Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 Страница 39

Утомление и плохое самочувствие умерили амбиции Бока, но, по-видимому, не повлияли на осмотрительность Браухича. В ответ на настоятельную просьбу Бока отменить наступление и перейти к обороне на надлежащих зимних позициях Браухич дал понять, что «просто не имеет права принимать решение». Единственное, на что согласился Браухич, было временно отложить более крупные цели наступления 2-й танковой армии и что Гудериан может ограничиться достижением рубежа Зарайск – Михайлов и блокированием Рязано-Уральской железной дороги.

Это явилось молчаливым признанием того, что в наступлении на Москву южный зубец клещей больше не действовал. Поэтому единственная надежда достичь русской столицы возлагалась на танковые войска 3-й и 4-й групп с северо-запада и на 4-ю армию Клюге, постепенно продвигавшуюся по обеим сторонам Смоленско-Московской дороги. По условиям первоначального плана Клюге не должен был начинать атаку до тех пор, пока обе танковые колонны не сомкнутся к востоку от столицы. Но очевидно, это стало просто невозможно, коль скоро Гудериан получил приказ не продвигаться за линию Рязано-Уральской железной дороги. Тем временем Рейнгардт своим дерзким ударом через канал Москва – Волга навлек на 3-ю танковую группу ряд ожесточенных атак против своего фланга со стороны сибирского резерва. За пять дней германское боевое расписание на севере так изменилось, что наступление вели только две танковые и одна моторизованная дивизии, а остальные танковые войска вели отчаянные оборонительные сражения вдоль своего северо-восточного фланга. В этих условиях главным было то, что атака Клюге всеми своими силами против русского центра и даже все наступление могли захлебнуться. Блюментритт дает крайне субъективное описание этих критических дней в штабе 4-й армии:

«Эти неблагоприятные условия [трудности у танковых дивизий на севере] подняли вопрос, должна ли 4-я армия участвовать в наступлении или нет. Каждую ночь Гёпнер звонил по телефону, настаивая на этом курсе; каждую ночь фон Клюге и я сидели допоздна, обсуждая вопрос, будет ли правильным прийти к нему на помощь. Фон Клюге решил, что нужно узнать мнение передовых войск – он был очень энергичным и активным командиром и любил быть в гуще солдат на передовой. Он объездил передовые посты и выслушал мнение младших офицеров и сержантского состава. Командиры взводов считали, что могут достичь Москвы. Через пять или шесть дней обсуждения и изучения обстановки фон Клюге решил совершить заключительную попытку вместе с 4-й армией».

В конце ноября в «Волчьем логове» фиксировали и другие новости на крайних флангах фронта. Нет сомнений, что они произвели сильное впечатление на Гитлера, упрочив его позицию по двум важным вопросам – в отношении наступательного потенциала русских и в отношении необходимости не спускать глаз со своих старших командиров. В начале ноября русские начали наступление против позиций Лееба на выступе Тихвин – Волхов. Целью этой операции было оттянуть германские резервы с Центрального фронта и с более дальним прицелом открыть зимой путь к полному снятию осады с Ленинграда. Однако эта операция была проведена плохо. Атаки, непременно фронтальные, выискивали не наиболее слабые места противника, а почему-то особо защищенные участки. Операцией руководили непосредственно из Москвы, а командиры на местах реагировали на события с деревянной ортодоксальностью, под задумчивыми взорами своих комиссаров и НКВД. Шли дни, росли потери русских из-за «категорических требований» нетерпеливой Ставки, а немцы почти не отступали со своих умело размещенных позиций. Оправдались все предсказания, касавшиеся поведения русских в наступлении. Стало казаться, что подготовка и огневая мощь любой немецкой дивизии могут найти себе ровню только на уровне корпуса Красной армии.

В то же время Тимошенко перешел в наступление на крайнем юге. Результаты здесь были совсем другими, потому что на этом театре военных действий армии Рундштедта (в отличие от армий Лееба, бездействовавших почти три месяца) были опасно растянуты. Сам Рундштедт сильно возражал против продолжения наступления в период, когда начались осенние дожди, и он официально заявлял о своем мнении не менее чем в трех случаях. Повлияла ли его позиция на энергию продвижения пехотных дивизий на восток – это вопрос, на который нет документальных свидетельств. На Клейста она не повлияла, и он с куда большим энтузиазмом, чем его начальник, выслушал сделанные Гитлером в середине августа указания «очистить Черноморское побережье и овладеть Кавказом». В итоге, пока 6-я армия оставалась блокированной перед Воронежем, 17-я растянулась между Днепром и средним течением Дона, а 11-я армия Манштейна была уведена с главного поля боя в попытке очистить Крым. Клейст продолжал гнать на восток свои потрепанные танки, за Миус, к Ростову, – самой восточной точке, достигнутой германской армией в 1941 году. Собственный отчет Клейста о своих операциях иногда внушает подозрения, особенно когда он повествует о сражениях, в которых он был разбит. Однако его версия неудачи у Ростова может быть принята. Это было первое поражение германской армии на всех театрах войны за все время. После обычных сетований на погоду и нехватку горючего Клейст пишет:

«Мой замысел… состоял в том, чтобы только войти в Ростов и уничтожить там мосты через Дон, но не удерживать этот далеко выдвинутый рубеж. Но геббельсовская пропаганда так раздула наш захват Ростова – это приветствовалось, [как будто мы] «открыли ворота к Кавказу», – что мы не могли выстоять. Моим войскам пришлось удерживать Ростов дольше, чем я рассчитывал, и в результате мы понесли поражение».

Каковы бы ни были расчеты Клейста в Ростове, он удивительно небрежно организовал свой северный фланг, прикрыв его всего несколькими батальонами войск сателлитов – итальянцами и венграми. В отличие от него Тимошенко собрал три свежие армии из местных призванных контингентов и из закавказского резерва и в первый же день отбросил сателлитов. (Как мы увидим дальше, немцы очень туго усвоили выводы из этого урока.) Клейсту пришлось покинуть Ростов в такой спешке, что были брошены 40 танков и большое количество ремонтных машин. Когда у Клейста начались неудачи, Рундштедт заявил своему начальству в ОКХ, что намерен отойти на рубеж реки Миус. Гитлер запретил это и после того, как Рундштедт стал угрожать уходом в отставку, назначил на пост командующего группой армий Вальтера фон Рейхенау. Как Ростов стал местом первого массового отступления германской армии с 1939 года, так и Рундштедт стал первым высшим командиром, уволенным в срочном порядке. Это были предзнаменования уже нового рода, но Гитлер истолковал их по-своему. Он считал, что русские слабы в наступлении; это было достаточно наглядно выражено в сражениях на Волхове. Ответом должна быть решительная, стойкая оборона. А если профессиональные военные с классической «подготовкой» в тактическом искусстве думают по-другому, тогда нужно искать помощи от самого фюрера. Приказы на последние атаки 2-го и 3 декабря были отданы на этом не сулящем ничего хорошего фоне, и они исходили из крайне опасного предположения, что русские будут неспособны на серьезное контрнаступление, даже если германская армия будет измотана.

Таблицы численности войск в оценке штаба Грейфенберга все еще выглядели достаточно внушительно, и так как каждая армейская часть и находившиеся под сильным давлением танки, прикрывающие фланг Гёпнера на канале Москва – Волга, имели приказ перейти в наступление, казалось, есть шанс, и русский фронт расколется хотя бы в одном месте. Но хотя воля была, чисто физически выполнение этой задачи было невозможным. На некоторых участках фронта температура понизилась до 40 градусов мороза, и затворы ружей замерзали полностью. Масло в танках и грузовиках стало напоминать деготь; трудно было даже завести двигатели, пластины в аккумуляторных батареях покоробились, блоки цилиндров трескались, оси не проворачивались.

Сам Бок мог подниматься с постели только на три-четыре часа в день. Прошел только месяц с тех пор, как он напомнил своему штабу о битве на Марне, которую посчитали проигранной, когда ее еще можно было выиграть. «Оба противника прибегли к своим последним резервам, и победит тот, у кого сильнее решимость». Теперь же он потерял веру. Если бы Браухич был здоров, он мог вмешаться – хотя, зная его гибкий характер, едва ли это вероятно. Но сейчас он просто лежал, задыхаясь, с лицом зловещего синевато-серого оттенка. «Большая тревога за здоровье Браухича», – чопорно пометил Гальдер в дневнике. 4 декабря ОКВ обсуждало вероятность того, «что главнокомандующий, возможно, попросит о своей замене по состоянию здоровья». Но к этому времени накопились все элементы катастрофы: германское наступление выгорело дотла, и с ним вся ударная мощь вермахта. До контрудара Жукова оставалось двадцать четыре часа.