Сергей Романовский - Наука под гнетом российской истории Страница 30

Такого рода паллиативы сыграли свою положительную роль. Их удалось удачно соединить с проектом 1876 г., в результате чего появился очередной, на сей раз последний, вариант- «Пояснительная записка к проектам Устава и штата Русского геологического института». «Записку» эту 2 декабря 1880 г. подписали В.И. Мëллер и А.А. Иностранцев. Это уже почти готовый проект будущего Геологического комитета. При окончательном утверждении в «Записку» будут внесены лишь редакционные правки.

Далее события развивались удивительно быстро. Трудно указать причины столь резкой перемены позиции чиновников из Министерства финансов. Но если обратиться к тексту проекта и учесть, что он практически не отличается от проекта 1876 г., который был отклонен, то ответ, как мне кажется, ясен. В.И. Мëллер нашел удачный финансовый маневр, который и решил исход дела.

8 декабря 1880 г. поступило Высочайшее разрешение на внесение Устава Русского геологического института в повестку дня заседаний Государственного Совета, а 18 декабря управляющий Министерством государственных имуществ направил проект Устава на согласование с министром финансов, главноуправляющим II отделением императорской канцелярии, государственным контролером и управляющим Министерства народного просвещения. Сделав лишь незначительные замечания, все эти ведомства приняли проект. Однако на переписку ушел почти год. Лишь 16 октября 1881 г. «Записку» с проектом Русского геологического института препровождают государственному секретарю для внесения ее в Государственный Совет.

7 ноября 1881 г. проект обсуждался в Государственном Совете, который также не увидел препятствий к его утверждению. На этой стадии прохождения «Записки» в нее были внесены окончательные редакционные поправки. В частности, Государственный Совет заключил, что, поскольку проектируемому “уч-реждению придается характер учено-административный, Департаменты (законов и государственной экономии – С.Р.) предпочитают присвоить ему наименование не института, связанное у нас с понятием об учебном заведении, а КОМИТЕТА, что соответствовало бы установившейся в нашем законодательстве терминологии” [252]. Из этих же соображений Совет института заменили на Присутствие. Государственный Совет ограничил права Присутствия, предоставив право назначения на любые должности в Геологический комитет лично Министру государственных имуществ, даже вопреки решению Присутствия. Был изъят из компетенции Присутствия и вопрос об увольнении геологов. Старших геологов Комитета приравняли к профессорам, но не университетов (у них было выше пенсионное обеспечение), а Горного института. В остальном предложенный на обсуждение проект Устава и штатов остался без изменений. В январе 1882 г. соответствующие документы были утверждены Александром III и вступили в силу.

Итак, после почти 20-летней бюрократической возни было найдено оскорбительное по сути решение: Геологический комитет создать, но не выделять для его работы ни одной копейки из казны, а передать ему те суммы, которые ранее имел Горный департамент; не предоставлять ему своего помещения, а обязать Горный институт приютить Комитет у себя под крышей. И, наконец, главная дикость: штат Комитета утвердили в составе 8 человек, что было полным нонсенсом, если учесть российские просторы.

Так в России делались дела государственной важности и таким манером правительство реально заботилось о развитии науки. Свою никчемность наука ощущала даже в решении проблем прямой государственной важности, когда правительство, казалось бы, само должно было проявлять инициативу, ибо от взаимодействия науки и промышленности в деле освоения природных ресурсов непосредственно зависело благосостояние страны. Но не будем забывать: речь идет о России…

Глава 6

Научная истина и чиновничья правда

То, что наука – система жесткая и авторитарная хорошо известно. Жесткость задана изначально конечной целью науки – поиском Истины, а авторитарность предопределяется тем, что истина покоряется только людям талантливым и одержимым. Именно они всегда являются лидерами зримого или незримого научного коллектива [253]. Однако кроме понятия «ли-дер» есть еще одно, не менее значимое – чиновник от науки. Именно он является реальным руководителем, управленцем и от его управленческого таланта зависит главное – возможность ре-ализовать свои способности рядовыми научными работниками. У каждого чиновника есть свой начальник – чиновник большего калибра, и вся эта чиновничья армада складывается в непроницаемую паутину, под которой барахтается ученый.

В России чиновничья паутина во все времена обладала двумя особенностями: во-первых, чем более высокий пост занимал чиновник, тем ниже был его уровень профессиональной компетенции и, во-вторых, непосредственным делом занимались чиновники нижних ступеней, а чиновная элита служила лишь политическим рупором власти. Все же вместе были заняты деформацией политики в практические дела. А так как российский чиновник всегда уверен, что его распоряжения следует исполнять не рассуждая, как армейский приказ, то в чести у него те, кто смотрит не мигая и исполняет, не рассуждая. Когда у министра народного просвещения И.Д. Делянова спросили: “отче-го философ В.С. Соловьев не профессор? – У него мысли “ – сказал министр [254].

Отмеченные особенности – не результат сегодняшнего кабинетного анализа. Они лежат, что называется, на поверхности, а потому замечались всегда. С первого «номенклатурного» назначения президентом Академии наук 18 – летнего юноши К.Г. Разумовского в 1746 году стало ясно, что наука, а чуть позднее и высшее образование, отдаются «на откуп» людям верным, в первую очередь, власти, а уж затем делу, коим они поставлены управлять. По этой причине российское чиновничество никогда не пользовалось уважением тех, кем оно руководило. И чем выше пост, тем это уважение меньше.

“Главный враг в России – чиновник во всех видах и формах. – Записывает 8 апреля 1900 года в своем дневнике В.И. Вернадский. – В его руках государственная власть, на его пользу идет выжимание соков из народной среды… Эта гангрена еще долго и много может развиваться” [255].

Мы отмечали уже, что одной из сущностных «особос-тей» России является не ее плавное эволюционное развитие, а эпизодические реформы, призванные это развитие подхлестнуть. И начинались они не тогда, когда предельная разбалансированность политической, экономической и социальной систем как бы подсказывала сама, что пришло время что-то делать, а когда во главе государства оказывался монарх, реформаторские притязания которого соответствовали его внутренним нравственным обязанностям.

Вообще говоря, «реформаторами» были все российские государи, ибо во все времена ощущалась необходимость в каких-либо переменах. Каждый из них вводил некие новшества в русскую жизнь, пытался что-то изменить, что-то скорректировать. Однако лавры «реформатора» достались всего двум царям: Петру I и Александру II, ибо именно они, каждый по своему, изменили русскую жизнь до неузнаваемости.

В частности, Александр II, что стало ясно уже в его время, взвалил на себя непосильную ношу, ибо у него не хватило твердости обуздать русское общество, пошедшее вразнос благодаря неуправляемой лавине реформ. К тому же он не обладал решающим качеством любого преобразователя – умением подбирать кадры чиновников для практической реализации своих начинаний. Все современники дружно писали о “бездарных”, “трусливых”, “тупых” министрах правительства Александра II, а для чиновников рангом ниже вообще не находили подходящих благозвучных эпитетов в русском языке.

Любопытно следующее. Каждое новое царствование, как правило, начиналось корректировкой политического курса и формированием нового правительства [256]. Однако основная масса чиновников оставалась на своих местах. Ранее они слепо выполняли одни команды, теперь были готовы с той же безоглядно-стью исполнять другие.

Так, историк М.Н. Погодин, один из идеологов нико-лаевского царствования, мыслями которого во многом пропитаны конкретные шаги «охранительного» режима, сразу после смерти Николая I вдруг «прозрел» и стал советовать Александру II реформы невиданного размаха. “Надо вдруг приниматься за всё”, – писал он императору еще в 1856 г. [257].

Александр II и принялся: вдруг и за всё. Указы, циркуляры и постановления сыпались как из рога изобилия, но попадая к тем, кому надлежало их исполнять, вдруг сразу менялись до неузнаваемости. Все это видели и возмущались. А потому Высочайшие благодеяния на поверку оказывались просто издевательством над здравым смыслом, касалось ли это университетского образования или свободы печати.