Жорж Садуль - Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920 Страница 33

Нет необходимости читать Арагона, чтобы пости гнуть захватывающую красоту этого кадра. В фильме поражает простота выразительных средств. Голые и почти голые стены, черная доска, возвышающаяся над головами биржевиков. Почти классическая простота характерна для студии „Трайэнгл — Инс”: просты сюжеты, аксессуары, игра актеров. Мудрая простота контрастирует с пристрастием (подчас чрезмерным) Гриффита к деталям. Деллюк предпочитал Инса Гриффиту; вот что он писал в 1918 году:

„Гриффит — это вчерашний день. Инс — сегодняшний. Обыгрывать всякую деталь излишне. Гриффит устарел. Он, если угодно, — первое вступление к киноискусству, Инс — второе вступление; Гриффит — первый кинорежиссер, Инс — первый кинопророк. Сила картин Гриффита — в глубокой психологичности, картин Инса — в лиричности.

Блестящее обыгрывание деталей — не просто ухищрения режиссера, например грязь в фильме „Кармен из Клондайка”, кабаре в фильме „Кабачок „Волчий след”[81], мертвый ребенок в фильме „Те, что платят”, выстрел в финале фильма „Сестра шестерых”.

Это не просто психологические детали, стоящие в одном ряду с деталями зрительными. Это и то и другое, это нечто значительное, полное вдохновения, — это сама поэзия. Инс — поэт… Хотя Инс и не пишет александрийским стихом”.

Вообще Деллюк предпочитал Томаса Инса (или, точнее, его студию), даже когда увидел „Сломанные побеги” и (с большим опозданием) „Рождение нации”. В 1921 году он писал по поводу нового фильма Дугласа Фербенкса:

„Вот фильм, сделанный в прежней манере Томаса Инса до воцарения мудрствований и махинаций Гриффита. Фильм нас вводит в ту несравненную эпоху, когда демонстрировались „Ариец”, „Сестра шестерых”. С той поры стали мудрить…”

Леон Муссинак, оттеняя мысль своего друга Луи Деллюка, более близок к современной точке зрения на Томаса Инса; вот что он пишет в своей книге „Рождение кино”:

„Нельзя не признать, что Томас Инс является первым поэтом экрана. Он принес туда удивительный порыв, мощный пафос в самых мельчайших деталях, глубоко волнующий лиризм, заставлявший забывать о не слишком совершенном „ремесле”.

В фильмах Томаса Инса нашли столько чувства, выраженного в чрезвычайно тонких оттенках (как позже в фильмах шведов или немцев. — Ж.С.), такой исключительный лиризм, захватывающий непосредственной силой воздействия, что у всех невольно вырвался крик восторга. Еще не было полного понимания, но уже начинали понимать. Этот мастер подготовил нас к восприятию Гриффита. Он был озабочен внесением в свои картины морального содержания[82], столь характерного для американской литературы и искусства; он изумил нас главным образом открытием „личности” в кино.

Кино перестало быть простым достижением техники. Это был триумф чувства, выраженного средствами механики благодаря согласной воле режиссера и оператора. Всесильная машина подчинилась человеку. Она перестала быть волшебной игрушкой и сделалась орудием созидания. Ковбой оседлал дикого зверя и заставил его выполнять свои смелые замыслы”[83].

Заслуга Томаса Инса в том, что он показал многим французам, что кино становится искусством. Однако в студии „Трайэнгл” он не занимался эстетическими экспериментами, а использовал всевозможные приемы, чтобы растрогать публику и „делать деньги”. Не больше. Но продюсер и его режиссеры почти помимо воли создавали киноискусство, и их открытия проложили путь для художников, для настоящих творцов.

Рио Джим не вмещал в себе всего, что вышло из студии „Трайэнгл Кэй Би”. Сотрудники Инса — Сюлливена придали суровую поэтичность картинам, в которых снимались Бесси Беррискэл, Луиза Глоум, Бесси Лав, Фрэнк Кинэн и другие.

Картинами „Кармен из Клондайка”, „Те, что платят”, „Сестра шестерых” грезило целое поколение молодежи. В Европе грезили кабачками, лассо, револьверами, прериями, кроткими женщинами, суровыми и чистыми мужчинами[84]. В Париже эти картины стали модными. Смотреть их ходили на окраины: долго не сходили с экранов „Сестра шестерых” и „Кармен из Клондайка”.

Вот что писал Луи Деллюк по поводу последнего фильма:

„Главное в этой кинодраме — грязь. Она обыграна на редкость удачно. Правда и то, что художественный руководитель этой удивительной фрески — мастер… Грязь, изображенная в этом фильме, заставила меня почувствовать особенно отчетливо, что настоящий творец в кинематографии тот, кто умеет лепить…

Представьте себе грязь в трагикомических североамериканских селениях. Представьте себе двух рослых и возбужденных людей, стоящих в грязи и сводящих между собой счеты. Сцена продолжается. Теоретически это втрое дольше. Это необычно. Люди сливаются воедино со смрадной грязью, которую пятнают своей кровью. Фильм „Кармен из Клондайка” восхитителен”[85].

Интрига (соперничество двух мужчин, влюбленных в одну женщину) банальна, зато необыкновенная обстановка, само звучание таинственного слова „Клондайк”, звенящее золотом, сочеталось с небывалыми кадрами и новыми световыми эффектами.

Вот как восхищенно встретил Деллюк фильм „Сестра шестерых”[86]:

„Сестра шестерых” представляет собой самое захватывающее произведение, созданное киноискусством. В этой великолепной зримой поэме все достижения американского кино объединены с несравненным чувством меры. Картина, полная жизни, созданная с помощью сильных и блестящих изобразительных средств. Нескончаемая чудесная картина, естественная, точная, полная рембрандтовского света и жизни. В фильме „Сестра шестерых” ослепительна и правдива игра света. Интерьеры сделаны с чувством меры, что придает им необыкновенную убедительность. Комната, где Вайнтроп пишет письмо к Калебе, комната погонщиков быков, детская — какие великолепные и живые полотна. С первых же кадров нас захватывает бешеное и пленительное, призрачное движение, которое превращает довольно избитый сценарий в волнующую драму. Фильм начинается деревенским праздником у калифорнийского фермера, таинственным и захватывающим. Каждая деталь — отдельная или вставленная в сцену, полную бурного веселья, — смела в самом высоком смысле слова. Посмотрите на испанскую танцовщицу в белой шали, на танцовщицу в черной, на стол, вокруг которого сидят танцовщицы, на сигару Гарсии, мантилью Бесси, безумный взлет конфетти над толпой, на лошадей, фыркающих у ворот, и стену, служащую фоном для первых планов, обязанных полотнам Гойи, Бекара и какого-нибудь американского Бланша.

И короткие, короткие кадры заставляют нас вскакивать с бьющимся сердцем. Бешеная скачка, но сделанная по-новому, по освещенным улицам в облаках пыли, в которых есть что-то лирическое, точно передает дикую горячую прелесть зелени, ветра, солнца, вызывая крик восторга. Да здравствует этот всадник, беспокойный метис, ведущий своего коня с какой-то хладнокровной яростью и мчащийся через весь фильм в развевающемся красном плаще…

Зритель захвачен всепокоряющей искренностью поэта, мыслителя, человека… Его фильм — творчество, а не пустая история. Это творчество настоящего художника. Всепобеждающая искренность средств выразительности проявляется с бесконечной тонкостью в поступках шести братьев и сестер Бесси. Чудесно живут эти дети. Прелесть и сила их чувствительной души показана в восхитительных проявлениях. До ужаса, до восторга понятны нам все нюансы детской психологии. Эти нюансы созданы поэтом. И это всемирный поэт. Томас Инс — мастер киноискусства”[87].

В киностудии Инса происходила чудесная кристаллизация „вестерна”. Члены творческой группы пришли из различных областей американской национальной культуры, они дали этому жанру превосходную кинематографическую форму, которая была в ходу пока существовал „Трайэнгл”. Но, лишь кончился „золотой век”, чудес не стало, появились навязчивые повторы, и волшебство показало свой истинный лик — лик коммерческого производства.

Неверно было бы сводить к жанру „ковбойских фильмов” всю продукцию студии Томаса Инса — Гарднера

Сюлливена. Еще чаще, чем приключенческие картины из жизни Дальнего Запада, студия выпускала сцены из реальной жизни, светские драмы, картины, претендовавшие на анализ социальных вопросов. Для интриги фильма „Дивиденд”[88] характерна некоторая нравоучительность, что заставило Деллюка сказать:

„Томас Инс, вдохновитель фильмов, посвященных социальным вопросам и морали, живее Дюма-сына, даже если б тот был жив”. Действительно, при чтении следующего сценария напрашивается сравнение с пьесами Второй империи, посвященными вопросам нравственности:

„Архибогач Стил, единственная страсть которого — честолюбие, оказывает материальную поддержку духовенству и вносит значительную сумму на создание миссии „Надежда”. Его сын Фрэнк, успешно закончив учение, приходит к нему обнять его. Но отец отталкивает сына со словами: „Куда ты годишься! У тебя есть деньги, развлекайся и кути вовсю”.