Тихая моя родина - Сергей Юрьевич Катканов Страница 32

А отец Веры ещё тогда, в 30-м году, попал под Тотьму. Высадили их в лесу, велели отстраиваться. Только и на этом не кончились его мытарства. Кем-то оклеветанный, он был арестован. Его били, неизвестно что желая выведать и не обращая внимание на постоянно повторяемые слова: «Я ничего не знаю». Потом был лагерь в Коми АССР (Туда же из монастыря отправили его жену). Потом побег.

Нет ничего удивительного в том, что живший век свой оседло человек, оказался неспособен долго выносить жизнь беглого каторжника. Он пришёл в Вологду, прямо к начальнику управления НКВД и сказал, что мол я такой-то и оттуда-то, стреляйте, коли хотите. Начальник оказался человеком с пониманием (Видимо, поэтому его самого позднее расстреляли) Он дал Кириллу Слюсенко возможность поселиться в поселке Ермаково Вологодского района. О возможности уехать на родину тогда, в войну, речи не шло. He появилость такой возможности и сразу же после войны. Зато в 1947 году он взял к себе дочь, сына и жену. Жили тогда голодно, но снова были все вместе. Все, кто остался жив. В Прилуках умер брат Веры Кирилловны, под Тотьмой — её дед. В 1953 году им дали, наконец, паспорта, реабилитировали, разрешили вернуться на Украину. Bepa Кирилловна, вышедшая к тому времени замуж, решила остаться в Ермакове.

«Свои-то, верно, хуже чужих были», — говорит В.К.Слюсенко. К таким сравнениям невольно приходишь, если представлять свою жизнь зависящей от воли правителей. Но свою ли волю творили столь похожие друг на друга диктаторы той эпохи?

IV. Черные избы на белом снегу

Равнодушные лица толпы,

Любопытных соседей набег,

И кругом проторили тропы,

Осквернив целомудренныйснег.

Александр Блок

Начало февраля в том году скорее напоминало середину марта. В маленьких деревнях нет, правда, грязной городской слякоти, нет огромных луж, заставляющих не любить это время года. Здесь весна приносит с собой рыхлый, по-прежнему белый снег, свежий звенящий воздух и одинокие голоса осмелевших птиц.

Деревенька Осинник Гончаровского сельсовета Вологодского района стоит недалеко от дороги. Подходишь к ней по узкой тропинке всё равно, как по бревну, ежеминутно рискуя поскользнуться и увязнуть по пояс. За современными добротными домами — старенькие черные избы, будто вросшие в белый снег. Есть что-то очень русское и в снеге, и в избах, и в резком контрасте между ними.

Женщина, с которой хочу встретиться — Софья Федоровна Чернышева, сейчас ей уже 88 лет (С.К.: это 1990 год) Почти уверен, что застану её дома. Деревенские бабушки редко куда-нибудь выезжают, разве что к сыну в город, и то нечасто и далеко не все. Я не ошибся, из маленькой прихожей хозяйка приглашает в комнату, скромное убранство которой поразило бы всякого, кто не бывал в таких избах. Большая икона в переднем углу. Тиканье настенных ходиков только подчеркивает тишину. Я жду рассказа про тридцатый год, всё про тот же Прилуцкий монастырь.

«Жили в деревне Пестово недалеко отсюда. Трое детей у нас с мужем к тому времени было. Занимались кустарными промыслами, сбрую для лошадей делали. Было и своё хозяйство: корова, лошадь. Муж нa лесозаготовки ещё ездил. A в 30-м году, как раз, когда его не было, имущество отобрали, меня с детьми из дома выгнали. За что, про что — не объясняли, и сейчас нe знаю. А брат мой жил в Осиннике. Пошла с детьми к нему, приютил. Вернулся с лесозаготовок муж, его осудили на 10 лет. А вскоре и меня забрали, одну, без детей. Когда по улице вели, никто не смел подойти даже, так боялись. Привезли вПрилуцкий монастырь, где пробыла с 11 мая до 20 октября».

Я несколько раз удивлялся тому, что Софья Федоровна помнит точные даты происходившего 60 лет назад, причем, называет их уверенно, даже не припоминая. A ведь вряд ли она когда-нибудь думала, что всё это можно будет рассказывать, вряд ли запоминала специально. В те годы такие вещи рассказывали только следователю, а в последующие этим никто не интересовался. Всё-таки странная штука — человеческая память. Цепляется порой в некоторые события с такой силой, что не отпускает уже никогда.

Поселили русских в том же Спасском соборе в том же мае 30-го, когда Адлеры и Слюсенко навсегда покинули эти стены. Кстати, украинцы, с которыми довелось беседовать, до сего времени не слышали, что кто-то был в монастыре и после них. Так же и Софья Андреевна только от меня с удивлением узнала, что за какой-то месяц до неё в соборе жили и умирали дети. При ней детей уже не было.

Русских держали в монастыре гораздо строже, чем их предшественников. Тем бежать было некуда, а у местных дома и семьи — под боком. На ночь — под замок, а чтобы за стены выйти, так и не думали. Давали 300 граммов хлеба в день, да капусты кислой. Лишь у немногих была возможность и быт свой сделать разнообразнее, и паек улучшить. Это работа, стирка. Софья Федоровна сама на неё напросилась через неделю после того, как попала в монастырские стены. Уже и суп давать стали, и кашу — на харчи грех было жаловаться, но и работа очень тяжелая — с утра до вечера.

«Настираешь три огромные корзины и на реку полоскать. Помощников давали, но если убегут — ты отвечаешь. Я у них как бы за старшую была».

Порядок в монастырских стенах теперь поддерживали куда строже, за чистотой следили больше. Так стало, когда последних украинцев отправили кого куда в июне. Целые кучи вшей, как муравейники, после них наметали. И одеяла пришлось в дезинфекцию отдавать, одной стиркой взять их было невозможно.

С.Ф. Чернышеву тоже однажды поставили в список для отправки на Печору, было это 29 июня. Но решили разобраться сначала, а вообще вологодских очень многих отправили, и умерли многие. Её землячка из Гончарки родом там умерла. Хоронили внутри монастыря у той башни, что первая по дороге из Вологды стоит. Хоронили, видимо, в разное время когда где. Все, с кем довелось беседовать, говорят об этом по-разному. Так что теперь внутри монастыря и за его стенами нередко ступаешь по костям. Над