Леонид Млечин - Великая война не окончена. Итоги Первой Мировой Страница 37

Российских солдат французы принимали с почетом и уважением, благодарили и обильно награждали. Пока в России не грянула Февральская революция. Среди русских солдат начались разброд и шатания. Жорж Клемансо распорядился так. Тех, кто вообще ничего не желал делать, отправили в Алжир, где они оказались на положении осужденных преступников. Тех, кто был готов хотя бы работать, свели в трудовые батальоны. А из тех, кто изъявил желание сражаться с немцами, в декабре 1917 года сформировали русский легион. Ефрейтор пулеметной роты Малиновский предпочел воевать. Годы во Франции не были худшими в его жизни.

Малиновский вернулся на родину только после окончания Первой мировой. В начале октября 1919 года он сошел с французского судна во Владивостоке. Часть Сибири еще находилась под властью адмирала Александра Васильевича Колчака, но его войска отступали под напором Красной армии.

Малиновский ловко избежал мобилизации в колчаковскую армию. Он больше не хотел воевать, но случайно попал в руки наступавших красноармейцев. В нем заподозрили бывшего офицера, хотели расстрелять, потом все-таки отвели в штаб. Родион Яковлевич понял, что единственный выход – вступить добровольцем в Красную армию. Ему повезло. Боевые действия уже заканчивались. Он счастливо избежал участия в Гражданской войне, чем коллеги-маршалы всегда будут укорять его: «Мы тут революцию делали, с белыми рубились, а ты во Франции отсиживался и на родину не торопился».

Но мы слишком забежали вперед.

Неудачи пятнадцатого года общество восприняло крайне болезненно, что породило слухи о немецком заговоре.

«В обществе только и было разговоров что о влиянии темных сил, – писал председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко. – Определенно и открыто говорилось, что от этих «темных сил», действующих через Распутина, зависят все назначения как министров, так и должностных лиц… Роковое слово «измена» сначала шепотом, тайно, а потом явно и громко пронеслось над страной».

«Ходили чудовищные слухи об измене генералов, – вспоминал певец Александр Вертинский, – о гибели безоружных, полуголых солдат, о поставках гнилого товара армии, о взятках интендантов. Страна дрожала как от озноба, сжигаемая внутренним огнем».

Верховное командование возложило вину на генерала Владимира Александровича Сухомлинова, который за пять лет до войны стал военным министром. Императрица Александра Федоровна писала мужу: «Ярость офицеров против Сухомлинова безмерна. Они ненавидят самое его имя и жаждут, чтобы его прогнали. Это авантюристка-жена совершенно разрушила его репутацию. Он страдает из-за ее взяточничества. Говорят, что это его вина, что нет снарядов».

О своем увольнении военный министр Сухомлинов узнал из письма императора, доставленного фельдъегерем: «После долгого раздумывания я пришел к заключению, что интересы России и армии требуют в настоящее время вашего ухода. Беспристрастная история вынесет свой приговор, более снисходительный, нежели осуждение современников».

Сухомлинов считал, что стал жертвой интриг Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, с которым не ладил. Министр вообще считал, что обилие великих князей, занимающих высшие посты в вооруженных силах, только мешает фронту: «Стратегические эксперименты великого князя стоили нам трех армий, но господа взяли на себя труд все несчастие объяснить недостатком боевого снабжения. Этого обвинения было достаточно для того, чтобы убедить государя в необходимости меня уволить, но боевую славу великого князя спасти этим не удалось».

Против Сухомлинова уже возбудили уголовное дело. На него возложили вину не только за неподготовленность армии к войне. Бывшего министра подозревали в государственной измене.

«Ведущий это дело судья однажды с триумфом показал мне письмо, которое он охарактеризовал как «убедительное доказательство» вины Сухомлинова, – вспоминал директор Департамента полиции Васильев. – Это было адресованное жене военного министра письмо из Карлсбада, написанное австрийским купцом Александром Альтшиллером. Альтшиллер писал, что в Карлсбаде идет дождь, дороги ужасные, и поэтому о долгих прогулках не может идти речи. Когда я изумленно спросил судью, каким образом такое письмо может служить доказательством вины Сухомлинова, он отвечал, что эти слова имеют скрытый смысл, дождь и плохие дороги означают что-то совсем иное…»

Но общественному мнению и не надо было ничего доказывать. Бывшего министра и его третью жену Екатерину Викторовну обвинили в государственной измене и отправили в Петропавловскую крепость.

Жертвой шпиономании стала и российская императрица Александра Федоровна, Аликс, урожденная Алиса Гессен-Дармштадтская.

«Молва все неудачи приписывает государыне, – писала современница. – Волосы дыбом встают: в чем только ее не обвиняют, каждый слой общества со своей точки зрения, но общий, дружный порыв – нелюбовь и недоверие».

Цензура только вредила императорскому дому. Люди исходили из того, что правды в газетах не напишут, и принимали на веру самые невероятные вымыслы. Рассказывали, будто цены растут оттого, что императрица эшелонами отправляет хлеб и сахар своим любимым немцам, а немецких шпионов по приказу императрицы отпускают на свободу.

Французский посол в России Морис Палеолог, считавший себя осведомленным человеком, был уверен: «Император царствует, но правит императрица, инспирируемая Распутиным».

Конечно же Григорий Ефимович Распутин был, говоря современным языком, мастером пиара и самопиара! Он так убедительно рассказывал о том, как вершит судьбой России, что ему поверили и за это убили.

Но ведь ничего из того, что он рассказывал о себе и что о нем говорили другие, не было!

Для высшего общества он был столь же экзотической фигурой, как Сергей Есенин для богемы и художественной интеллигенции. От них ждали выкрутасов и здоровой мужской силы. Рассказы о Распутине передавались из уст в уста и очень нравились. Ему приписывают «грубую чувственность, животное, звериное сладострастие», а также страсть к «ничем не ограниченным половым излишествам». Похоже, всё это, ставшее сюжетом занимательных боевиков, – выдумка и к реальности отношения не имеет.

«Детальный анализ сохранившихся свидетельств, – считает автор книги о Распутине историк Даниил Александрович Коцюбинский, – не оставляет сомнений: реальный Григорий Распутин был человеком с резко сниженной сексуальной потенцией, вся модель поведения которого была построена так, чтобы максимально закамуфлировать этот изъян, тем более нетерпимый для истероида, жаждущего тотальной и немедленной любви к себе со стороны всех и вся».

Не описание ли это скорее самого тогдашнего общества, жаждавшего любви, но не имевшего для этого никаких оснований?

В чем только не обвиняли императрицу! В том, что она была германская шпионка. Что у нее был роман с Распутиным и одновременно с собственной фрейлиной Вырубовой. Что она пустила старца в спальню великих княжон. Что отравила собственного сына, и поэтому цесаревич Алексей так часто болеет. Что она вознамерилась свергнуть мужа, занять трон и сама править Россией…

И все эти небылицы изо дня в день повторяли самые разные люди! Происходило унижение власти.

«Даже штабные генералы и гвардейские офицеры передавали невероятные слухи, – отмечает историк Борис Иванович Колоницкий. – В дни приезда царицы в Ставку принимались особые меры безопасности: от нее прятали секретные документы – утверждали, что после каждого такого визита русская армия терпела поражения. Генерал Алексеев заявил, что у царицы находилась секретная карта, которая должна была существовать лишь в двух экземплярах – у него и у императора. Утверждали, что в Царском Селе находилась радиотелеграфная станция, передающая сообщения в Германию».

Важно отметить, что эти настроения охватили генералитет, считавшийся опорой монархии!

Один из царских генералов записал в дневнике: «Есть слух, будто из Царскосельского дворца от государыни шел кабель для разговоров с Берлином, по которому Вильгельм узнавал буквально все наши тайны. Страшно подумать о том, что это может быть правда, – ведь какими жертвами платил народ за подобное предательство».

Для человека, дослужившегося до генеральского звания, предположение фантасмагорическое. Телефонный кабель – вещь вполне реальная. Если он проложен, его можно обнаружить. Как и сам аппарат. Это же не нынешние мобильные телефоны, которые умещаются в кармане. Разговаривали в ту пору через телефонистов, так что в такие переговоры в любом случае посвящалось бы немалое число людей…

После начала войны императрица занялась формированием санитарных поездов и созданием госпиталей.

«Царица с самого начала посвятила себя заботе о раненых, – рассказывал современник, – и решила, что великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна должны помогать ей в этом деле. Все трое прошли курсы подготовки медицинских сестер и ежедневно по нескольку часов в день ухаживали за ранеными, которых направляли в Царское Село».