Артур Шигапов - Чернобыль, Припять, далее нигде… Страница 4

Как бы то ни было, обратный отсчет был пущен, и «зеленые, но невеселые времена» не заставили себя долго ждать.

Судный день

Что предшествовало удару, очевидцем которого стал Юрий Трегуб? И можно ли было его избежать? Кто виноват? — эти вопросы активно дискутировались как сразу после аварии, так и двумя десятилетиями позже. Существует два лагеря непримиримых оппонентов. Первые утверждают, что главной причиной катастрофы стали конструктивные недоработки самого реактора и несовершенная система защиты. Вторые во всем обвиняют операторов и указывают на непрофессионализм и низкую культуру радиационной безопасности. И у тех, и у других имеются веские аргументы в виде мнения экспертов, заключений всевозможных экспертиз и комиссий. Как правило, версия о «человеческом факторе» выдвигается проектировщиками, защищающими честь мундира. Им оппонируют эксплуатационщики, не менее заинтересованные в сохранении лица. Попробуем разбить между ними третий, независимый лагерь, оценить причины и следствия со стороны.

Реактор, установленный на 4-м блоке ЧАЭС, разработал в 60-х годах НИКИ энерготехники Минсредмаша СССР, а научное руководство осуществлял Институт атомной энергии им. Курчатова. Он получил название РБМК-1000 (реактор большой мощности канальный на 1000 электрических мегаватт). В качестве замедлителя в нем применяется графит, а теплоносителя — вода. Топливом служит уран, спрессованный в таблетки и помещенный в твэлы, выполненные из двуокиси урана и циркониевой оболочки. Энергия ядерной реакции нагревает воду, пущенную по трубопроводам, вода кипит, пар сепарируется и подается на турбину. Та вращается и вырабатывает столь необходимую стране электроэнергию. ЧАЭС стала третьей станцией, где установили такой тип реактора, до этого им «осчастливили» Курскую и Ленинградскую АЭС. Это было время экономии — раньше в СССР, да и во всем мире, применяли реакторы, заключенные в корпуса из сверхпрочных сплавов. РБМК такой защитой не обладал, что позволило существенно сэкономить на строительстве — увы, за счет безопасности. К тому же топливо на нем можно было перезагружать без остановки, что тоже сулило немалую выгоду. Реактор был создан на основе военного, вырабатывавшего оружейный плутоний для оборонных нужд. Он имел врожденный порок в виде тех самых стержней, регулирующих цепную реакцию — они слишком медленно вводятся в активную зону (за 18 секунд вместо 3 необходимых). В результате реактор получает слишком много времени для саморазгона на мгновенных нейтронах, которых и призваны поглощать стержни. К тому же при строительстве ЧАЭС для экономии бетона на 2 метра уменьшили высоту подреакторного помещения, в результате чего длина стержней тоже уменьшилась — с 7 до 4 метров. Но самым главным несовершенством защиты оказалось полное незнание проектантами воздействия пара на мощность реактора. В его переходных режимах рабочие каналы вместо «плотной» воды заполнялись паром. Тогда считалось, что в этом случае мощность должна упасть, а надежных расчетных программ и возможностей для лабораторных экспериментов не было. Лишь много позже практика показала, что пар дает такой скачок реактивности, причем за считанные секунды, что мощность увеличивается стократно, а медленные регулирующие стержни так и остаются на полпути в момент, когда атомный джинн уже вырывается из бутылки.

О возможных печальных последствиях тогда практически никто не задумывался — идею абсолютной безопасности атомной энергетики рекламировал сам А.П. Александров, глава Академии наук СССР. Никто из ученых не решался всерьез спорить с ним, и лишь в другом ведомстве нашлись люди, поставившие под сомнение компетентность проектировщиков и строителей будущей крупнейшей атомной станции. Речь идет, конечно же, о Комитете Госбезопасности.

Одновременно со строительством ЧАЭС в Припяти развернулся городской отдел УКГБ. Делами на самом объекте занимался 3-й Отдел 2-го Управления контрразведки. В его компетенцию входил сбор данных о строительстве станции, ее работе, сотрудниках и возможностях диверсионной и прочей деятельности вражеских разведок. Первым документом Отдела, располагавшего классными аналитиками, стала справка от 19 сентября 1971 года, в которой оценивались технические характеристики будущей ЧАЭС. В ней отмечалось отсутствие у Минэнерго Украины опыта эксплуатации подобных сооружений, низкий уровень подбора кадров, недостатки при строительстве. Тогда чекистов никто не стал слушать. В 1976 году киевское УКГБ направило спецсообщение руководству ведомства о «систематических нарушениях технологии проведения строительно-монтажных работ на отдельных участках строительства». В нем приводятся убийственные данные: несвоевременно поставляется техническая документация от проектировщиков, сварные трубы Кураховского КМЗ полностью непригодны, но приняты руководством станции, бучанский кирпич для строительства помещений имеет прочность в 2 раза ниже нормативной, и т.д. Бетон для бака жидких радиоактивных отходов(!) был уложен с нарушениями, грозившими утечкой, а его обшивка оказалась деформированной. Заканчивалось сообщение, как водится, несовершенством охраны от возможных диверсантов, которую доверили сплошь пенсионерам — вохровцам. Но «глас вопиющего чекиста» утонул в пустыне бездействия. Первый секретарь Компартии Украины и фактически хозяин республики Владимир Щербицкий на предупреждения председателя КГБ УССР Виталия Федорчука реагировал весьма вяло, посылая на станцию очередную «дежурную» комиссию. Ну, ей-богу, не останавливать же стройку из-за того, что сварное оборудование наших югославских друзей из «Энергоинвеста» и «Джуры Джуровича» оказалось бракованным! А то, что при высоких температурах создается угроза аварии — это ж еще доказать надо…

Тем временем в 1983-1985 годах на ЧАЭС произошло 5 аварий и 63 отказа основного оборудования. А целая группа работников КГБ, предупреждавших о возможных последствиях, получила взыскания за «паникерство и дезинформацию». Последнее донесение датировано 26 февраля 1986 года, ровно за 2 месяца до аварии, о недопустимо низком качестве перекрытий 5-го энергоблока.

Шли предупреждения и со стороны ученых. Профессор Дубовский, один из лучших специалистов СССР по ядерной безопасности, еще в 70-х предупреждал об опасности эксплуатации реактора такого типа, подтвердившейся во время аварии на Ленинградской АЭС в 1975 году. В тот раз только случайность спасла город от катастрофы. Сотрудник Института атомной энергии В.П. Волков забрасывал руководство докладными о ненадежности защиты реактора РБМК и предлагал меры по ее совершенствованию. Руководство бездействовало. Тогда настырный ученый дошел до директора Института академика Александрова. Тот назначил экстренное совещание по этому вопросу, которое почему-то не состоялось. Больше обращаться Волкову было некуда, поскольку его всесильный начальник возглавлял тогда заодно и Академию наук, то есть был высшей научной инстанцией. Еще одна отличная возможность пересмотреть систему безопасности была упущена. Уже позже, после аварии, Волков со своим докладом пробьется к самому Горбачеву и станет изгоем в своем Институте…

27 марта 1986 года в газете «Літературна Украiна» вышла статья Любови Ковалевской «Не частное дело», мало кем замеченная. Это потом она произведет фурор на Западе и послужит доказательством неслучайности произошедших событий, а пока юная журналистка с пылкостью, свойственной тем перестроечным годам, бичевала нерадивых поставщиков: «326 тонн щелевого покрытия на хранилище отработанного ядерного топлива поступило бракованным с Волжского завода металлоконструкций. Около 220 тонн бракованных колонн выслал на монтаж хранилища Кашинский ЗМК. Но ведь работать так недопустимо!» Основную причину аварии Ковалевская увидела в процветавшей на станции семейственности и круговой поруке, при которой ошибки и халатность сходили начальству с рук. Ее, как водится, обвинили в некомпетентности и стремлении сделать себе имя. До проведения авантюрного эксперимента на четвертом блоке оставались считаные недели…

И Аз видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и Аз услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: «Иди и смотри».

Его программа, назначенная на 25 апреля, тоже была призвана экономить — речь шла об использовании энергии вращения турбины в момент остановки реактора. Условиями проведения было предусмотрено отключение системы аварийного охлаждения реактора (САОР) и снижение мощности. Вопросы поведения реактора и его защиту на таких режимах создатели до конца так и не проработали, оставив прерогативу принятия решений персоналу станции. Персонал действовал как мог, подчиняясь условиям испытаний, утвержденным наверху, и делая роковые ошибки. Но можно ли ставить в вину простому инженеру последствия, не предусмотренные физиками и академиками-конструкторами? Как бы то ни было, обратный отсчет был уже пущен, и хроника эксперимента превратилась в хронику необъявленной трагедии: