Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №4  за 1995 год Страница 37

Они утверждали, что египтяне ошибались, почитая многочисленных богов, и что существует всего лишь один Бог, являющийся отцом не только египтян, но вообще всех людей, и он представлен в солнечном диске, дающем тепло и свет всем. Юный фараон стал фанатичным приверженцем учения своей матери, взял себе новое имя — Эхнатон, что означает «Возлюбленный Солнца», приказал своим подданным принять новую религию и открыто игнорировал власть могущественных жрецов старых богов в своей столице, в Фивах.

История следующего десятилетия Египта это история борьбы фараона-еретика со жрецами Амона. Поняв, что он не может победить их в столице, он построил себе новый город ниже по реке, в Тель-эль-Амарне.

Он жил там жизнью философа и мечтателя, а между тем великая империя приходила в упадок. Вместо указаний своим генералам относительно обороны городов в Палестине, он беседовал с ними только о братской любви или же заставлял целыми днями просиживать в приемной, отказываясь принять их.

После смерти Эхнатона фараоном стал его юный сын, также воспитанный в духе новой доктрины, однако вскоре подпавший под влияние жрецов старой религии. Они перевезли его назад в Фивы и дали имя Тутанхамон, но его царствование также оказалось коротким, он умер молодым и был похоронен в гробнице, известной теперь всему миру. Еретическое учение подверглось гонению, а новым фараоном и основателем XIX династии стал талантливый военачальник Хоремхеб. Он вскоре отогнал семитских захватчиков, но Египет уже не смог вернуть себе богатые города и обширные территории в Азии, потерянные мечтателем Эхнатоном.

Мы с Уной оседлали пару крепких осликов, избавились от местных попрошаек и поехали по берегу реки, через пальмовую рощицу к развалинам дворца фараона-еретика.

Махмуд предложил поехать прямо через равнину и осмотреть некоторые каменные гробницы, но мы с Уной устали от него и от толпы и решили, что нам доставит куда большее удовольствие посещение гробницы самого Эхнатона, находящейся где-то в миле или двух отсюда. В свете более поздних событий теперь мне кажется, что именно Уна предложила отправиться туда, хотя тогда я думал, что идея принадлежала мне.

Тропа к гробнице Эхнатона идет сначала в ущелье между холмами, а затем вдоль мелкого вади. Даже при ярком солнечном свете здесь несколько жутковато. Вокруг нет ни малейших следов человеческой деятельности, и создается впечатление, что до ближайшего поселения сотни и сотни миль.

По сторонам тропы возвышаются голые скалы и лишь кое-где пробиваются крохотные пустынные маргаритки и карликовые кустики, умудряющиеся расти в совершенно безводных местах, обходясь только собираемой ими ночной росой.

Путь оказался длиннее, чем я предполагал. Найти ослы были смирными ручными животными, но из-за неровностей почвы им приходилось в основном идти шагом, и прошло не менее часа, прежде чем мы добрались до гробницы. В сотне ярдов от нее стояло единственное жилище, возле которого девочка с растрепанными волосами пекла хлебные лепешки. Заметив нас, она отогнала вьющихся вокруг мух и поспешила позвать отца. Он выглядел отъявленным злодеем и держал в руках древнее охотничье ружье, вероятно, как признак того, что был все же сторожем, — но, получив сигарету, он проводил нас к гробнице и отпер железную решетку, закрывающую вход. Мы привязали своих ослов и прошли внутрь.

Гробница вряд ли заслуживала бы внимания, если бы не то обстоятельство, что в ней некогда находились останки человека, основавшего новую религию. Росписи на стенах сохранились весьма плохо, и среди них нет обычного для царских гробниц сюжета: фараона, приносящего жертву длинному ряду богов и богинь. Вместо этого везде были бесчисленные изображения солнечного диска с лучами, исходящими из него и оканчивающимися ладонью руки, символизируя жизнь и свет, изливаемые солнцем на фараона, его семью и все живое. Когда мы вышли наружу, я дал сторожу на чай, и он вернулся в свою хибару. Затем, взглянув на часы, я сказал, что самое время отправляться в обратный путь.

Однако Уна придерживалась иного мнения. Она сказала, что сейчас только половина пятого и что пароход, покинув Тель-эль-Амарну, доплывет лишь до Бени-Мухаммеда, где станет на якорь на ночь, поэтому, на ее взгляд, нет причины торопиться.

— Нам потребуется час с лишним на обратную дорогу, сказал я, — и мы вернемся на берег не раньше шести. Я сомневаюсь, что наша группа проведет на берегу больше трех часов, поэтому мы только-только успеем, если отправимся прямо сейчас.

— Я найду дорогу и без вас.

— Не говорите глупости. Вы отлично знаете, что я беспокоюсь только о вас.

— Хорошо. Позвольте мне немного отдохнуть, у меня ноги совсем подгибаются. Посидите рядом со мной.

Она выглядела столь одинокой в этой молчаливой пустынной долине, а ее лицо, обрамленное темными вьющимися волосами, казалось таким привлекательным, что, должен признаться, меня не потребовалось долго убеждать.

— Я готов оставаться здесь сколько угодно, — улыбнулся я, когда она уселась у скалы. — Но, думаю, вам не очень удобно опираться спиной о камень. Не лучше ли использовать в качестве опоры мое плечо?

Я слегка обнял ее, и она положила голову мне на грудь.

— На этот раз без укусов, — тихо сказал я.

Она рассмеялась:

— Рискните...

Я рискнул, и в результате мы оказались в объятиях друг друга на мягком теплом песке.

Сколько времени мы оставались там, сказать трудно — в таких случаях оно всегда летит слишком быстро. Мы с Уной не были новичками в этой игре, и она позволила мне сделать с собой все, что моему сердцу было угодно, — правда, до определенных пределов. Однако, когда ставится предел, подобная игра не может длиться бесконечно, и Уна, наконец, остановила меня.

— У нас впереди еще много времени, дорогой, сказала она, вставая, — и, на мой вкус, песчаное ложе грубовато. Думаю, все же нам стоит вернуться.

Мы еще раз поцеловались, отряхнули песок с одежды, сели на ослов и тронулись в обратный путь, подгоняя их изо всех сил. Однако, когда солнце коснулось горизонта, мы все еще были в дороге. Я полагал, что капитан уже устал проклинать нас, а мое воображение рисовало любопытных пассажиров, выстроившихся вдоль поручней и наблюдающих за нашим возвращением. И лишь одного я никак не мог ожидать: когда мы выехали на заросший пальмами берег, парохода на стоянке уже не было.

Продолжение следует

Деннис Уитли, английский писатель | Перевод А.Кузьменкова | Рисунки В.Федорова

Дело вкуса: Ложкой лепешкой или посто рукой

Из записок исследователя систем питания, в которых говорится, что есть можно по-разному: ложкой, вилкой, палочками, лепешкой, руками; при этом выясняется, что хотя главное — не чем есть, а что, но все-таки от этого зависит и сам характер пищи и застольный этикет; чужие же обычаи — вовсе не плохи оттого только, что они не похожи на наши.

В июне 1954 года мы с моим другом Костей окончили школу и стали официально взрослыми. Так, по крайней мере, казалось нам. Правда, мы подозревали, что окружающий мир нас таковыми еще не признает. Но некоторыми привилегиями взрослости мы могли уже наслаждаться открыто, не опасаясь родительских преследований.

Мы встретились у булочной на углу Лялина и Большого Казенного переулков, закурили и стали обсуждать, как отпраздновать прощание с детством. Хотелось провести время между школой и подготовкой к экзаменам в институт так, чтобы впоследствии не было мучительно больно за бесцельно проведенные несколько дней.

Погода была чудесная, в такую бы — будь мы еще маленькие — самый раз гулять на каникулах. Цвела весна советско-китайской дружбы, по радио по нескольку раз в день бодро пели «Москва-Пекин» и в столице открылся первый в стране китайский ресторан «Пекин». Здание одноименной гостиницы еще не достроили, но уже приехали китайские кулинары и приступили к обучению наших поваров в помещении не очень большого ресторана у парка культуры и отдыха им. Горького. Кулинаров в Китае отобрали лучших, и газета «Вечерняя Москва» опубликовала интервью с руководителем их группы тов. Цзя. Он с глубокой радостью отмечал то чувство энтузиазма, которое охватило китайских товарищей при мысли о том, что их скромный труд послужит укреплению дружбы между обоими народами. Так, опытный специалист шанхайской кухни тов. Ся Вэйхун обязался собственноручно приготовить 1000 изысканных блюд из свинины и обучить своему искусству десять советских товарищей.

«Вечернюю Москву» читали наши родители. О самих блюдах газета не распространялась, уделив большее внимание энтузиазму и дружбе. Однако сама статья энтузиазма среди москвичей не вызвала, ибо подавляющее большинство о китайской кухне знало лишь то, что китайцы едят всякую гадость: червей, лягушек и даже, как говорили побывавшие в войну в Маньчжурии, мух.