Питер Акройд - Лондон. Биография Страница 34

Он был опасным более чем в одном отношении, поскольку именно Друри-лейн и близлежащие закоулки стали источником заразы, получившей затем название Великой лондонской чумы. В конце 1664 года первые случаи заболевания были отмечены в северной части Друри-лейн напротив Коул-ярда, где обитала четырнадцатилетняя Нелл Гвин, будущая фаворитка короля Карла II. Вспышка болезни, как писал в «Дневнике чумного года» Дэниел Дефо, «обратила на эту часть Лондона многие взоры», и внезапное увеличение количества похорон в приходе Сент-Джайлс заставило всех подозревать, что «этот край города поразила чума». Таким образом, это несчастливое место дало начало великому мору, грозившему уничтожить немалую часть лондонских жителей незадолго до всеобщего очищения огнем Великого пожара. Многие «заразные» дома были принудительно закрыты, их жителям запрещалось выходить на улицу; 7 июня 1665 года Сэмюэл Пипс, «как ни прискорбно», увидел на некоторых деревянных дверях красные кресты. Диковинным образом обвинение в распространении чумы пало именно на эту часть города («Всю эту беду навлек на нас один-единственный лондонский приход Сент-Джайлс», – писал сэр Томас Пейтон), и представляется вероятным, что в ответе за тогдашнюю недобрую славу прихода был его сомнительный статус приюта для увечных и отверженных. Словно бы в город, грозя жителям смертью, возвращались его отбросы.

Но это еще не был конец несчастливой истории прихода. Волны бедняков, сменяя друг друга, прокатывались сквозь его большие здания, которые с годами превратились в доходные дома с жилыми подвалами. Предположение, что бедняков направлял сюда дух самого святого Джайлса, выглядит не таким уж экзотическим: ведь то, что район славился размахом благотворительной помощи, было прямым следствием его ранней истории, связанной с церковным лепрозорием. В приходских книгах середины XVII века читаем: «Дано Мег из Тоттнем-корта, ввиду тяжкой ее болезни, 1 шиллинг 0 пенсов… Дано Коблеру, уличному певцу, 1 шиллинг 0 пенсов… Дано старому Фрицуигу 0 шиллингов 6 пенсов… Уплачено за наем комнаты для помешанной Бесс за год 1 фунт 4 шиллинга 6 пенсов». Многократно говорится о денежной помощи, предоставляемой «бедным ограбленным ирландцам», семьям, «прибывшим из Ирландии»; этой нации суждено было составлять главную часть населения прихода на протяжении двух столетий. Но селились здесь также и французы, и те, кого изгоняли из города за бродяжничество, и чернокожие слуги, уволенные и опустившиеся до нищенства, которых прозвали «черными дроздами Джайлса». Здесь возникла традиция попрошайничества, которую не удалось вытравить по сию пору; уже в 1629 году раздавались призывы забрать «праздношатающихся» в тюрьму, а поколение спустя зазвучали жалобы на то, что район стал прибежищем «ирландцев и прочих инородцев, нищих, всяческих распущенных и испорченных личностей». Три поколения спустя приход был назван «чрезмерно отягощенным беднотой». Всю историю лондонского бродяжничества можно понять, если уделить внимание этому клочку городской территории.

Возможно, сильней всего трогают сердце несчастливые судьбы отдельных людей, запечатленные в анналах благотворительных учреждений. В середине XVIII века близ Дайот-стрит в полуразрушенном доме под лестницей обитал «старик Саймон» с собакой; Дж. Т. Смит, живший чуть позднее, оставил в «Книге для дождливого дня» описание, приводящее на ум экипировку какого-нибудь бродяги конца XX века: «У него было несколько жилеток и равное число пиджаков разных размеров, вследствие чего он мог спрятать под верхним слоем одежды большую часть узелков с тряпицами всевозможных цветов и разнообразные свертки, которыми он был увешан и где находились книги, коробки с хлебом, сыром и иной пищей, лучинки, трут и мясо для собаки». Наличие рядом собаки или дружба с собакой представляется неизменной чертой лондонского бродяги.

«Старый Джек Норрис, Креветочник-Музыкант» жил примерно семьюдесятью годами позже на той же улице (к тому времени переименованной в Джордж-стрит). Нищий, занимавшийся «бродяжничеством и попрошайничеством» под видом торговли креветками, он умер от голода, или, как выразилось жюри, «погиб от руки Божьей». Некая Энн Хенли весной 1820 года умерла на 105‑м году жизни в Смартс-билдингс. «Она имела обыкновение сидеть на Холборне у той или иной двери и продавать подушечки для булавок собственного изготовления. Она была невысока ростом, мягка и скромна в общении, чиста телом и одеждой. Обычно носила серую накидку».

В то время когда пишутся эти строки, на Нью-Оксфорд-стрит между Эрншо-стрит и Дайот-стрит (которой вернули старое название) сидит крупная бритоголовая женщина; она приносит сумки, полные газет, и беспрерывно разговаривает сама с собой, но никогда не клянчит денег. Почему она день за днем выбирает одно и то же бойкое место – неясно; остается предположить, что, несмотря на все застройки и перестройки, Дайот-стрит не потеряла для таких, как она, былой притягательной силы. Поблизости от поворота на Дайот-стрит сидит и просит подаяния коротко стриженный молодой человек в очках со стальной оправой. На Сент-Джайлс-Хай-стрит, между Эрншо-стрит и Дайот-стрит, мужчины средних лет, заняв крыльцо и дверной проем заброшенного конторского здания, выпрашивают у прохожих «на чашечку чайку». Воистину Сент-Джайлс остался заманчивым местом для нищих и бродяг, в числе которых – женщина, сидящая на углу среди голубей и запаха мочи около Хай-Холборна, и старик, который всегда пьян, но никогда не просит милостыни и занимает место у театра «Доминион-тиэтр», где в свое время была пивоварня. За углом театрального здания молодые бродяги клянчат у прохожих деньги. Они лежат в своих спальных мешках точнехонько напротив общежития Христианской ассоциации молодых людей – многозначительное соседство, подчеркивающее важную роль, которую по-прежнему играет в жизни прихода странствующий люд.

Поблизости от Сент-Джайлса – там, где большая магистраль Хай-Холборн минует устья Саутгемптон-роу и Проктер-стрит, – бродяги, поодиночке или группами, встречаются неизменно. Воистину они кажутся некими стражами или хранителями района. Они околачиваются и в церковном дворе – волосатые, бородатые, краснорожие, грязные, пьяные, подобно поколениям предшественников.

Придерживаясь установки на индивидуализированное повествование, я приведу отрывки из записей приходского архива, по которым видна характерная краткость здешних жизней: «Элизабет Отли и некая Грейс погибли под обломками рухнувшего дымохода в Партридж-элли… малолетний ребенок некоего фермера утонул в чане с водой в Коул-ярде… умер от колющего удара в глаз, нанесенного лакеем… некая Годдид Уайт, которая утопилась… девица на Хог-лейн повесилась… смерть ребенка, чей труп был частью объеден собакой или кошкой, в Лонгфилде, в доме лорда Саутгемптона… ребенок мужского пола, убитый и брошенный на задах трактира „Королевская голова“… Присцилла Оуэн отдана под суд за то, что откусила палец мужу, из-за чего он умер».

Здешних жителей описывали и по-другому. Серия гравюр может представить их как символы тех или иных городских пороков, неизбежно ведущих к ранней гибели от пьянства, от болезни или на виселице. Сент-Джайлс, таким образом, снова оказывается обителью смерти. Роковые стадии «Пути проститутки» Хогарта разворачиваются именно здесь, на Друри-лейн, а в близлежащем ночном кабачке за убийство берут под стражу «ленивого ученика», которому суждено кончить дни на виселице. Еще один отрицательный персонаж Хогарта – Том Ниро в «Четырех стадиях жестокости» – мальчиком воспитывается в здешнем приюте. Он тоже гибнет на виселице. Ранняя кончина вообще была здесь обычным явлением: по смертности приход занимал второе место в городе.

Неимущие становились также персонажами иных повествований, в которых истории их жизней пересказывались в духе нервной неоготической сверхчувствительности. Чарлз Диккенс неоднократно посещал этот район – порой один, порой в компании полицейских инспекторов – и обессмертил одну из его самых знаменитых улиц в своих «Раздумьях на Монмут-стрит». Т. Смоллетт упоминает о «паре оборванцев из трущоб Сент-Джайлса – одна сорочка и одна пара панталон на двоих». В 1751 году Генри Филдинг, еще один великий лондонский романист, опубликовал заметки о здешних непотребствах: «Мужчины и женщины, зачастую даже друг с другом не знакомые, ложатся спать вместе без всякого разбора, ибо за двуспальную кровать тут берут всего три пенса, поощряя их тем самым к любодейству. Приспособленные к блуду, места эти в равной степени поощряют и к пьянству: джин продается здесь по цене один пенс за четверть пинты… в одном из этих домов, далеко не самом большом, он [мистер Уэлч, главный констебль Холборна] насчитал пятьдесят восемь человек обоего пола, источавших вонь столь ужасную, что он вскоре был принужден покинуть помещение». Алкоголь, похоть и зловоние образуют в этих заметках весьма забористую смесь, назначение которой – пощекотать нервы тем, кто счастливо избежал личного присутствия в этом районе; подобных сцен и запахов Филдинг не мог вставить ни в какое из своих художественных произведений, но здесь, под маской объективного репортажа, он дает волю своему интересу романиста к низменным сторонам жизни.