Ольга Рожнёва - И Промысл Божий не обижает никого Страница 33

Вот тебе и здоровяк угрюмый! Сестрёнкой меня назвал…

Благодарю тебя, отче Паисий, за твоё наставление о «фабрике добрых помыслов»!

«Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей!»

Права человека

– А вот и Костя из школы пришёл! Мы с Мишуткой тебя уже заждались! – Ласковый голос мамы, радостное сопение трёхлетнего братика, аромат маминых шанежек…

Как хорошо с мороза вбежать домой, бросить в прихожей заснеженный портфель и пальтишко, погреть замёрзшие руки под горячей водой в ванной и сесть за стол на уютной кухне, где светло и тепло, и так вкусно пахнет. И мама наливает душистый чай в большую чашку с цветочками, это его, Костика, чашка, и накладывает на тарелку румяные шанежки с пылу с жару – ждала мама своего сыночка. А за окном – метель, синие сумерки спускаются на заснеженный город. Ничего, пускай спускаются – дома светло и тепло! И под ногами уже ползает Мишутка со своей любимой машинкой.

– Сынок, ты чего такой задумчивый? Кушай, а то остынет!

– Мам, а к нам сегодня приходил ом… нет, об… нет, мудсмен, короче!

– Омбудсмен?

– Ага… У нас это… пилотный… не помню, в общем, что-то пилотный такой…

– И что?

– Мам, мы неправильно живём! Совсем неправильно!

– Почему?

– Ну вот, смотри: дети – это на самом деле не дети!

– Как это?

– Ну вот! Они – люди! Понимаешь?! Такие же люди, как взрослые! И у них тоже права есть!

Мама задумалась. Костик взволнованно продолжал:

– Вот меня, например, нельзя ругать, нельзя лишать меня моих прав на личную жизнь…

– На личную жизнь?!

– Да! Вот, например, я хочу гулять ещё, а ты меня уже домой зовёшь, или я хочу на компьютере поиграть, а ты меня в магазин за хлебом отправляешь… А у меня есть право на отдых! Или вот: у меня должно быть полноценное питание: фрукты, мясо! А у нас же не всегда фрукты бывают, так? Так вот – это нарушение моих прав! А помнишь, меня папа шлёпнул? Ну, когда Мишка меня рассердил, и я это… ну, как дядя Витя с первого этажа, ну, выругался… Помнишь? А папа меня шлёпнул! Это вообще грубое нарушение моих человеческих прав! За это меня даже у вас отобрать могут! Ладно, мам, ты не переживай! Расстроилась, да?

Мама молчала.

– А ещё этот, как его… сказал, что мы свои права защищать должны! Вот, например, наша Марь Ивановна задержит нас после звонка, ну, там объявление какое-нибудь сделать, а это нарушение прав человека! Или заругается она на нас, пригрозит выгнать из класса, а это тоже нельзя!

Надо этому эсмену рассказать… И её даже уволить могут!

– Костик, а тебе не жалко будет любимую учительницу? Она ведь уже немолодая… Все силы вам отдаёт… Не жалко?

– Так жалко, конечно… Она добрая… Но ведь нужно, чтобы всё правильно было, так?! Как же права человека?!

Мама внимательно смотрела на Костю и молчала. Задумчиво как-то так молчала…

Косте стало жалко маму: она у него очень хорошая всё-таки, и он её любит на самом деле. Но вот одну штуку нужно будет всё-таки сделать. Костя допил чай, порылся во всё ещё ледяном портфеле и вырвал из тетрадки листок в клеточку.

– Мам, ты не расстраивайся! Я всё понимаю! Я по-прежнему буду за хлебом… И с Мишуткой… только вот что: ом… об… в общем, нам рассказали о мотивации. Вот это, по-моему, правильно! А то я у вас с папой совсем немотивированный какой-то расту! А так нельзя! Подожди, я тебе покажу!

Мама стала мыть посуду, а Костя пошёл в комнату, сел за письменный стол и, пока Мишутка ползал рядом с ним на ковре, старательно расчертил листочек. Немного подумал, минут десять писал, от старания закусив губу, а потом, немного смущаясь, принёс маме. На листочке большими, неровными буквами было написано следующее:

«За прошлую неделю:

Играл с Мишкой – двадцать рублей

Ходил два раза в магазин – тридцать рублей Убирал за Мишкой его игрушки – двадцать рублей

Прибирался в детской комнате – тридцать рублей

Итого: сто рублей денег»

Мама внимательно прочитала. Машинально отметила пару грамматических ошибок. Цифра «двадцать» за игру с Мишкой была исправлена несколько раз: сначала «тридцать», потом снова «двадцать». Мама грустно улыбнулась: сын колебался и написал поменьше. Потом мама вздохнула и спросила тихо:

– А у меня права есть?

– Мам, у тебя-то они всегда есть, ты же взрослая!

– Можно мне тоже кое-что записать?

– Можно…

Мама пошла к письменному столу, задумалась и, пока Костик увлечённо катал с ликующим Мишуткой машины, что-то писала. Сначала она улыбалась, как будто придумала какую-то шутку, а потом отчего-то расстроилась и, закончив писать, протянула листок сыну и ушла на кухню. Мишутка сосредоточенно пытался сделать караван из своих машинок, а Костя стал читать. Родным маминым почерком, круглыми красивыми буквами было написано:

«Стирка, глажка белья Уборка квартиры

Варка обеда и стряпанье шанежек»

А потом почерк мамы перестал быть красивым, а стал немного кривоватым, как будто мама плохо видела, что писала:

«Тревога и волнение, когда я ждала тебя, сыночек

Боль, когда ты появился на свет

Бессонные ночи, когда у тебя резались зубки Слёзы и страх за тебя, когда ты болел Вечера, когда я помогала тебе с уроками, читала тебе твои первые книги

Выходные, когда я водила тебя в зоопарк, в кукольный театр, на кружок

Первая седина в моих волосах, когда мы с папой весь вечер искали тебя, а ты заигрался на стройке с мальчишками, и упал в яму, и мы нашли тебя только поздно ночью

Мои силы, мои труды, моя жизнь

Всё это – бесплатно. Просто потому, что я люблю тебя»

Костик стоял и держал листок в руках. Потом шмыгнул носом и медленно пошёл на кухню. На кухне было тихо и темно. Мама молча сидела на стуле. Костик подошёл к ней, уткнулся в старенький мамин халатик и заплакал. Он плакал как будто малыш. Как Мишутка. А мама тихо гладила его по голове.

Любовь к жизни

(почти по Джеку Лондону)

Дождись меня, пожалуйста! Не умирай! Тёплое весеннее солнышко так ласково пригревает, и скоро будут проталины. И зажурчат ручьи. И звонкая капель зазвенит весёлой песенкой. А если ты не умрёшь, мы с тобой дождёмся лета. И пойдём на травку. И она будет такая молоденькая, нежная, сладко пахнущая. И ты найдёшь свою особенную кошачью травку и будешь уминать витаминчики и жмуриться на солнышке.

А я сяду рядом с тобой, и тоже пригреюсь, и почувствую себя моложе. Как будто позади нет череды этих долгих лет, будто скинула я их, как тяжёлую сумку с плеч. Мы представим с тобой, что мы совсем юные. И нас никто не обижал. Мы не знаем, что такое предательство. И одиночество никогда не стояло угрюмо за нашими плечами. И по нашим щекам не текли слёзы потерь, безвозвратных потерь. Я что, плачу? Нет, это просто ветер. От него слезятся глаза. Главные слёзы – их не видно. Это когда плачет душа. Ты знаешь, что такое душа, Кот?

Я еду в поезде и вспоминаю своё знакомство с одним оптинским котом. И надеюсь встретить его по возвращении. Вообще-то оптинские коты – образец неги и покоя. Их обычно никто не обижает, и они толстые, сытые и медлительные. Кот, с которым я познакомилась в прошлый приезд в Оптину, был исключением из правил.

У меня было послушание – помогать одной старушке, духовному чаду оптинского игумена Н., которая жила рядом со стенами Оптиной пустыни. В её небольшой комнате было тепло и уютно. Вместе с этой бабушкой жила белоснежная кошка Мурашка. Мурашка была кошкой стерилизованной, никогда не имела котят, была очень спокойной, покладистой и аккуратной. Питалась она исключительно «Вискасом» и проводила дни в сонном безмолвии. Казалось, мало что волнует Мурашку, иногда она больше напоминала мне растение, а не кошку.

И вот как-то, когда в особенно морозный денёк я возвращалась с утренней службы, в приоткрытую мною дверь проскользнул кто-то лохматый, нечёсаный, с опилками на спине. Кот! Как я его не заметила?! Кот казался очень больным. Дышал он хрипло, с трудом. Смотрел на меня обречённо, как будто ждал, что сейчас я пну его ногой и он окажется за дверью.

Моя хозяйка с трудом поднялась с постели и, заметив кота, велела мне выгнать его вон. Объяснила, что это бездомный кот. Живёт на улице уже много лет. Как до сих пор он не умер – непонятно. В драках ему порвали ухо, на сильном морозе он простыл и с тех пор дышит так тяжело и хрипло. Его все гоняют – кому нужен такой облезлый страшный кот?! А он всё ещё не умирает и, судя по всему, продолжает на что-то надеяться. А на что ему надеяться-то?! Уж лучше бы скорей сдох – отмучился бы. А он – смотри-ка – живёт! Вот это любовь к жизни!

И она тяжело вздохнула. Раньше она любила кошек. А сейчас, тяжело болея, не обращала внимания даже на любимицу Мурашку. И иногда грозилась выгнать её из дома. Что уж говорить про бродячего кота! А меня зацепили её слова о том, что кот этот всё продолжает на что-то надеяться. Когда надежды на лучшее уже нет. И вдруг так странно защемило сердце. Ах, Кот, как мы похожи! Ты тоже знаешь, как это – стоять под окном, в котором так уютно, так призывно горит свет. Но горит не для тебя. И не для тебя тепло его очага. Да и где он, этот дом? В каких краях его искать?