Олег Будницкий - Русско-еврейский Берлин (1920—1941) Страница 37

В 1928 – 1930 годах заседания комиссии проводились значительно реже, несколько раз в год, в 1931 и 1932 годах было сделано всего по два доклада. Явный интерес вызвали сообщения члена американской Коллегии адвокатов А.Д. Марголина (того самого бывшего петлюровского дипломата) об американском праве: в 1929 – 1930 годах докладчика приглашали выступить трижды.

Упомянем еще одного видного юриста, имя которого часто будет встречаться на страницах этой книги, – приват-доцента Киевского университета по кафедре государственного права Льва Моисеевича Зайцева (1882 – 1947). Зайцев был довольно серьезным ученым и еще в России опубликовал ряд научных трудов, причем, как правило, на актуальные темы492. В Берлине, где он обосновался в 1920 году, Зайцев среди прочего читал лекции по русскому праву в Институте иностранного права при Берлинском университете, состоял членом Русской академической группы. По партийной принадлежности Зайцев был кадетом и принимал в 1920 – 1921 годах участие в заседаниях берлинской группы Партии народной свободы. Он был членом Союза русских евреев в Германии, в котором играл довольно заметную роль, и одним из последних членов Союза русской присяжной адвокатуры, уехавшим из Берлина незадолго до начала Второй мировой войны.

На 28 января 1933 года, за два дня до прихода Гитлера к власти, в Союзе русской присяжной адвокатуры в Германии состояли 75 человек. Около 60 из них были этническим евреями493.

В 1933 году начинается исход русских (как, впрочем, и немецких) евреев из Германии. Об этом мы будем говорить подробнее в заключительной главе нашего исследования, здесь же остановимся, несколько забегая вперед, на судьбах адвокатов – членов Союза русской присяжной адвокатуры в Германии, причем будем акцентировать внимание среди прочего на их специфических профессиональных проблемах.

Вскоре после прихода к власти нацистов, в антисемитском характере политики которых сомневаться не приходилось, Б.Л. Гершун и Б.И. Элькин уехали в Париж. Гершун стал членом Объединения русских адвокатов во Франции и принял активное участие в деятельности русско-еврейских организаций в Париже. В 1936 году он председательствовал в Союзе защиты евреев-эмигрантов и их детей, который в декабре того же года был переименован в Очаг для евреев-беженцев в Париже. Гершун стал членом правления Очага (председательницей стала основательница Очага Т.И. Левина). С 1937 года Гершун сотрудничал с Объединением русско-еврейской интеллигенции в Париже. В 1939 году он был избран товарищем (заместителем) председателя Объединения русских адвокатов во Франции494 (председателем был Н.В. Тесленко, в прошлом депутат Государственной Думы).

Адвокаты «разъезжались» из Германии медленнее, чем можно было ожидать. Держали незаконченные дела, да и, видимо, не хотелось бросать налаженную жизнь, изучать другой язык, что в их профессии было ключевым условием. В декабре 1937 года уехал в США Гольденвейзер. Большинство его коллег перебирались в Париж, признанную столицу русской эмиграции. Однако бывшие берлинцы поддерживали между собой связь, делились впечатлениями и проблемами, сообщали о судьбах коллег. «Адвокатские судьбы» можно проследить по переписке Гольденвейзера, среди корреспондентов которого было немало членов Союза русской присяжной адвокатуры.

Один из самых интересных эпистолярных диалогов завязался у Гольденвейзера с его старшим товарищем по адвокатскому цеху Б.Л. Гершуном. «Мы с середины сентября живем в Нью-Йорке, – информировал Гольденвейзер Гершуна в конце 1938 года. – Я посещаю лекции по гражданскому праву (“Контракты”) в одном из здешних университетов. Так как это не лекции, а скорее практические занятия, в которых студенты принимают не менее деятельное участие, чем профессор, то приходится к ним готовиться: читать казусы (т.е. судебные решения), составлять письменные изложения таковых, просматривать литературу. О своих впечатлениях об этом запоздалом ученичестве я вероятно изложу в какой-нибудь форме в печати»495. – «Итак, Вы в третий раз строите свою жизнь, – откликнулся Гершун. – Такова наша судьба. Жить две, а то и три жизни. Если бы я был моложе, я бы тоже оставил Европу. Здесь повсюду скверно и будущее чревато опасностями»496.

Далеко не юному Гершуну также пришлось начинать третью по счету жизнь, после российской и германской. «Старость заключается в том, – писал он в мае 1938 года, – что человек для окружающих часто умирает раньше, чем наступает его физическая кончина… И комизм заключается в том, что сошедший со сцены внутри еще считает себя актером, а сцены-то уже давно нет»497.

Забегая вперед, скажем, что «на сцене», во всяком случае эмигрантской, Гершуну еще предстояло сыграть немаловажную роль, и не одну498.

Тем временем в Берлине «по категорическому требованию германского правительства, не пожелавшего далее терпеть такое учреждение» должен был закрыться Нансеновский офис (Нансенамт). Это определило судьбу общего приятеля Гершуна и Гольденвейзера – Е.А. Фальковского. «Евг[ений] А[дамович] уволен и получает при закрытии Нансенамта 2-месячное жалованье; он хлопочет о визе во Францию. Нелегко ему будет здесь устроиться», – сообщал Гершун499.

Фальковский перебрался в Париж в июле 1938 года. Гершун не слишком оптимистично смотрел на перспективы одного из лучших экспертов по международному законодательству о беженцах: «Несколько месяцев может выдержать, но затем окажется в тяжелом положении, если не найдет место или работу: это не так легко. Он не мог оставаться в Германии, несмотря на свое арийство. Я думаю, да и он полагает, что он легко бы мог оказаться в концентрационном лагере»500.

В Париж постепенно съезжались остатки берлинской адвокатской колонии: «С Б.И. Элькиным вижусь часто. Он, как всегда, пессимистичен и недоволен. Зол… Л.М. Зайцев не в силах выдержать и скоро покидает Германию (пока это – конфиденциально). Я.С. Бродский и Кучеров501 в Париже»502.

Адвокатов наряду с общими для беженцев проблемами волновала и еще одна, специфическая: чем жить? В большинстве своем они были людьми немолодыми, даже один из самых «юных», Гольденвейзер, приближался к пятидесяти. Ничего другого, кроме как занятия юриспруденцией, они не знали и не умели. Переучиваться было поздно, заниматься физическим трудом не позволяли возраст и здоровье.

И все же Гольденвейзер не терял оптимизма. «В Америке я не разочарован, – писал он М.Л. Кантору через полгода после приезда в новую страну. – Поле для наблюдения и изучения здесь громадное, да и для деятельности были бы интересные возможности, но вот только специальность наша как нельзя менее подходит для трансплантации [курсив мой. – О.Б.], а кроме того нужно жить и входить в жизнь годами, пока настолько с ней освоишься, что сможешь активно в ней участвовать»503.

Это было справедливо для любой другой новой страны. Если даже удавалось приспособиться, то выйти на прежний уровень было нелегко. Гершун писал после пяти лет жизни во Франции:

Мы с О.М.504 живем тихо, уединенно, и скромно, одним словом, не столько живем, сколько доживаем. У меня много всякой работы, и не профессиональной, а заработки скромные. С здешним правом, обычаями и нравами больше или меньше освоился. Право неплохое, обычаи – хуже, а нравы – совсем скверные505.

Фальковский более чем через год после приезда во Францию был так же неустроен:

Хотите подробностей? – задавал он риторический вопрос Гольденвейзеру. – Вот: работы так же нет (как у Вас, и как год назад), если не считать случайных (одно слово нрзб.) дел, без работы и без будущего, не покрывающих и половины бюджета. Маклаков с каждым месяцем все отдаленней и суше, не устает разъяснять, время от времени, что денег у него нет и никогда не будет506. А волонтером я к нему также по-прежнему хожу и радуюсь скромному успеху: чувствовать себя и в Париже одним из первейших специалистов по беженскому праву. Сбережения растягиваются как резина, – но и резине бывает конец, и вскоре после рождества я выкидываю сигнал SOS и иду ко дну507.

В письмах Гольденвейзера можно найти сведения, хотя и самые общие, о том, чем он жил. «Ко мне по старой памяти, – сообщал он А.Ю. Эфросу летом 1939 года, – обращаются по разным делам, как письменно из Европы, так и лично приезжающие сюда. У меня с давних времен хорошие связи со здешними адвокатами. К сожалению, здесь нет такой компактной русской беженской колонии, какая была в Берлине, поэтому трудно приобрести постоянную клиентуру»508.

Я лично еще ничего не добился, – сообщал Гольденвейзер коллеге-адвокату в Варшаву, – но вполне искренне приписываю свои неудачи исключительно моим личным дефектам и комплексам.