Юрий Колкер - В иудейской пустыне Страница 34

Ваш Г.М. Файбусович»

Мне смешно было слушать разговоры о перегруженности редакционной работой. Сам я буквально изнывал по такому труду. Не сомневался: ночей спать не буду, если окажусь при настоящем журнале, при меристеме русской культуры. Хазанов — представлялся мне барином, не понимающим, какое это счастье: иметь свою усадьбу… Чего скрывать? Я-таки мечтал, чтоб меня взяли туда хоть на полставки, но — чтоб пригласили, притом без моей просьбы. Первое из нравственных обязательств, державшее меня в тисках, к этому времени уже начало ослабевать. Я прожил в Израиле год; иные из самых пылких сионистов и того не выдержали. Я уже слышал пословицу, дивный образчик еврейского юмора: «Израиль — школа жизни; пройдя ее, нужно уступить парту другому». Вообще меня мучительно тянуло в Европу, в эту «страну святых чудес». Но Мюнхен — не Париж. Не раз и не два мне приходилось слышать от израильтян, что они не понимают, как еврей может жить в Германии. Да и Париж был с душком; говорили, что центр сегодняшнего антисемитизма в Европе — Франция.

На отказ журнала я не обиделся. Статья благополучно вышла в парижском Континенте (№42, 1986). В начале XXI века я поместил ее на мой сайт, и она, спустя десятилетия после ее написания, оказалась в числе самых читаемых: на третьем месте после статей о Заболоцком и Бродском.

Не поссорились мы с Хазановым и дальше, хотя повод был. По поводу статьи о ленинградском самиздате он писал 13 декабря 1984 года:

«Статья нравится нам всем, и мы хотели бы поместить её в одном из ближайших номеров. В сущности, это даже не статья, а серьезное и даже уникальное исследование. По этой причине, однако, она — в ее нынешнем виде — не совсем ложится в журнал…»

Дальше шли замечания. Нужно ли говорить, что я и тут проявил уступчивость, хоть и не стопроцентную? И статья вышла в первом номере Страны и мира за 1985 год, но с таким количеством редакционных вторжений, иногда нелепых, что я просто заболел; неделю не мог в себя прийти. В одном месте после редакционной правки выходило, что мне в Ленинграде выпала одна из самиздатских премий, чего отнюдь не случалось. Другие придирки шли в разрез с моим пониманием языка… Ведь не кое-как я писал свое сочинение, а душу в него вкладывал. Вносил поправки в мою статью (в этом я не сомневаюсь, хоть и не спрашивал) сам Хазанов; ученый малый, но педант, — совсем как я…

ВЛАДИМИР АЛЛОЙ

Про мой двухтомник Ходасевича мне было известно, что его «издал в Париже Владимир Аллой», а его издательство называется La Presse Libre. Этим сведения исчерпывались. С Аллоем я знаком не был, в переписке не состоял; не понимал, кто он и что. Уже в Израиле раздобыл я парижский адрес издательства ИМКА-пресс, где работала его жена, Рада Аллой, которой я и написал 30 августа 1984 года:

«Беспокою Вас, дорогая г-жа Аллой, с просьбой помочь мне установить контакт с Вашим мужем, адреса которого я не знаю. В прошлом году, в его издательстве, вышел подготовленный мною двухтомник стихов Ходасевича. Уезжая в июне этого года из Ленинграда, я, конечно, не сумел вывезти любезно присланный мне туда экземпляр книги — да и не стал бы этого делать, будь такое возможно. Сейчас, однако, книга мне нужна, и я хотел бы просить В. Аллоя прислать мне её. Надеюсь, Вас не затруднит передать ему мою просьбу. Быть может, он пожелает также написать мне, чему я был бы рад: у нас могут найтись и общие знакомые, и общие интересы.

Почтительно…»

В октябре получил я письмо от Аллоя, датированное 27 сентября 1984 года:

«Дорогой Юра (не сочтите за амикошонство, но отчества Вашего не знаю, а писать "г-н" рука не поворачивается). Я только что вернулся в Париж и нашел Ваше письмо. Высылаю немедленно двухтомник. Простите за его несколько "нетоварный" вид, но это единственный экземпляр, у меня имеющийся. Что касается ваших авторских (обычно я отправляю 20 экз. вышедшей книги), то… наши общие друзья написали мне, что посвятили Вас в общих чертах в ситуацию. Она может показаться гротескной, но книг у меня нет. Часть нераспроданного тиража находится в магазине Нейманиса в Мюнхене, небольшая часть — в "Русской Мысли". Я полагаю, что Вам следовало бы обратиться к Нейманису, надеюсь, он вышлет Вам книги. Я, со своей стороны, тоже ему напишу.

Думаю, что в ближайшее время Вы получите письмо от Нины Николаевны Берберовой. Я недавно видел ее и сказал, что Вы на Западе. Она — существо прелестнейшее и очень к Вам благоволит. Книга ей понравилась. Кстати, а Вам?..

Что касается гонорара за издание, то по закону Вам полагается 10% потиражных. Но, опять-таки по причине моей ситуации, — все это теперь не в моей власти. Если Вы на него рассчитываете (а я полагаю, что с деньгами у Вас негусто), Вам необходимо обратиться к главному редактору "Русской Мысли" г-же Иловайской, во власти которой и книги, и поступающие за них деньги…

Что Вы собираетесь делать? Жаль, что Вы не проявились из Вены, можно было бы устроить Ваш заезд сюда до Израиля. Вообще напишите поподробней безо всяких церемоний. Чем смогу — буду рад Вам помочь, по крайней мере со стороны контактов по литературно-филологической части. В общем, напишите, как и что.

Искренне Ваш. Владимир Аллой»

«Общие друзья» — газета Русская мысль, но кто именно? «Ситуация» — ссора Аллоя с газетой. Выходило, что издательство — не предприятие Аллоя, а существует при Русской мысли. Об этом я ничего толком не знал — не знаю и сейчас. К моменту начала переписки какие-то слухи до меня дошли, но вникать в них не было ни малейшей возможности.

Я ответил Аллою 9 октября:

«Дорогой Володя,

получил Ваше письмо от 27.09.84, отвечаю немедленно. Спасибо за двухтомник: за издание и высылку экземпляра. Вы спрашиваете, доволен ли я им? — и да, и нет. Опечаток много, и большая часть из них — на моей совести. То, что я работал в не совсем обычных условиях, утешает друзей, но безразлично читателю. Очень жаль, что листы с моими последними поправками и алфавитный указатель стихотворений не дошли или опоздали. Сейчас я уже перестал мучаться моими оплошностями, а поначалу страдал не на шутку. Оформление книги прекрасное. Ряд редакционных вторжений в мой текст — уж не знаю, Ваших ли, — показался мне неоправданным…

…Вас, вероятно, поразила бы моя неосведомленность в части парижских издательских и прочих дел. Достаточно сказать, что Ваше имя я впервые услышал после выхода первого тома. Осторожность — не за себя даже, а за других, — заставляла меня быть нелюбопытным. Затем, я и вообще нелюбопытен: из вежливости. Лишь здесь, от местных, я узнал, что Вы больше не работаете в издательстве (которое я считал Вашим предприятием), и что Ваш уход был вызван конфликтом; о природе же Ваших с ними разногласий я ничего не знаю — как не догадываюсь, кто эти "наши общие друзья", написавшие Вам обо мне…

…С любопытством и нетерпением жду письма от Берберовой. У меня давно есть ее адрес (и поручение: привет от И.М.Наппельбаум), но я не решался писать. Я был убежден, что двухтомник ей не понравился.

Из Вены я не смог бы поехать в Париж, даже если бы сознавал, что такая возможность имеется. У меня нет на Западе литературных друзей, я до сих пор не знаю, кто протянет мне руку, а кто отвернется. Зато я находился в самом фокусе еврейских дел, и за моим маршрутом напряженно следили и в России, и в Израиле (где у меня тоже не было ни друзей, ни родственников), и в Штатах, и в Англии. Свернуть в сторону, даже на пару дней, было немыслимо. Проехать мимо было бы предательством по отношению к оставшимся, среди которых есть люди, сидящие в отказе второе десятилетие. Можно вообразить, какой шум поднялся бы в обоих лагерях, если бы редактор Ленинградского еврейского альманаха поехал в Париж или Нью-Йорк. При всём том, случись мне избежать сидения в отказе и выехать в период массовой эмиграции, я вряд ли вспомнил бы об Израиле…»

Дружбы у нас не получилось. В январе 1986 года, в Париже, я первый и единственный раз виделся с Аллоем. Он пригласил в ресторан меня и другого заезжего гостя, Габриэля Суперфина со Свободы; потом, на своей машине, отвез нас обоих к Зинаиде Шаховской. Ресторан, автомобиль, Париж — всё это казалось мне в ту пору неправдоподобной, недостижимой роскошью. Видом Аллой был черен — от громадной копны черных волос, и весь в бороде; держался уверенно; чуть-чуть напоминал оперного Мефистофеля; рассыпался в похвалах моей работе. Но я ему не понравился; он почуял в моем солдатском ранце что-то продолговатое. Мы потеряли друг друга из виду.

В 1999 году, оказавшись в Питере, я прослышал, что Аллой открыл в этом городе издательство. За день до возвращения я позвонил ему с вопросом: не издаст ли он книгу моих стихов. Он без излишней любезности согласился посмотреть рукопись, которая и была оставлена в Питере и затем передана ему моими друзьями. Отклика не последовало. Что происходило с человеком? Через два года, в январе 2001-го, мне сообщили, что он покончил с собою.