Николай Александров - Мы из розыска… Страница 39

Продолжим чтение…

«…В эту же ночь в хазе на углу Сенной и Международного проспекта был арестован другой помощник Леньки — Сашка Пан, а там один за другим и вся шайка.

Банда Пантелеева была ликвидирована в одну ночь. Труп Леньки был выставлен для обозрения в мертвецком покое Обуховской больницы, и туда валом валил народ в течение трех дней. Естественно, все не могли его видеть, и долго еще наиболее наглые налеты приписывались ему, а иные более дерзкие налетчики назывались его именем.

Чтобы покончить с Пантелеевым, скажу, что какая-то поэтесса написала про него целую поэму, в которой изобразила этого налетчика борцом за угнетенный пролетариат, и стихи этой поэмы поют все хулиганы. Так упрочена слава этого Леньки, а за этим «борцом» мы считаем тридцать налетов, из которых двенадцать с убийствами.

После ликвидации банды Пантелеева ГПУ упразднило «ударную группу», и я вернулся вместе с товарищем Давыдовым в первую бригаду, где инспектором был уже храбрый Шуляк, а помощником его Суббоч.

Время наступило относительно тихое. Сотрудников Леньки расстреляли, налеты стали реже, но все-таки повторялись. Среди новых налетов отличался своей дерзостью Митька Кортавый, бывший карманный вор. Мы все имели его на примете, но он ускользал от нас и продолжал свои разбои. Особенно в 1923 году он проявил себя рядом дерзких налетов, И вот в мае 1923 года, когда Шуляк сидел в своем кабинете, зазвонил телефон. Шуляк взял трубку, выслушал, вынул из стола браунинг и сказал: «Едем за Митькой Кортавым!»

Оказалось, агент Симкин увидел его в шалмане на углу Ямской и Кузнечного переулка. Шалман был во втором этаже. Симкин пробежал в аптеку и оттуда позвонил. Мы поехали. Недалеко от угла Ямской нас встретил Симкин и сказал, что Митька с кем-то, вероятно, со своим товарищем, на бильярде играет.

Шуляк оставил для дозора агента в воротах, другого у дверей и двинулся в шалман. С ним Симкин и мы. Вошли в первую комнату. Китаец-хозяин, что стоял за буфетом, весь пожелтел и съежился. Шуляк прямо бросился в бильярдную, и тотчас загремели выстрелы. Какой-то человек с браунингом, стреляя на бегу, бросился через комнату к выходу. Пуля поразила Симкина, и он упал как скошенный… Мы вбежали в бильярдную… Шуляк лежал на полу. На подоконнике открытого окна стоял Митька Кортавый с револьвером в руке. Он тотчас открыл стрельбу. Мы ответили ему. Он не то упал из окна, не то прыгнул. Часть агентов побежала вниз во двор. Мы подняли Шуляка и понесли в автомобиль. Довезти его до больницы не удалось: он умер, Митька пробил ему шею.

Симкин был убит на месте, сразу. На дворе нашли кровавый след. Он вел к подвалу. Когда подошли к лестнице в подвал, то внизу увидели скорчившегося Митьку Кортавого: он умирал. Очевидно, чья-то пуля поразила его, и он выпал из окна, уже смертельно раненный.

Это был печальный день. Хотя мы и успели ликвидировать страшного налетчика, но цепа этой ликвидации была слишком высока.

Место инспектора занял товарищ Суббоч. Я был назначен его помощником. Суббоч был решительным, смелым человеком и обладал тем, что называется нюхом и что не дается никакой практикой. Он начал свою работу в угрозыске тем, что открыл целую шайку конокрадов, причем все розыски делал один и с большим риском. Но смерть уже стерегла его…

В ноябре того же, 1923 года он при задержании пьяных хулиганов был ранен револьверной пулей и, не приходя в сознание, скончался.

Так в течение полугода были убиты на своем посту друг за другом два инспектора нашей боевой дружины, и на мой жребий выпало занять их пост…»

Что я узнал нового? Появилась фамилия Давыдов. Я внес ее в записную книжку, надеясь, что этот геройский парень обязательно должен быть на снимке, ведь он работал вместе с Кондратьевым именно в эти годы.

— Знаете, до чего этого Леньку боялись? — прервал мои размышления голос Марии Константиновны. — В магазинчиках, которыми владели нэпманы, появлялись странные объявления в витринах… — Кондратьева на секунду задумалась. — Ага, вспомнила! «Воров просят не беспокоиться, так как вещи на ночь из магазина уносятся!» Или такое: «Выставленные в окнах сыры деревянные, а потому воров просят не разбивать витрину…» Самое смешное объявление в магазине на Комиссаровской улице: «В этом окне выставлены сапоги только по одной штуке от пары, и притом все на левую ногу, а потому никакой ценности они не представляют!» — кажется, и сегодня так обувь выставляют в магазинах, а никто не помнит, что началось это давно… Еще с Ленькиных времен!

— А бандиты тоже вывешивали объявления, — сказала Антонина Сергеевна. — Помню, папа рассказывал, что на улице висел листок с жутким предупреждением: «До девяти часов вечера шуба ваша, а после наша…»

Я лихорадочно записывал услышанное.

— Писательское дело требует правды! — назидательно произнесла Мария Константиновна. — С писателем Шейниным, который дневал и ночевал в первой бригаде, Сергей Иванович поссорился в пятьдесят четвертом году. Он в рассказе изобразил все не так, как было на самом деле. Из отпетого уголовника сделал розового романтика, влюбленного в красивую женщину. Прочтите его рассказ «Ленька Пантелеев»! Читали? Помните? То-то и оно!

К моменту появления шейнинских «Записок следователя» у Сергея Ивановича уже были написаны и отредактированы воспоминания о работе в уголовном розыске.

По тому, как она произнесла слово «отредактированы», я понял, что действительно Кондратьев просидел над мемуарами не один месяц, а может быть, и год. Наверное, помогала ему и Мария Константиновна…

— В рукописи шла речь о настоящих людях, реальных, а не выдуманных делах. А уж бандитов, всяких там «чугунов», «тузовых», «кортавых», «хейфецев» — целая галерея.

— Где же рукопись? — нетерпеливо спросил я. — У вас? В музее?..

— Ее нет… — В голосе была грусть. — Приехав от писателя, не доказав ему ничего, Сергей Иванович все сжег… — Старушка приподняла над столом сухонькую ручку с синими пульсирующими жилками. Ладошка замерла, отделив сантиметров тридцать пустоты, застывшей над столом. — Вот такая была рукопись… Страниц восемьсот!

— Он еще приговаривал: «Не хотите знать, как все было на самом деле — не надо! Живите иллюзиями…» — добавила дочка.

9. Тайны приоткрывает… математика!

Я многое узнал про Бодунова, еще больше про Кондратьева и почти ничего о ребятах-розыскниках первой бригады. Даже фамилии большинства из них мне неизвестны…

И вот я снова в Ленинграде. Едва сойдя с поезда, размышляю — куда идти. В музей или архив? Медленно бреду вдоль Невского проспекта.

Сворачиваю в переулок и останавливаюсь у подъезда старинного особняка, в котором больше шестидесяти лет назад разыгрались роковые события. Вот за этими самыми окнами расположена квартира, где молодые, скорее всего еще не обладающие достаточным опытом оперативной работы розыскники одного за другим «вязали» бандитов.

Дворцовая площадь. В этом здании-подкове, застывшем у Зимнего дворца, и располагались грозные службы Петроградской милиции, ее ум и сердце — уголовный розыск. Дом как дом. Он ничуть не изменился с двадцатых годов, такой же, как на фотографиях…

Я подхожу к окованным железными листами воротам, и мне кажется, что слева от них еще видны следы от гвоздей, некогда крепивших вывеску «Управление Петроградского губернского уголовного розыска». Как будто слышно из-за ворот пыхтение мотора старенького грузовичка…

Как-то мне попалась в журнале фотография — «Выезд работников Ленинградского уголовного розыска на операцию». Еще не зная, смогу ли как-нибудь использовать ее в поиске, я снял с нее копию. Теперь на Дворцовой площади я сличаю изображение на снимке с реальным домом, пытаюсь привязать фотографию к настоящему месту…

Снимок. На переднем плане авто. Может, это «рено», может, «Руссо-Балт»… В кузове — человек пять или шесть. Рядом с водителем сидит молодой парень в кепке.

Это — Кондратьев! Рядом с машиной перезаряжает пистолет Петр Юрский. У борта кузова сидит Иван Васильевич.

Выходит, что я, еще не решив основной задачи, могу более точно назвать снимок — «Выезд ПЕРВОЙ БРИГАДЫ Ленинградского уголовного розыска на операцию».

Дождался открытия архива Ленинградской милиции, оформил необходимые документы. Оказалось, что с «ветхими от времени документами» работают не старушки или мужи, убеленные сединой, как я думал, а симпатичные девушки — Лена и Наташа. Первая же моя просьба, которая проявила мою полную неосведомленность в архивных делах — я попросил показать послужные списки уголовного розыска двадцатых годов, — если и не насмешила, то изрядно удивила.

— Таких списков в те годы не вели, — с улыбкой сказала Лена Угарова. — Все назначения, увольнения, декретные отпуска проводились общими приказами…