Царь впоминал Гапсаль и эстляндцев не трогал. Курляндцев – сразу поприжал. И лифляндцев. А эстляндцев щадил. Даже в пример приводил: у них-де порядок. Но потом закручивать гайки стал. Назначил в 1885 году губернатором в Ревель русского – князя Сергея Шаховского. Князь отнекивался было, так мол и так, я, Ваше Величество, немецкого языка не знаю – как же я буду в Эстляндии делами заниматься? А царь ему будто бы и говорит с улыбкой – не трусь, пусть они тогда русский учат. Князь приехал в Ревель и написал председателю рыцарства графу Вольдемару фон Тизенгаузену письмо. Разрешите представиться, мол, я князь такой-то, буду у вас губернатором, давайте сотрудничать. Вежливое такое письмо. Правильное. На красивом русском языке.

Здание эстляндского рыцарского собрания на холме Домберг (эст. Тоомпеа) в Таллине. Июль 2010 г. Фото автора.

А Вольдемар фон Тизенгаузен сам только недавно избран председателем Эстляндского рыцарства – горит благородным огнем древние остзейские привилегии защищать. Но гореть мало. Надо еще как-то грамотно гореть – не сгорая. Рыцарство обычно избирало в свои вожди людей не столько по их деловым качествам, сколько по степени влияния их самих либо их родственников в петербургских коридорах власти. Так им как-то комфортнее гореть было. Вот и графа Вольдемара фон Тизенгаузена избрали с воцарением Александра III – очевидно, как родственника Паниных, Кутузовых и других русских аристократов, близких к новому царю. Неведомо откуда взявшийся сын известного педераста николаевских времен Петра Тизенгаузена (ему М. Лермонтов советовал: «Не води так томно оком, круглой жопкой не верти…») – тайна его рождения пусть останется на совести его матери – Вольдемар фон Тизенгаузен умел воспламенять остзейское юношество призывами типа то ли «сломаюсь, но не согнусь!», то ли «согнусь, но не сломаюсь»[120], но умным, видать, не был. Поэтому граф отправил князю в ответ на вежливое русское письмо довольно грубую отповедь на немецком языке за подписью секретаря – дескать, на незаконном языке писем не читаю и читать не намерен. В Эстляндии, мол, есть только один законный язык – немецкий, на то она и Эстляндия.

Александр III. 1890-е гг.

Представляете, что тут началось! Естественно, реакция! Царь в это время в Копенгагене отдыхал у тестя. Не дожидаясь его возвращения, полетела в Копенгаген к Александру III депеша, что остзейцы русский язык незаконным назвали. Ну царь, понятно, расстроился. Как же так, в Гапсале такими приятными людьми казались. Наверное, с женой посоветовался, с тестем. Они ему порассказали, как от своих голштинских «остзейцев» потребовали в Шлезвиге на датском языке делопроизводство ввести. Тогда царь так и поступил – подписал 15 сентября 1885 года во Фреденсборгском дворце своего тестя указ, что все государственные учреждения обязаны корреспонденцию вести на государственном языке, то есть русском. Во избежание разночтений разрешалось приложить копию документа на немецком языке, однако оригиналом считался русский экземпляр. Русский язык становился теперь самым законным даже в Ревеле.

Император также будто бы прислал министру внутренних дел графу Толстому из Копенгагена предписание уволить Тизенгаузена, однако поручение оказалось невыполнимым, так как должность председателя Эстляндского рыцарства была неподконтрольна министру и даже государю. Такие вот гримасы феодализма наблюдались в «тюрьме народов». Тизенгаузен остался на посту. Но на следующей аудиенции царь дал ему понять, что он им недоволен. Будто бы император стоял у окна, повернувшись к Тизенгаузену спиной, и барабанил пальцами по стеклу. Тизенгаузен постоял, постоял, потом покашлял. Император повернулся и сказал: «А, это все еще вы» и снова отвернулся. Тизенгаузен понял, что аудиенция закончена, поклонился и вышел[121]116. Вскоре он свою мызу Малла продал и уехал из страны. Не сгорел. Скорее согнулся. Да и сломался.

К началу правления Александра III национальное расслоение в Эстляндской губернии в статистических данных выглядело следующим образом. Примерно 5000 немцев-помещиков владели всей полнотой политической и экономической власти в сельской местности. Им подчинялось 270 тысяч батраков и арендаторов – эстонских крестьян, 95 % от всего эстонского населения провинции. Эти 95 % эстонцев представляли из себя как бы бессловесную служебную массу при немецких господах, обреченную на постепенное онемечивание. В Пруссии так же – были немецкие господа-рыцари и были пруссы-крестьяне. И стали все как один немцы. Издревле немецкие господа пользовались неограниченным правами в отношении эстонских крестьян. Феодальные привилегии включали и право первой брачной ночи, и право помещиков самостоятельно судить, наказывать и даже казнить крестьян.

Но наступила мрачная эпоха русификации. Александр III эти полицейские права у рыцарей отнял. Ввел общегосударственные полицию и суды. Одним словом, реакция. Объективно политика Александра III в отношении Прибалтики была политикой дегерманизации, поскольку «русификация» балтийских провинций способствовала усилению роли прежде всего коренного населения. Робкие попытки пришлой русской бюрократии укрепиться на административном уровне оказывались малоэффективными в силу саботажа в среде столичных либералов и мощного остзейского лобби в Петербурге. Зато эстонцы и латыши сильно укрепили свои социальные позиции – за счет увеличения благосостояния. Более того, тогда распространилась среди местного населения идея собственной государственности. Они поняли, что немецкие господа не всесильны, а русские администраторы – бестолковы.

На сомнительность такого курса замещения немцев на вершине региональной пирамиды власти представителями национальной интеллигенции указывали наиболее глубоко мыслящие общественные деятели России. Ретрограды вроде Константина Леонтьева. «А если мы… в Остзейском крае, вместо европеизма феодального, который дал Царям русским стольких хороших полководцев и политиков, будем вводить европеизм эгалитарно-либеральный, который, кроме адвокатов, обличительных корреспондентов, „реальных" наставников и т. п., ничего не дал и дать не может, то какая же это русификация?.. Если что-нибудь подобное будет нами делаться для эстов и латышей, то это очень печально. Все эти Мантейфели, Бреверны де-ла Гарди, Шау фон Шауфуссы – образы и величины определенные и значительные. А что такое эсты? К чему эта племенная демократизация? Пусть их не слишком теснят, и довольно!»[122]