Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» № 9 за 2004 год (2768) Страница 35

Что я думаю о неуязвимости, которую столь многие в Европе приписывают Америке, что я чувствую по отношению к девятнадцати камикадзе, виновникам трагедии? Так вот, к камикадзе – никакого уважения. Никакой жалости. Не чувствую жалости. Я, которая чувствовала жалость всегда ко всем. Но начиная с японских камикадзе времен Второй мировой войны, я ненавидела тех, кто совершает самоубийство с целью убить других. Никогда не считала их доблестными, благородными людьми, такими, как наш Пьетро Микка, пьемонтский солдат, который, для того чтобы остановить наступление французских войск и спасти Турин, 29 августа 1706 года поджег пороховой склад и взорвался вместе с врагами. Я никогда не считала камикадзе солдатами. Тем более я не считала их мучениками или героями… Неуязвимость? Чем больше общество открыто и демократично, тем сильнее оно подвержено опасности терроризма. Чем более свободна нация, тем более она подвержена риску угодить в бойню, которые многие годы случались в Италии и остальной части Европы. Настала очередь Америки. Отнюдь не случаен тот факт, что недемократические государства принимали у себя террористов и помогали им… В аэропортах и самолетах этих стран я всегда чувствую себя в безопасности, поверь мне. Спокойно, как спящий младенец. В европейских аэропортах и европейских самолетах, напротив, я всегда нервничаю. В американских аэропортах и американских самолетах нервничаю вдвойне. А в Нью-Йорке втройне. Почему, ты думаешь, во вторник утром я ощутила тревогу, такое предчувствие опасности, что вопреки своим привычкам я включила телевизор? Почему, ты думаешь, в числе трех вопросов, которые я задавала себе в то время, когда пылала первая башня, был вопрос о хорошо спланированном террористическом акте? Почему, ты думаешь, что, как только появился второй самолет, я поняла всю правду? С тех пор как Америка, ее военное превосходство пугает мир, американцы питают иллюзию о своей неуязвимости. Но уязвимость Америки порождается, мой друг, именно ее силой. Я имею в виду, что в силу этих причин она вызывает все виды зависти и ненависти…

Что является настоящими отличительными чертами Америки? Я бы сказала, не джаз и рок-н-ролл. Не жвачка и гамбургеры, не Бродвей и Голливуд. А американские небоскребы, американские самолеты, американский Пентагон, американская наука, американская технология… Впечатляющие небоскребы… Эти вездесущие самолеты и вертолеты. Такие огромные, такие быстрые, способные перевозить любой предмет: сборные дома, живые цветы, свежую рыбу, спасенных слонов, безденежных туристов, боевые полки, бронированные танки, атомные бомбы… (Между прочим, именно Америка развила свой воздушно-военный потенциал до истерической степени, помнишь?) Это вселяющий ужас Пентагон – мрачная крепость, которая испугала бы Наполеона и Чингисхана, вместе взятых. Это вездесущая, всемогущая, всепожирающая наука. Это безграничная технология, которая за несколько лет перевернула наш быт и наш многовековой уклад жизни. Что же избрал своей мишенью бен Ладен? Небоскребы, Пентагон. Что он избрал своим средством? Американскую науку, американскую технологию… Кстати, знаешь, что поразило меня больше всего в этом зловещем ультрамиллионере, в этом экс-плейбое, который в 20 лет развлекался в ночных клубах, а теперь стал грозным Саладином? Его огромное богатство основывается на прибылях корпорации, которая специализируется на подрывных работах по сносу, и в этой области он настоящий эксперт. Знаток своего дела, непревзойденный мастер…

Если бы я могла взять у него интервью, одним из моих вопросов был бы вопрос как раз об этом. Я имею в виду то удовольствие, которое его психика почти наверняка испытывает от разрушения… Но вместо того чтобы тратить время на вопросы, вероятно, мне следует просто сообщить ему, что он не поставил Нью-Йорк на колени. Чтобы доказать, достаточно было бы рассказать ему, чему Бобби, восьмилетний мальчик из Манхэттена, научил нас вчера утром. «Мама всегда предупреждала меня: „Бобби, если ты потеряешься по дороге домой, не пугайся. Найди сперва башни-близнецы, а наш дом в десяти кварталах от них, идя вдоль Гудзона“. Теперь башен нет. Злые люди взорвали их вместе с теми, кто был внутри. Я стал думать: „Как же я, Бобби, дойду до дома, если потеряюсь?“ И я сказал себе: „Бобби, теперь нет башен, но есть добрые люди. Если я потеряюсь, спрошу добрых людей. Они помогут. Самое важное – нельзя пугаться“. В связи с этим я бы хотела добавить кое-что о нас с тобой.

Когда ты приезжал ко мне на прошлой неделе, я увидела, как поразили тебя героизм и сплоченность, проявленные американцами в ответ на этот апокалипсис. О да, несмотря на все недостатки, которыми мы непрестанно тычем Америке в глаза, попрекая и осуждая ее, Америка – это страна, у которой мы могли бы многому научиться. Что же касается ее героической дееспособности, тысячи похвал по праву заслуживает мэр Нью-Йорка. Тот самый Рудольф Джулиани, которого итальянцам следовало бы благодарить на коленях, потому что (как и многие пожарные и полицейские, погибшие в башнях) он носит итальянскую фамилию и, будучи итальянского происхождения, великолепно представляет нас перед лицом всего мира…

Когда случился апокалипсис, он немедленно бросился к башням, рискуя сгореть вместе ними. За три дня он привел в чувство город, девять миллионов человек, из которых почти два миллиона живут в Манхэттене. Как ему это удалось, остается загадкой. У него та же беда, что и у меня. Ты знаешь. Много лет назад проклятый рак добрался и до него. Но он никогда не устает, не выказывает даже намека на утомление, страх. «Первое из гражданских прав – это свобода от страха. Никогда не бойтесь», – говорит он…

Что до восхитительной способности объединяться в случае беды почти по-военному, этой способности американцев, скажу тебе: сознаюсь, 11 сентября я тоже была поражена. Да, я была поражена, а теперь я завидую… О, если бы наша страна могла воспринять их урок! Насколько она разделена, разрозненна, эта наша страна. Насколько по-сектантски ограниченна, отравлена древней племенной мелочностью! Итальянцы не способны держаться вместе даже внутри своих собственных политических партий…

А теперь я объясню, откуда берется удивительная способность американцев к объединению, когда с почти военной сплоченностью они реагируют на беды и врагов. Она берется из патриотизма… Не знаю, видел ли ты, как они поднимали американские флаги и пели: «Америка, Америка, Америка». А я видела. Будь это тоталитарная страна, я бы подумала: «Гляди, как власть их заорганизовала!» Об Америке так не подумаешь. В Америке такие вещи организации не поддаются. Их невозможно устроить, нельзя навязать. Особенно в такой трезвой столице, как Нью-Йорк. Это не проходит с такими парнями, как рабочие Нью-Йорка. Жесткие ребята, эти нью-йоркские рабочие, крепкие орешки с крутым нравом, своевольные, как ветер. Индивидуалисты, скажу я вам, не подчиняющиеся даже своим профсоюзам. Но стоит затронуть их Родину… В английском языке слова «Patria» (Родина) не существует. Для того чтобы сказать «Patria», нужно соединить два слова и произнести Father Land (страна отцов), или Mоther Land (страна матерей, страна-мать), или Nativе Land (страна, где родился). Или просто My Country – моя страна. Все же существительное «патриотизм» существует, впрочем, как и прилагательное «патриотический». И не считая, может быть, Франции, я не могу представить себе другую более патриотичную страну, чем Америка…

Разумеется, я не обращаюсь к стервятникам, которые при виде того, что произошло 11 сентября, издевательски хихикали: «Отлично. Так американцам и надо». Я обращаюсь к тем, кто, не будучи ни глупым, ни злым, обольщается из-за сочувствия, нерешительности или неуверенности. Именно им я говорю: «Очнитесь, люди, очнитесь! Вы боитесь грести против течения, боитесь выглядеть расистами (чрезвычайно неточное, помимо всего прочего, слово, поскольку проблема заключается не в расе, а в религии). А обратный крестовый поход на марше. Ослепленные близорукостью и глупостью политической корректности, вы не понимаете или не хотите понять, что война религии уже ведется. Война, которая, возможно (возможно?), не нацелена на завоевание нашей территории, но определенно нацелена на завоевание наших душ и на уничтожение нашей свободы…

Пока я в отчаянии сражаюсь за нашу находящуюся в опасности свободу… перед моими глазами встает не только апокалиптическая сцена, с которой я начала это письмо. Не только тела, дюжинами летящие с восьмидесятых и девяностых, и сотых этажей, не только первая башня, всасывающая саму себя, проглатывающая саму себя, и не только вторая башня, разжиженная и истаявшая, словно кусок масла. Перед моим мысленным взором два великолепных небоскреба, которые перестали существовать, сливаются с двумя тысячелетними Буддами, которые разрушены талибами в Афганистане. Четыре фигуры сливаются, и я желаю знать, забыли ли люди об этом разбойном преступлении? Я не забыла. Я смотрю на двух маленьких медных Будд, которые стоят на камине в моей нью-йоркской гостиной (подарок старого кхмерского монаха, преподнесенный мне в Пномпене во время войны в Камбодже), и мое сердце сжимается. Вместо них я вижу двух огромных Будд, вытесанных прямо в скале, возвышающихся над равниной Бамиан. Тысячу лет назад каждый караван, приходящий из Римской империи и уходящий на Дальний Восток или с Востока шедший в Рим, непременно пересекал эту равнину, этот перекресток, где пролегал легендарный Шелковый путь и смешивались все культуры. Я вижу их, потому что о них знаю все, что мне следовало бы знать. Старший Будда (III век н. э.) был в тридцать пять метров высотой. Второй (IV век н. э.) – пятьдесят четыре. Оба Будды спинами были влиты в скалу и оба были покрыты разноцветной росписью: симфония красного и желтого, зеленого и голубого, коричневого и фиолетового. Их лица и руки были золотыми, и на солнце они блестели, как гигантские ювелирные украшения. Внутренняя поверхность ниш, ныне опустелая, как опустевают глазницы, была покрыта фресками тончайшей работы. Я знаю, что до прихода талибов все краски фресок были в прекрасном состоянии…