Генрих Жомини - Стратегия и тактика в военном искусстве Страница 4

Догма иногда не единственный повод, но мощный союзник, потому что она возбуждает рвение людей, а также создает организацию. Например, шведы в Тридцатилетней войне в Германии и Филипп II Испанский во Франции имели внутри этих стран союзников более могущественных, чем их армии. Однако может случиться, как с Крестовыми походами и войнами ислама, что догма, ради которой ведется война, вместо друзей находит лишь злейших врагов в захваченной стране, и тогда борьба становится ужасной.

Шансы на поддержку и сопротивление в войнах за политические убеждения примерно равны. Можно вспомнить, как в 1792 году объединения фанатиков считали возможным распространять в Европе знаменитую декларацию о правах человека и как правительства, естественно, были встревожены и схватились за оружие, вероятно с намерением лишь загнать эту «вулканическую лаву» назад в кратер и там погасить ее. Средства не были удачными, потому что война и агрессия – неадекватные меры для сдерживания зла, которое целиком лежит в сфере человеческих страстей, доведенных до состояния временного, менее продолжительного, но более яростного пароксизма. Время – действенное лекарство для всех дурных страстей и для всех анархических доктрин. Цивилизованная нация может вынести бремя раскольничества и необузданности толпы, если все это длится короткий период времени; эти бури скоро проходят, и благоразумие возобладает. Попытка сдержать такую толпу иностранной силой – то же самое, что и попытка сдержать взрыв мины, когда порох уже воспламенен: гораздо лучше подождать взрыва, а потом уже заполнить воронку, чем пытаться предотвратить его и при этом погибнуть.

После основательного изучения революции, я убежден в том, что если бы жирондистам и Национальному собранию во Франции не угрожали иностранные вооруженные силы, они бы никогда не осмелились коснуться своими нечестивыми руками жалкой, но священной головы Людовика XVI (казненного 21 января 1793 года). Жирондисты никогда не были бы разбиты Монтаном, если бы не измена Дюмурье (Дюмурье Франсуа (1739–1823), в июне – августе 1792 г. военный министр, командующий французской армией, 6 ноября 1792 г. победил при Жемапе австрийцев (имея 45–50 тысяч против 20 тысяч), в марте 1793 г. французская армия была разбита при Неервиндене, а в апреле 1793 г. Дюмурье перебежал к австрийцам. – Ред.) и угроза вторжения интервентов. И если бы им позволили вступать в столкновения и раздоры друг с другом сколько душе угодно, не исключено, что вместо допущения ужасного Конвента Национальное собрание медленно вернулось бы к восстановлению хороших, умеренных, монархических доктрин в соответствии с необходимостью и бессмертными традициями Франции.

С военной точки зрения эти войны ужасны, поскольку силы вторжения сталкиваются не только с армиями врага, но открыты для нападений разъяренных людей. Можно говорить, что насилие, с одной стороны, обязательно приведет к поддержке сил вторжения формированием другой, противоположной стороны, но если рассерженная сторона обладает всеми ресурсами общества, армиями, фортами, арсеналами и если она поддержана подавляющим большинством народа, какая польза будет в поддержке стороны, не имеющей таких средств? Какую услугу оказали сто тысяч вандейцев и сто тысяч федералистов для коалиции в 1793 году?

Но в истории есть лишь один пример подобной борьбы в революции; и он появляется, чтобы ярко продемонстрировать опасность нападения на сильно возбужденную нацию. Однако плохое руководство военными операциями было одной из причин неожиданного результата. Поэтому, прежде чем делать какие-либо определенные выводы из этой войны, нам следует установить, каким был бы результат, если бы после побега Дюмурье вместо захвата и разрушения французских крепостей союзники сообщили бы их комендантам, что они не замышляют ничего дурного для Франции, для ее крепостей или ее доблестных армий, и прошествовали бы в Париж с двумя сотнями тысяч человек. Возможно, они восстановили бы монархию; и опять же, они, может быть, никогда бы не вернулись, отойдя к Рейну. Трудно ответить на такой вопрос, поскольку подобный эксперимент никогда не был проведен и поскольку все зависело бы от того, каким путем пойдет французская нация и армия. Таким образом, из проблемы вытекают два одинаково серьезных решения. Кампания 1793 года дает одно из них; могло ли быть получено другое, сказать трудно. Только эксперимент мог бы установить это.

Военные принципы для таких войн почти такие же, как и для национальных войн, отличаясь, однако, в важном пункте. В национальных войнах страна должна быть оккупирована и покорена, крепости взяты в осаду и разрушены, а армии уничтожены. Что касается войн за убеждения, то тут не так важно покорить страну, здесь должны быть приложены огромные усилия к скорейшему достижению цели, не отвлекаясь на мелочи. Тут постоянно уделяется внимание тому, чтобы избежать любых действий, которые могли бы побудить нацию к борьбе за свою независимость или территориальную целостность.

Война в Испании в 1823 году является примером, который можно было бы привести в пользу такого хода событий против революции, а не за нее. Верно, что условия были несколько отличными, потому что французская армия 1792 года состояла из более солидных формирований, чем армия испанских радикалов. Революционная война сразу стала войной за убеждения, национальной войной и гражданской войной. Между тем, если первая война в Испании в 1808 году была в полной мере национальной войной, то война 1823 года была борьбой партий за убеждения без национального элемента, а отсюда и огромные различия в их результатах.

Более того, экспедиция французских войск герцога Ангулемского в Испанию в 1823 году была проведена успешно. Вместо того чтобы атаковать крепости, он действовал в согласии с вышеупомянутыми принципами. Быстро продвигаясь к Эбро, он разделил там свои силы, чтобы целиком уничтожить все формирования сил своих врагов, что он благополучно и сделал, поскольку его поддержало большинство жителей. Если бы он следовал инструкциям министерства методично осуществлять завоевание страны и взятие крепостей между Пиренеями и Эбро для того, чтобы обеспечить базу операций, то, пожалуй, провалил бы свою миссию. По крайней мере, война бы сделалась затяжной и кровавой, возбуждая национальный дух из-за оккупации страны, подобно тому как это было в 1808 году.

Ободренный сердечным приемом народа (некоторой части испанцев. – Ред.), он понимал, что это была скорее политическая, а не военная операция, которую ему следует поскорее завершить. Его командование войсками, такое отличное от того, которое было характерно для союзников в 1793 году, заслуживает пристального внимания всех, на кого будет возложена подобная миссия. Через три месяца французская армия уже была под стенами Кадиса.

Если ставшие теперь достоянием гласности события на Пиренейском полуострове доказывают, что государственное руководство не смогло извлечь выгоду из успеха для того, чтобы установить подходящий и надежный порядок вещей, вина в этом не армии и не командующих, а испанского правительства. Уступив совету ярых реакционеров, оно не смогло подняться до высоты возложенной на него миссии. Испанский король Фердинанд VII, арбитр в столкновении больших интересов двух враждебных друг другу сторон, слепо бросился в объятия стороны, которая выражала глубокое уважение к трону. Однако она намеревалась использовать королевскую власть для достижения своих собственных целей, независимо от последствий. Нация оставалась разделенной на два враждебных лагеря, которые было невозможно успокоить и примирить. Эти лагери вновь пришли к столкновению, которое я предсказывал в Вероне в 1823 году, – жестокий урок, из которого никто не склонен сделать нужный для себя вывод в этой несчастной стране. А ведь истории не занимать примеров для доказательства того, что жестокие реакционеры, еще более чем революции, не являются теми основами, на которых можно строить и объединяться. Даст бог, из этого страшного конфликта сможет появиться сильная и уважаемая монархия, равно отмежевавшаяся от всех группировок и опирающаяся на дисциплинированную армию, как и на общие интересы страны. Такая монархия способна объединить вокруг себя эту непостижимую испанскую нацию, которая со своими достоинствами (не менее необычными, чем недостатки) всегда представляла проблему для тех, кому довелось узнать ее.

Параграф VIII

Национальные войны

Национальные войны, к которым мы обратились, говоря о войнах вторжения, являются самыми страшными из всех. Это название может быть применимо к таким войнам, которые ведутся против объединенных людей или огромного их большинства. Они полны благородного желания и решимости отстаивать свою независимость. В этом случае каждый шаг ставится под сомнение, армия удерживает только территорию своего лагеря, ее предметы снабжения могут быть получены на острие клинка, а ее колоннам повсюду угрожают или их захватывают.