Евгений Шнюков - Катастрофы в Черном море Страница 31

Наконец, огромную исследовательскую и аналитическую работу по изучению и восстановлению, прежде всего причин взрыва на «Императрице Марии», провел известный писатель А. Елкин, результатом которой явилась его книга «Арбатская повесть», вышедшая в 1978 г. Этой работе А. Елкин посвятил более трех десятилетий, связался с сотнями очевидцев и специалистов, имевших отношение к событию, в том числе и из моряков-эмигрантов, проштудировал и сопоставил десятки всех возможных источников, хоть как-то связанных с тем временем и обстановкой в Севастополе и на Черноморском флоте, разыскал и беседовал — что вообще было фантастично, особенно для семидесятых годов — с гражданской женой адмирала Колчака Анной Васильевной Темировой, проживавшей тогда в Москве. Вместе с А. Лукиным А. Елкин получил доступ к архивам ЧК по делу Вермана. Краткое изложение своих материалов А. Елкин сначала опубликовал в «Технике молодежи» (№№ 11 —12 за 1970 г., «Тайна ”Императрицы Марии”»), намеренно вызвав бурную дискуссию по этому действительно таинственному случаю. Полные и почти окончательные выводы о причинах гибели «Марии» писатель изложил в уже упомянутой книге «Арбатская повесть». Я сделал оговорку — «почти окончательные», так как даже у А. Елкина не поставлены все точки над «и».

До сих пор главным объективным свидетельством и источником данных о гибели линкора остается акт следственной комиссии, которую возглавлял адмирал Н. М. Яковлев, член адмиралтейского совета, в прошлом командир броненосца «Петропавловск», погибшего в 1905 г. от подрыва на мине на порт-артурском рейде (тогда на броненосце погибли адмирал Макаров и художник Верещагин). В составе комиссии был и академик А. Н. Крылов, занимавший в то время должности директора Главной геофизической обсерватории и начальника Главного военно-метеорологического управления. Комиссия работала около десяти дней, ее заключение, написанное А. Н. Крыловым, было принято практически без поправок.

Комиссия выдвинула три версии причин взрыва:{171}

«1. Самовозгорание пороха.

2. Небрежность в обращении с огнем или порохом.

3. Злой умысел».

Вывод комиссии после всестороннего разбирательства всех обстоятельств по первой версии гласит: «…обстоятельств, при которых известно, что может произойти самовозгорание пороха, не обнаружено».

Менее категорично мнение комиссии по второй версии, она отметила «некоторую допустимость предположения о возможности возникновения пожара от небрежности или грубой неосторожности». Очевидно — и это вполне естественно — при расследовании трагедии, при оценке состояния службы на линкоре и подготовленности экипажа были вскрыты определенные упущения, которые и обусловили выражение комиссии — «некоторую допустимость». Вместе с тем, в акте сделана оговорка — «из всей прислуги, находившейся в первой башне, спасся тяжко обожженным один человек, и, значит, высказанное допущение является лишь маловероятным предположением, причем нельзя даже утверждать, был ли кто-либо в это время в крюйт-камере или нет».{172}

Более подробно рассматривается третья версия. «Комиссия считает необходимым разобрать и третье предположение…

Злой умысел — вероятность предположения не может быть оценена по каким-либо точно установленным обстоятельствам. Комиссия лишь считает необходимым указать на сравнительно легкую возможность приведения злого умысла в исполнение при той организации службы, которая имела место на погибшем корабле:

а. Крюйт-камеры заперты не были, ибо в них всегда был открыт доступ из самой башни.

б. Башня вместе с зарядным отделением служила жилым помещением для ее прислуги в количестве около 90 человек, следовательно, вход и выход из башни кого-либо, особенно в форменной одежде, не мог привлечь ничьего внимания.

в. Чтобы поджечь заряд так, чтобы он загорелся, например, через час или более после поджога и этого совершенно не было видно, не надо никаких особенных приспособлений — достаточно самого обыкновенного простого фитиля. Важно, чтобы злоумышленник мог проникнуть в крюйт-камеру, после же того, как он в нее проник, приведение умысла в исполнение уже никаких затруднений не вызывает.

г. Организация проверки мастеровых не обеспечивала невозможность проникновения на корабль злоумышленника, в особенности через стоящую у борта баржу. Проникнув на корабль, злоумышленник имел легкий доступ в крюйт-камеру для приведения своего замысла в исполнение».

«…Сравнив относительную вероятность сделанных трех предположений о причинах возникновения пожара, комиссия находит, что возможность злого умысла не исключена, приведение же его в исполнение облегчалось имевшимися на корабле существенными отступлениями от требований по отношению к доступу в крюйт-камеры и несовершенством способа проверки являющихся на корабль рабочих.

…прийти к точному и доказательно обоснованному выводу не представляется возможным, приходится лишь оценивать вероятность этих предположений, сопоставляя выяснившиеся при следствии обстоятельства».{173}

Таким образом, комиссия не пришла к четкому выводу о причинах взрыва на «Императрице Марии», что неизбежно и повлекло за собой многолетние дальнейшие поиски, догадки, сомнения и расследования.

Особый интерес вызвала и история с таинственными фотографиями, найденными А. Елкиным в Кенингсберге в 1947 г. в развалинах старинного королевского замка, среди остатков библиотеки русских морских книг прошлого столетия. На этих фотографиях изображены последовательно несколько моментов взрыва «Императрицы Марии», сделанных с берега. Естественно, возникло предположение, что фотограф не мог оказаться случайно рано утром возле «Марии», а поэтому фотографии являются свидетельством преднамеренного взрыва линкора, для убедительности зафиксированного одним из злоумышленников на фотопленку. Сама находка этих фотографий в бывшем немецком городе в значительной степени подтолкнула А. Елкина к многолетней исследовательской работе. Но его же усилиями эта загадка была и решена. В откликах на статью А. Елкина в «Технике молодежи» в 1970 г. сообщалось, что такие фотографии еще за 21 год до находки А. Елкина были в штабе Черноморского флота, причем отпечатаны они были на фирменных «бланках» с надписью — «Фотографическая лаборатория Команд. Черноморским флотом», такая же фотография хранится в Центральном Военно-морском музее с грифом «секретно». (Кстати, есть она и в музее Черноморского флота). А из переписки А. Елкина с Комитетом международной организации военно-морских историков стало известно, что такая фотография помещена в одной из книг, вышедших в Германии в 1930 г., привез ее из Севастополя в 1918 г. германский морской офицер Ханс Дресслер, коллекционер фотографий кораблей. Об этом сообщил А. Елкину один из членов указанного Комитета, тогда председатель Военно-исторического института ЧССР Рене Грегр, в книге которого тоже помещены эти таинственные фотографии. Наиболее достоверная версия их появления — сделал эти снимки один из русских морских офицеров из окна поезда, проезжавшего в период взрывов на линкоре по южному берегу Севастопольской бухты (там и до сих пор идет железнодорожный путь).

Но фотографии сыграли инициирующую роль в поисках А. Елкина. Расследование линии на умышленный подрыв новейшего линейного корабля во время войны с Германией привело А. Елкина к знакомству и совместной работе с писателем А. А. Лукиным, бывшим чекистом, о котором уже упоминалось. Результаты этой работы подробно изложены в книге А. Елкина «Арбатская повесть», кратко же они состоят в следующем.

Арестованный в 1934 г. немецкий агент Верман, руководитель шпионско-диверсионной группы в Николаеве, на следствии показал, что помимо диверсионной деятельности в советское время (конкретные факты не приводятся) в 1916 г. он организовал диверсию на линкоре «Императрица Мария», за что был в 1926 г. награжден Железным Крестом 1 степени.

Немецкие подданные Верманы приехали в Россию в конце XIX в., будущий агент, Виктор Эдуардович Верман родился уже в России в 1884 г., учился в Германии, там же начал военную службу в 1903 г., как подданный Германской империи во время службы был завербован немецкой разведкой и в качестве агента вернулся в Россию в 1905 г. Работая в Николаеве, Верман создал шпионскую группу, в которую входил городской голова Николаева Матвеев, инженеры Линке, Шеффер, Сгибнев и Феоктистов. На загородной даче городского головы находилась радиостанция, с помощью которой передавались оперативные данные о строительстве кораблей на николаевских заводах и добытые сведения о передвижениях боевых кораблей.

Сгибнев был по специальности электротехником, образование он получил в Германии. После вербовки Верман устроил его на судостроительный завод «Руссуд» в 1911 г. ответственным инженером за электропроводку и освещение строящихся кораблей. По словам Сгибнева на следствии, главная цель их группы — недопущение ввода в строй Черноморского флота заложенных в Николаеве новых линейных кораблей, в первую очередь головного из них — «Императрицы Марии». Хотя с началом первой мировой войны Верман, как и другие немцы, был выслан из Николаева, он продолжал руководить подготовкой диверсионного акта. По его указанию диверсию готовили и осуществили Сгибнев и Феоктистов, за выполнение акции им было обещано 80 тыс. рублей золотом в швейцарском банке. Но получить их помешала революция. На допросе Сгибнев рассказал: «Как отвечающий за проводку электросистем я позаботился о том, чтобы в пороховых погребах в необходимую минуту при перенапряжении электросети возникли замыкания. Такие «болевые точки» в погребах были сдублированы. В основном же мы рассчитывали на переданные нам через Вермана специальные механические взрыватели, пронести которые на «Марию» не составило никакого труда ввиду полнейшей безалаберности в ее охране и постоянной возможности нам, как представителям завода, бывать на корабле. Место взрыва — Севастополь — было избрано не случайно: диверсия в самом Николаеве могла бы поставить под удар русской контрразведки нашу организацию…»{174}