Юрий Авербах - О чем молчат фигуры Страница 30

Напомним читателям, что 23-я партия этого матча, в которой чемпион мира играл белыми, была отложена в лучшем для него положении, и Ботвинник записал свой секретный ход. Выигрывая эту встречу, он сравнивал счет в матче, и в последней 24-й партии ему было достаточно ничьей, чтобы сохранить чемпионский титул.

А теперь снова предоставим слово Тайманову:

«...Чемпион мира в хорошем настроении покинул Зал им. Чайковского. Его встретил радостный Флор, и они, как обычно, пешком отправились домой к Ботвиннику. По дороге секундант приводил по памяти варианты, которые должны принести желанную победу. Поужинав, сели за доску и вместе проанализировали позицию из отложенной партии.

К ночи Флор удалился домой для скрупулезной шлифовки анализа, договорившись, что утром они расставят все точки над "i". Так и случилось. С учетом очевидного "секретного" хода, который был должен накануне записать Ботвинник, сомнений в его победе уже не оставалось.

В игровой день они вместе прогулялись, пообедали и отправились на доигрывание этой, по существу, решающей партии.

Эмоциональный Флор не скрывал своей радости по поводу ожидавшейся развязки, а Ботвинник охотно ему поддакивал. Наконец они пришли к турнирному помещению. Сало пожелал ему "ни пуха, ни пера", и только здесь, у входа в зал, Ботвинник неожиданно признался. Тихо, чтобы никто не мог услышать, он шепнул Флору:

— Соломончик! Я записал другой ход!

Флор чуть не плакал и долго не мог забыть обиду, нанесенную другом».

В этой истории, красочно расписанной Марком Евгеньевичем, есть одна небольшая неувязка — секундантом Ботвинника на матче с Бронштейном был не Флор, а Вячеслав Рагозин, которому чемпион мира безусловно доверял. Где же был он — официальный секундант? Обычно именно Рагозин сопровождал Ботвинника по дороге на игру и обратно домой, именно Рагозин обычно принимал участие в домашнем анализе. И отсутствие Рагозина заставляет усомниться в правдивости всей этой истории. Либо Флор что-то перепутал, либо Тайманов...

Несомненно, главным качеством Ботвинника была его исключительная целеустремленность. Еще юношей он поставил перед собой высокую цель — стать чемпионом мира по шахматам и последовательно шел к ней, отсекая все лишнее, что мешало движению. Эта целеустремленность отличала не только Ботвинника-шахматиста, но и не в меньшей мере Ботвинника-человека. Если он ставил перед собой цель, не было силы, способной его остановить.

Вот история, рассказанная мне заместителем председателя Спорткомитета Дмитрием Постниковым, в конце сороковых и пятидесятых годах курировавшего шахматы:

«Став чемпионом мира, Ботвинник решил построить дачу. И не где-нибудь, а в одном из самых престижных мест Подмосковья — на Николиной горе. Стоит добавить, что там проживали самые сливки общества — поэт С. Михалков, писатель Ф. Панферов, академик П. Капица, авиаконструктор В. Мясищев. Николина гора находится вблизи Москвы-реки, в районе водоохранной зоны столицы и контролировалась Министерством внутренних дел. Написав на имя министра внутренних дел Л. Берия письмо, Ботвинник обратился к тогдашнему председателю Спорткомитета Аполлонову с просьбой о поддержке. Через некоторое время Аполлонов приказал Постникову вызвать Ботвинника и сообщить, что Берия ему отказал. Постников пригласил Михаила Моисеевича и передал ему слова председателя Спорткомитета.

Разрешите воспользоваться вашей "вертушкой",— неожиданно попросил Ботвинник и, получив согласие, быстро набрал номер. Было очевидно, что он готов к такому повороту событий и отступать не намерен.

В трубке послышался голос:

У телефона Маленков. С кем я говорю?

Здравствуйте, Георгий Максимилианович! Говорит чемпион мира Ботвинник. Прошу принять меня по небольшому вопросу.

В то время (конец 40-х годов) Г. Маленков был одним из ближайших сподвижников Сталина.

Откуда вы звоните?

Из Спорткомитета.

Через двадцать минут жду вас на Старой площади. Пропуск вам будет заказан. (На Старой площади располагался Центральный комитет партии.) Попрощавшись с Постниковым, Ботвинник поспешил на Старую площадь. А через неделю в Спорткомитет пришла телефонограмма. Ее содержание:

«По поводу заявления тов. Ботвинника М. М.

Министру лесного хозяйства тов. Орлову. Выделить столькото кубометров леса для тов. Ботвинника М. М.

Министру путей сообщения тов. Бещеву. Обеспечить доставку леса до поселка Николина гора.

Председателю Моссовета тов. Попову. Выделить участок земли на Николиной горе для дачи тов. Ботвинника М. М.

Главному архитектурному управлению Моссовета. Представить тов. Ботвиннику М. М. стандартный проект дачи.

Все расходы за счет тов. Ботвинника М. М.»

Но главное, конечно, было в подписи — И. Сталин.

Так Ботвиннику удалось обыграть всемогущего Берию!

Это — рассказ свидетеля. А теперь небольшой отрывок из байки Е. Гика.

«...Ботвинник после победы в крупнейшем довоенном турнире в Ноттингеме получил дачный участок, причем на соответствующей бумаге стояла подпись самого Берии». На трех строчках сочинитель умудрился сделать рекордное число ошибок. Во-первых, крупнейшим довоенным турниром был матч-турнир радиокомпании АВРО, проходивший в 1938 году в Голландии, во-вторых, в 1936 году, когда проходил турнир в Ноттингеме, и до начала второй мировой войны Ботвинник жил в Ленинграде. В-третьих, только в 1938 году Берия заменил Ежова на посту народного комиссара внутренних дел. Здесь все от начала до конца — вымысел.

Я — шахматный профессионал

Вообще-то я не собирался становиться шахматистом-профессионалом. Ни тогда, когда выиграл первенство страны среди мальчиков до 16 лет, ни тогда, когда, пройдя сито отборочных соревнований, попал в финал чемпионата Москвы среди взрослых, ни тогда, когда завоевал звание мастера. Окончив среднюю школу, я поступил в МВТУ имени Баумана, получил специальность инженера-механика и начал работать в качестве младшего научного сотрудника в «ящике». Однако чем выше я поднимался по ступеням шахматной квалификации, тем все труднее и труднее становилось сочетать сначала учебу, а затем работу с регулярным участием в соревнованиях. Им, как правило, я отдавал свой оплачиваемый отпуск, но, кроме этого, иногда брал отпуск без сохранения содержания.

Став мастером, я регулярно подтверждал это звание: выиграл первенство Прибалтики, разделил первое-второе места в мастерском турнире памяти Рюмина, победил в полуфинале чемпионата страны 1947 года и вышел в финал, где, правда, сыграл средне. К подобным турнирам высокого класса, какими были тогда первенства СССР, надо тщательно готовиться, а у меня на это времени катастрофически не хватало.

К тому же у меня была интересная работа, я поступил в заочную аспирантуру, успешно сдал кандидатский минимум, начал работать над диссертацией. Короче говоря, оказался на распутье.

Становилось все более очевидным, что попытка сидеть на двух стульях ни к чему хорошему не ведет. Нужно было делать выбор.

Да и освобождаться от работы для участия в соревнованиях становилось все труднее и труднее. Не говоря уже о том, что первая же зарубежная поездка вызвала новые проблемы. Ведь я работал в «ящике». В шахматном отделе Спорткомитета меня считали молодым, перспективным шахматистом. Я был чемпионом

Москвы, участником чемпионата страны. И, видимо, не случайно, в конце 1949 года мне предложили перейти на стипендию и бросить работу.

Об этом как-то я рассказал моему руководителю «в ящике» профессору Константину Константиновичу Ушакову. Выслушав меня, он неожиданно предложил: «Если хотите, могу отпустить вас года на два. Попробуйте добиться крупных успехов. Если не получится, возьму вас снова на работу».

Такой поворот определил мою дальнейшую судьбу. Хотя жена и родители были против моего перехода в шахматные профессионалы, я все-таки решил рискнуть, хотя, как выяснилось позже, сильно потерял в заработке.

План действий был предельно ясен — за отпущенные годы стать гроссмейстером. В то время это звание можно было получить, либо выиграв первенство страны, либо став претендентом на мировое первенство. Что и говорить, задача неимоверной трудности. И все же я решил рискнуть.

Как раз в то время гроссмейстер Андрэ Лилиенталь пригласил меня помочь ему готовиться к турниру претендентов и быть его секундантом на турнире. Он должен был состояться в Будапеште летом 1950 года. Приглашение отвечало моим планам начать серьезно работать над шахматами, а заодно и познакомиться с обстановкой подобных соревнований.

На том турнире я впервые воочию увидел, как в шахматы вторгается политика.

В 1948 году конгресс ФИДЕ постановил, что число участников турнира претендентов составит 14 человек. Однако М. Эйве и Р. Файн отказались от игры, сославшись на занятость, а Госдепартамент США не выдал С. Решевскому выездную визу в коммунистическую Венгрию. Таким образом, число участников стало нечетным, и были все основания полагать, что первый кандидат на участие югослав П. Трифунович станет двенадцатым. Однако незадолго до этого сильно обострились отношения между СССР и Югославией. Броз Тито перестал подчиняться диктату Сталина, и в наших газетах было опубликовано пространное заявление Коминформа с резкими выпадами в адрес югославских руководителей.