Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №12 за 2001 год Страница 4

Когда новичок в должной степени постигал азы боевого искусства, его, в зависимости от способностей и физической подготовки, распределяли в специализированные группы того или иного типа гладиаторов. Самым старым, классическим типом, просуществовавшим до конца Республики, были самниты, названные так по имени народа, хоть и покоренного римлянами, но нанесшего последним несколько военных поражений, за что и были практически истреблены в I веке до н.э. И тем не менее именно их вооружением римляне и снабдили своих первых гладиаторов. Оно состояло из большого прямоугольного щита, шлема с высоким гребнем и султаном из перьев, короткого прямого меча и поножи на левой ноге. В начале нашей эры название «самнит» заменилось на секутора (преследователя), хотя вооружение оставалось прежним. На них очень походили гопломахи, с той разницей, что их щиты были большими и круглыми. Соперниками гопломахов и секуторов были, как правило, ретиарии — представители одного из самых технически сложных видов этого «спорта». Ретиарии получили это название от своего главного орудия — сети (от лат. — «rete») с тяжелыми грузилами по краям. Задачей ретиария было метнуть сеть так, чтобы опутать противника с головы до ног, а затем уже прикончить его трезубцем или кинжалом. Ни шлема, ни щита у ретиария не было — ему приходилось рассчитывать только на собственную ловкость. В эту группу брали наиболее быстрых и координированных новичков.

Франкийцы были вооружены маленьким круглым щитом, небольшим изогнутым мечом, поножами на обеих ногах, железным нарукавником на правой руке, шлемом с забралом со множеством отверстий, закрывавшим все лицо.

На шлемах галлов, или мурмиллонов (от лат. «murma» — рыба) изображалась рыба, а их вооружение соответствовало галльскому. Часто противниками мурмиллонов выступали ретиарии, напевавшие во время схватки песенку, придуманную в давние времена: «Я ловлю не тебя, я ловлю рыбу. Почему ты убегаешь от меня, галл?». Несколько особняком стояли эсседарии — гладиаторы, сражавшиеся на боевых колесницах. Они были вооружены арканами, пращами, луками и дубинами. Первыми эсседариями были пленные бритты, которых Юлий Цезарь привез из своего не слишком удачного Британского похода.

Наименее способные ученики попадали в андабаты. Они были вооружены только двумя кинжалами, без всякой дополнительной защиты, довершал это снаряжение шлем с двумя отверстиями, совершенно не совпадающими с глазами. Поэтому андабаты вынуждены были сражаться друг с другом практически вслепую, наугад размахивая оружием. Цирковые служители им «помогали», подталкивая сзади раскаленными железными прутами. Публика всегда очень веселилась, глядя на несчастных, а эта часть гладиаторских боев считалась у римлян самой забавной.

Ничуть не меньше, чем поединки гладиаторов, римляне любили зрелища их сражения с дикими животными, как, впрочем, и схватки между зверями.

Еще диктатор Сулла в 93 году до н.э. выставил на арену 100 львов, затем Юлий Цезарь — 400, Помпей — 600 и еще 400 леопардов и 20 слонов. В дальнейшем число животных на аренах росло просто немыслимыми темпами: на играх, данных Ульпием Траяном в честь его победы над даками, было умерщвлено около 11 тысяч самых разных зверей.

Ловцы животных трудились не покладая рук, опустошая римские провинции в Африке и Азии, а также сопредельные территории. Этим чрезвычайно опасным, но и столь же выгодным бизнесом занимались тысячи профессионалов. Помимо сражающихся людей на аренах гибли сотни и тысячи львов, тигров, волков, леопардов, медведей, пантер, кабанов, диких быков, бизонов, слонов, бегемотов, носорогов, антилоп, оленей, жирафов, обезьян. Однажды ловцы ухитрились привезти в Рим даже белых медведей! Видимо, невыполнимых задач для них просто не существовало.

Все эти животные в цирках были жертвами градиаторов-бестиариев. Их обучение было гораздо более длительным, нежели классических гладиаторов. Учеников знаменитой Утренней школы, получившей такое название из-за того, что звериные травли проходили по утрам, обучали не только обращению с оружием, но и дрессуре, а также знакомили с особенностями и повадками разных животных.

Древнеримские дрессировщики достигли в своем искусстве невиданных высот: медведи ходили по канату, а львы клали бестиарию под ноги загнанного, но еще живого зайца, обезьяны ездили верхом на свирепых гирканских гончих, а оленей запрягали в колесницы. Этим удивительным трюкам не было числа. Но когда пресыщенная толпа требовала крови, на арене появлялись бесстрашные венаторы (от лат. wenator — охотник), умевшие убивать зверей не только различными видами оружия, но и голыми руками. Высшим шиком у них считалось накинуть на голову льва или леопарда плащ, замотать его, а затем убить зверя одним ударом меча или копья.

Огромной популярностью пользовалось также стравливание животных друг с другом. Римлянам надолго запомнился бой между слоном и носорогом, во время которого слон схватил метлу, которой подметали арену, ослепил ее острыми прутьями носорога, а затем растоптал противника.

Именно гладиаторские бои, проводимые на аренах цирков, были ежедневным и любимым зрелищем римлян, прекрасно разбиравшихся в нюансах рукопашных схваток.

Публика внимательнейшим образом следила за ходом поединка, отмечая малейшие изменения в действиях сражающихся гладиаторов.

Если один из них во время поединка был тяжело ранен, он мог бросить оружие и поднять вверх руку — этим жестом он просил зрителей о пощаде. Если публике нравилось, как он сражался, то люди поднимали вверх большие пальцы рук или просто махали платками, крича при этом «Отпусти!». Если же не нравилось, то зрители опускали большие пальцы книзу, вопя «Добей!».

Вердикт толпы не оспаривался даже императором.

Бывало, что схватка затягивалась, а оба израненных гладиатора долго не могли одолеть один другого. Тогда зрители могли сами остановить поединок и потребовать от эдитора — устроителя игр — отпустить обоих бойцов с арены. И эдитор подчинялся «гласу народа».

То же происходило и в том случае, если гладиатор настолько угождал публике своим мастерством и мужеством, что она требовала немедленного вручения ему деревянного тренировочного меча в качестве символа полного освобождения не только от схваток на арене, но и от рабства. Разумеется, касалось это только военнопленных и рабов, но не добровольцев.

До наших дней дошло имя гладиатора Фламмы, во время карьеры которого восхищенные зрители четырежды требовали вручения ему деревянного меча, а он все четыре раза отказывался! Не исключено, что Фламма проявлял столь неслыханное упрямство в погоне за славой и деньгами. Так или иначе, но это ему удалось, он ушел с арены добровольно, более или менее невредимым, причем в довольно зрелом возрасте и будучи обладателем приличного состояния.

Михаил Максимов

Люди и судьбы: Театральный роман

Эта женщина меньше всего напоминает маститого классика литературы, но именно ей из всех француженок, бравших когда-либо в руки перо, отведено это почетное место. В компании со знаменитыми подругами по ремеслу — Маргаритой Наваррской, Мари Мадлен де Лафайет, госпожами де Сталь и Жорж Санд, Сидони-Габриэль Колетт уверенно лидирует. Ее романы, захватившие читателя на заре XX века, по сей день оставляют его все в том же плену. И это неудивительно: Сидони Колетт удалось невероятно трудное — писать не по-писательски. Этот ее редчайший дар отмечал старейшина французской литературы Ролан Доржалес: «К счастью для читателя, Колетт рано поняла, что высшая изысканность в простоте».

«Не принадлежав ни одной из литературных школ, сбежав от них, как сбегают из школы ребята, она всем этим школам утерла нос», — писал о Сидони Колетт Жан Кокто. Кажется, самым легким из всего, чем она занималась в своей жизни, оказалось именно писательство. Однажды Колетт воскликнула: «Какая у меня была прекрасная жизнь! Жаль только, что я не поняла этого раньше». Представим ее совсем молоденькой, чтобы стали ясны истоки этого ее непонимания.

В восемнадцать лет самым примечательным в Сидони Колетт считалась ее коса длиной 1 метр 58 сантиметров. Маленькой нимфой бургундских лесов — вот кем показалась она элегантному парижскому беллетристу, случайно оказавшемуся в уютном провинциальном доме семейства Колетт. Лысеющему ловеласу и краснобаю Анри Готье-Вилларсу, писавшему под псевдонимом Вилли, не потребовалось много усилий для того, чтобы смутить покой 20-летней девушки. Сюжет, развивавшийся в почти онегинском русле, имел все-таки иной финал: столичный щеголь повел влюбленную пейзанку к алтарю.

Жену он стал называть Колетт, превратив ее фамилию в имя, весьма распространенное среди француженок.

Первые парижские месяцы поначалу показались ей счастливым сновидением, но ему было суждено довольно скоро прерваться. Колетт гордилась талантами мужа.