Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ Страница 36

Однако, это заступничество нисколько не помогло арестованному, а лишь рассердило энкаведиста. Он яростно заорал на колхозников:

— Молчать! Как вы смеете вмешиваться в действия НКВД? Сысоев конституцию превращал в контрреволюцию, а вы его защищать! Значит, вы враги народа? Вы против советской власти?… В тюрьму захотели?…

Уполномоченный увез Сысоева в районный центр, на прощанье пообещав колхозникам "показать, где раки зимуют".

На следующий день в колхозе началось показывание "рачьих зимовок". Всех защитников Елисея и его семью арестовали. Ни в чем неповинного Трошку, который и не думал вступаться за соседа, тоже пристегнули к общему долу "о контрреволюционном выступлении против сталинской конституции". Колхозный парторг получил, по партийной линии, строгий выговор "за притупление классовой бдительности и недостаточную политико-воспитательную работу среди колхозников".

Спустя несколько месяцев я, в тюремном клозете, прочел на стене надпись, нацарапанную чем-то острым:

"Сысоев Елисей 25 лет".

В камере "настоящих "он был мужчиной в расцвете сил: 42-летний, крепкий, ширококостный и мускулистый мужик, очень неглупый, хороший работник и специалист своего крестьянского дела. Советские газеты называли таких "потомственными крестьянами "и "мастерами земли".

Из концлагеря он выйдет 67-летним стариком. Да и выйдет-ли вообще? Ведь в лагерях заключенным по 58 статье очень часто увеличивают "сроки наказания".

Случай с Елисеем Сысоевым не единичный на Северном Кавказе. В первый же день "сталинской конституции" энкаведисты арестовали там сотни людей, "неправильно понявших" эту лживую бумажку и по-своему, правдиво ее толковавших.

Обычно таким "преступникам" давали не более десяти лет концлагерей по 10-му параграфу 58 статьи. Но v Сысоева энкаведисты нашли "отягчающие вину обстоятельства. Придрались к его словам: "Сталина по шапке". А подобные разговоры, по терминологии НКВД, есть "агитация с топором в руках" или "призыв к свержению существующего государственного строя". В результате жертва конституции, искавшая в ней правды, получила четверть века заключения в страшных советских концлагерях.

3. "Иностранная бабочка"

Костя Потапов ненавидит советскую власть с детства, с того времени, когда Чека арестовала и расстреляла его отца, крупного харьковского домовладельца, а мать, не перенеся этого удара, умерла.

Их единственный сын и наследник Костя оказался выброшенным на улицу в буквальном смысле этого выражения. Из дома, который занимала костина семья, его" выгнали красногвардейцы, а в другие папашины дома но пустили неизвестно откуда появившиеся там домо-уполномочснные.

Скитаясь по харьковским улицам и ночуя на бульварных скамейках, десятилетний Костя вспомнил, что, где-то в Ростове, живет его давно позабытая тетка и решил отправиться к ней. Это ему удалось не без труда. В годы гражданской войны железнодорожный транспорт работал не совсем по расписанию и на путешествие в теплушках от Харькова до Ростова мальчику пришлось потратить больше месяца времени, а на розыски тетки — два дня.

Пожилая бездетная тетка приняла к себе сироту охотно и воспитывала его по-своему заботливо. Для советского времени она оказалась женщиной весьма практичной и, решив, что современная "общеобразовательная" школа ничего хорошего Косте не даст, за небольшую плату определила его в ученики к старичку-бухгалтеру той конторы, где сама работала пишма-шинисткой.

Старичок учил мальчика тайно, так как подобная педагогическая деятельность считалась "свободной профессией" и облагалась большими налогами…

Через семь лет старичок сказал Косте:

— Ну-с, юноша! Теперь вы знаете все, что знаю я сам. Учить вас больше нечему. Завтра же подавайте заявление в нашу контору. Нам как раз требуется счетовод. Но помните, юноша, мы вам устроим очень серьезный экзамен. Провалитесь — пеняйте на себя.

Экзамен Костя выдержал блестяще, поразив своими солидными бухгалтерскими знаниями всех экзаменаторов, за исключением, конечно, старичка-бухгалтера. Юношу приняли в контору счетоводом.

Шли годы. Костина тетка и старичок-бухгалтер умерли. Костя быстро продвигался вверх по служебной лестнице и к 1937 году стал старшим бухгалтером конторы и консультантом нескольких других, обзавелся женой, двумя детьми, солидным брюшком и небольшой лысиной.

Никогда не угасавшую ненависть к власти и правительственной партии он таил в глубине души так, как это умеют делать лишь советские граждане, ни словом, ни намеком не высказывая ее. Но у большинства советских граждан эта ненависть, в конце концов, прорывается наружу. Прорвалась она и у Кости.

Благополучное окончание годового отчета конторы за 1936 год Костя и его сослуживцы праздновали в одном ростовском ресторане. Находясь в состоянии сильного подпития, молодой бухгалтер начал приставать к компании энкаведистов в мундирах, сидевшей за соседним столиком. Приятели уговаривали его угомониться и не устраивать скандала, энкаведисты лениво отругивались, а Костя, с каждой минутой пьянел и горячился все больше. Наконец он произнес три фразы, ставшие для него роковыми:

— Погодите, палачи! Будет и на нашей улице праздник. Вот прилетят иностранные бабочки и вас бомбами забросают.

— Каких бабочек вы имеете в виду, гражданин? — спросил быстро подошедший к нему энкаведист, расстегивая висящую сбоку на поясе кобуру нагана.

— Немецких! — пьяно храбрясь, выкрикнул бухгалтер…

Протрезвляли его в краевом управлении НКВД.

Тюрьмы Ростовской области к тому времени уже были переполнены до отказа. Поэтому Костю Потапова, вместе с группой других заключенных, отправили "туда, где посвободней", т. е. в Ставрополь. В камере он очень тоскует о жене и детях, часто ругает себя за пьяную болтовню и проклинает всех, без исключения, бабочек.

Ему дана кличка: "Иностранная бабочка", но заключенные не произносят ее вслух. Не хотят обижать так глупо попавшего в тюрьму хорошего бухгалтера и неплохого человека. На вид он очень моложав и, поэтому, в камере зовут его просто Костей.

4. Камерный каэр

— Этого мальчика привели к нам два старика, — говорит Пронин, указывая на худого белобрысого парнишку лет семнадцати, сидящего в углу камеры с печально опущенной головой.

— То-есть, как привели? — удивленно спрашиваю я.

— Конечно, они не брали его за руки и не тащили в тюремные ворота, но, тем не менее, он попал сюда из-за двух стариков, — туманно объясняет мне Сергей Владимирович, а затем начинает рассказывать довольно обычную для советских тюрем историю паренька.

Шура Карелин, потеряв в раннем детстве родителей, умерших во время эпидемии сыпного тифа, воспитывался у своего деда, казака станицы Горячеводской. Дед был человеком старого закала и старался воспитывать внука "не как-нибудь по-комсомольски, а по всем правилам доброго царского времени на казачьих землях". Одним из этих правил было уважение к старшим, услужливость и помощь им, если таковая потребуется. Это и другие, не менее похвальные правила Шура усвоил твердо и не задумывался применять на практике.

Работал он подмастерьем сапожника в мастерской дамской обуви артели "Красный кустарь" города Пятигорска и, однажды утром, спеша на работу, увидел, как трамвай сбил с ног старика, переходившего улицу. Не медля ни секунды, юноша поспешил на помощь пострадавшему. Он поднял с мостовой упавшего старика, отвел его в находившийся поблизости парк, усадил на скамейку и принес воды. Потом вступил в объяснения с неторопливо пришедшим к месту происшествия милиционером и, наконец, побежал за каретой скорой помощи.

Когда его хлопоты окончились и карета увезла легко раненого, но сильно помятого старика в больницу, было уже около восьми часов и он стремглав помчался в мастерскую, дрожа от страха перед последствиями опоздания на работу…

За часовое опоздание Шуру Карелина судили, как прогульщика, но, принимая во внимание его несовершеннолетие и пролетарское социальное положение (подмастерье сапожника), приговорили к шести месяцам тюремного заключения, вместо обычного, в таких случаях, года.

В общей камере осужденных, куда Шура попал, были не только противники советского режима, но и его сторонники, а также некоторое количество засланных сюда энкаведистами сексотов. Между заключенными часто разгорались политические споры, причем советскую власть ругали, главным образом, осужденные на большие сроки, которым, в сущности, терять было больше нечего. Люди с большими сроками заключения из тюрем и лагерей, обычно, не выходят.

По юношеской неопытности Шура иногда вмешивался в эти споры, поддерживая противников советской власти такими аргументами:

— Раньше у дедушки, по праздникам, всегда в борще свинячья нога плавала, а теперь мы и картошку-то редко видим.