Владимир Лившиц - Защита Лившица: Адвокатские истории Страница 4

В день судебного заседания в суд во главе с Йосей пришли все наши свидетели и еще человек тридцать сочувствующих. То, что мы условно назвали помещением, такого количества людей вместить не могло, поэтому часть сочувствующих расположились у входа. Тут же подошел милиционер и поинтересовался, в чем дело. Увидев бородатого Йосю в парадном одеянии, он отошел. Тогда по улицам ходило много разного рода кришнаитов с барабанами, иеговистов с плакатами, просто протестующих, и власти не видели в этом ничего плохого. Гласность, короче.

Суд начался буднично: «Слушается дело по заявлению ростовской еврейской религиозной общины… В суд явились стороны…», и т. п. Я рассказываю суду о том, чего мы хотим. Представитель балансодержателя объясняет суду, почему это невозможно. Суд приступает к допросу свидетелей.

Первым решено было выпустить дядю Нему.

Он вошел в зал судебного заседания с готовностью рассказать все, о чем бы его ни спросили, и даже более того. Поздоровался с секретаршей. Та показала ему глазами на судью, сидевшую в центре огромного стола. «Извините, не заметил», – снова поздоровался дядя Нема. Видно было, что он волнуется.

Воцарилось молчание. Судья Вера Николаевна искала в папке с делом какую-то бумажку, а дядя Нема, который, видимо, так долго никогда не молчал, стал делать мне руками и глазами знаки, как бы означавшие вопрос – можно ему уже начинать или еще рано.

– Вы вызваны в суд в качестве свидетеля, – произнесла Вера Николаевна. – Сообщите суду свою фамилию, имя и отчество.

Дядя Нема, обрадовавшись, что с ним наконец заговорили, поднял руку в примирительном жесте и сказал:

– Зовите меня просто дядя Нема.

Судья, не ожидавшая такого ответа, в изумлении подняла глаза на дядю Нему и сказала, что ее интересует, как записать в протокол его фамилию, имя и отчество.

– Зачем так официально? Просто дядя Нема, и все. Меня так все называют.

– Мне как раз нужно официально, потому что это суд. Нам в протокол нужно записать ваши данные, – судья попыталась сделать строгое лицо, но, глядя на дядю Нему, она не смогла сдержать улыбку.

– Что я вам расскажу, – Нема перешёл на доверительные интонации. – К нам приезжали раввины из Америки, и они хотели меня найти. Так они спросили – где дядя Нема? И им сразу сказали. Меня все знают. Я живу в доме Драпкин. Вы знаете Драпкин? Он был революцьонэр.

Первой не выдержала секретарь судебного заседания. Она бросила ручку на стол, закрыла лицо руками и беззвучно затряслась. Глядя на нее, не выдержал наш процессуальный противник из исполкома.

– Послушайте, дядя Нема, – попыталась взять ситуацию под контроль Вера Николаевна, – существует определенный процессуальный порядок. Свидетель должен сообщить суду фамилию, имя и отчество, и эти сведения записывают в протокол. Понимаете?

Дядя Нема не понимал. Он недоуменно посмотрел на меня и громко спросил:

– Лившиц, я что-то не то сказал? Они мне сегодня дадут говорить или они мне сегодня не дадут говорить? Для чего вы меня сюда вызывали?

Дядя Нема начинал нервничать, и этого нельзя было допустить. Я подозвал его к своему столу и тихонько стал объяснять, что это, мол, такой порядок, тут так положено – назвать фамилию, имя и отчество. Формальность такая. А потом уже можно будет рассказать то, о чем мы договаривались. Дядя Нема не унимался и шипел мне в ухо:

– Зачем этих формальностей? Я им все расскажу, и они сами сделают выводы.

В это время секретарь передала мне записку с просьбой написать на листочке фамилию, имя и отчество дяди Немы. Я написал. Казалось бы, вопрос исчерпан. Но это только так казалось.

– Ваш год рождения? – уже с опаской спросила судья.

– О-о! Это интересный вопрос. Мне много лет, и я давно живу в Ростове. Меня все знают. Я ведь являюсь собственный корреспондент газеты «Советигн геймланд». Я пишу статьи. Их читали даже в Америке. Кстати, сюда недавно приезжали раввины из Америки, так они сразу спросили дядю Нему…

Теперь настал черед судьи. Она приложила к глазам носовой платок, затряслась и стала постанывать тонким голосом. А ведь дядя Нема еще не начинал давать показания!

Сочувствующие в коридоре через открытую дверь услышали стоны судьи и, не понимая, что происходит, стали перешептываться. В коридоре поднялся гул. Те, кто стоял ближе к дверям зала, рассказывали стоящим сзади, а эти, в свою очередь, передавали дальше. На улице поняли, что дядя Нема набросился на судью. Ей стало плохо, и уже вызвали «скорую помощь». Синагоги теперь не видать, а Нему арестуют. «И поделом», – злорадствовали те, кто придерживался версии о том, что именно Нема на своих лошадях ночью вывез шифер, которым должны были крыть крышу синагоги после войны. «Вы посмотрите на его дом, – говорили они, – какая у него крыша. Это что, с неба свалилось?» Противники вспомнили, что Миша Портной в ту пору был председателем общины, отвечал за стройматериалы, и только он мог ими распоряжаться. Спор продолжился уже на улице, так как всех спорящих попросили выйти из коридора. Оставшиеся еще несколько минут кричали друг на друга, призывая к тишине.

В это время Вера Николаевна немного успокоилась и официальным тоном обратилась к дяде Нёме:

– Гражданин Гительмахер, вы предупреждаетесь об ответственности за дачу заведомо ложных показаний и за отказ от дачи показаний. Вам понятно?

По выражению лица дяди Немы было видно, что он впервые слышит такие словосочетания и не понимает их смысла.

– Правду нужно говорить суду, понимаете? – перевела сказанное на обычный язык Вера Николаевна. Наум Исаакович, оскорбившись, поджал губы:

– Когда я был маленьким, папа мне всегда говорил: «Нема, никогда не ври, говори только правду». И я всегда говорю только правду.

Дядя Нема прислушался к своим словам, оценивая их как бы со стороны. На его лице отобразилось удивление. Потом он оглянулся в коридор, где у двери стоял Миша Портной, ожидающий своей очереди, и добавил:

– Не то что некоторые. Вы знаете, о ком я говорю. Они думают, что можно невиновных людей оговаривать и им все сойдет с рук! Я являюсь собственный корреспондент газеты «Советиш геймланд», меня знают даже в Америке…

Понимая бесполезность сопротивления, Вера Николаевна вполголоса обратилась ко мне:

– Что он должен был показать суду?

– Он должен был показать, что с тысяча девятьсот сорок пятого года община открыто и добросовестно владела зданием синагоги, ремонтировала его за свой счет, платила земельный налог, коммунальные платежи, красила фасад, перекрывала крышу шифером…

– Вот именно, – услышав сигнальное слово, произнес дядя Нема. Лицо его стало серьезным и жестким. – Этот шифер я обменял у майора интенданта на тушенку и привез в синагогу. А ночью шифер исчез. Все знают, кто это сделал.

– Этот вопрос сейчас не рассматривается, – заметила Вера Николаевна.

– Как это не рассматривается?! – Дядя Нема обернулся ко мне – Лившиц, дорогой мой, скажите им! Как это не рассматривается?!

Что я мог сказать им? Что дядя Нема очень не любит поговорить? Что ему выпала счастливая возможность рассказать всю правду, как учил его в детстве папа? Или о том, что применительно к части третьей статьи седьмой закона «О собственности в РСФСР» это очень важное доказательство?

Я оглянулся на Йосю с немой просьбой о помощи. Йося стал делать дяде Нёме энергичные знаки и шептать на весь зал: «Нема, бекицер! Уже выходи!»

Заметив Йосины знаки, дядя Нема отмахнулся от него и подошел вплотную к судейскому столу.

– Как ваше имя-отчество? – спросил он судью.

– Вера Николаевна.

– Вера Николаевна, послушайте меня. Вы такая интересная, – Нема накрыл своей деревянной ладонью судейскую руку. – Вот я вам сейчас все расскажу, и вы потом сами сделаете выводы. У вас не возникнет никаких вопросов.

– У меня к вам уже нет никаких опросов. Спасибо, вы можете идти, – как можно более спокойным тоном сказала судья, одновременно делая мне знаки, чтобы я увел дядю Нему.

Мы с Йосей подошли к собственному корреспонденту с двух сторон и, взяв его под локти, стали тихонько подталкивать к выходу. Неожиданно для нас дядя Нема, не оказывая сопротивления, гордо вышел из зала.

– У вас еще есть свидетели? – спросила Вера Николаевна. Я утвердительно кивнул.

– Такие же?

Я вздохнул. После этого был объявлен перерыв на обед.

Послеобеденное отделение нашей программы открывали братья Портные.

У Якова Иосифовича вопрос о фамилии, имени и отчестве тоже первоначально вызвал затруднения. Вместо ответа он надолго замолчал, и, когда судья поинтересовалась, понимает ли он ее, Яша вдруг четко ответил:

– Нет! Я очень волнуюсь. А когда я волнуюсь, я начинаю говорить по-румынски.

Теперь надолго замолчала Вера Николаевна. Обычно рассмотрение дела об установлении фактов, имеющих юридическое значение (так называемые дела особого производства), занимает у судьи семь с половиной минут. Ну, если учитывать удаление суда в совещательную комнату и вынесение решения, – то восемь минут. Сейчас шла уже сто девяносто пятая минута, до обеда был заслушан всего один свидетель, а в коридоре томилось еще шесть таких же. Производство по делу становилось слишком особым, и Вера Николаевна поняла, что необходимо хирургическое вмешательство. Она подозвала меня к своему столу и шепотом спросила: