Смертельное Танго с Короной - Эдуард Павлович Петрушко Страница 4

меня пять ложек горячей жидкости. Второе я не мог проглотить физически, и она отстала от меня. В блоке не было окон, а лишь были большие пролеты стекла, отделяющие нас от коридора. По коридору время от времени ходили медсестры и врачи и бросали на нас изучающие взгляды. В общем, помещение во всех отношениях угнетающее. Часов тоже нигде не было, и о наступлении вечера и отхода ко сну понял, когда отключили свет, оставив дежурное освещение. Наступила ночь. Это была ночь пыток. Ковид отравил нервную систему, наркоз и вводимые седативные превратили меня в нечто, не поддающееся описанию. Спать я не мог. Какое-то время я отвлекался тем, что медсестра зашла в блок и на компьютере шарила «В контакте». Я около часа наблюдал за мелькающими картинками и фотографиями на экране компа. Потом медсестра вышла, и я остался один. За исключением бабушки и дедушки. Я просто лежал и страдал. Хотя чего страдать то – лежишь, тепло, еще кислород через трубки постоянно поступает. Но я не могу объяснить, почему так «нахлобучивало» и хотелось выть. Время от времени дедушка подавал электронные сигналы, рядом стонала тетя. Мои страдания напоминала океан, взбесившийся, разъяренный океан, пахнущий медью. Мои мучения не имела конца и края, не знали дна. Я тонул в них, ничтожный человечек, игрушка неистовой непонятной стихии безумия. С трудом пережив эту ночь, дико обрадовался, когда включили дневной свет, но новый день не нес ничего хорошего. Психологически становилось хуже. Заболел живот. Если по-маленькому у меня стоял катетер, то по большому у меня из вариантов только – утка. Живот начинал болеть и ныть, то ли от желания испражняется, то ли от длительного лежания. Хотелось в туалет, на мой вопрос:

– Можно ли мне пройти в туалет? Сестра покрутила пальцем у виска и показала утку.

– Потерплю, – ответил я.

– Не стесняйся, – коротко ответила медсестра. Как тут не стесняться – за свои 50 с небольшим, я никогда не гадил лежа в какую-то емкость. Я даже не представлял, как можно было это сделать.

У нас постоянно брали кровь. Хорошо, что стоял катетер и нам не дырявили вены. В первый день у меня ее взяли два раза. Причем эту кровь не отправляли на анализы, а ставили на платформе и оставляли в блоке. Медсестры колдовали над ними, подписывали и оставляли звуковые комментарии. Мне показалось, что они изучают кровь и хотят получить Нобелевскую премию за победу над Covid в отдельно взятой реанимации. За время нахождения в сознании у меня взяли кровь около восьми – девяти раз. Я пытался шутить:

– Вам что понравилась моя кровь? Медсестры, кто молчал, кто отвечал, что на анализы, а самая честная сказала:

– Ну, тебе, что жалко, надо помочь…

Кому помочь и как я не понимал. Я четко фиксировал, что ко мне подходили с двумя пробирками и делали заборы крови. В утро, когда пришла смена, принимающая блок медсестра сказала:

– Во, Катя (имен не помню хоть убей), ты «огород» собрала, – указывая на стоящие в ряд колбы с нашей кровью. Меня без работы оставила. Загадку с «массовым» забором крови и ее хранением в блоке не разгадал, до сих пор.

Ближе к обеду появился туман в голове, который сопровождается неспособностью сконцентрироваться, плохим запоминанием, неясным сознанием, неспособностью сформулировать мысль. Мне постоянно что-то вводили через капельницу, я думаю, седативные препараты там занимали не последнее место. Я не понимал, какое сегодня число и день недели. Обед, кушать не хотелось, но медсестра опять забросила в меня несколько ложек борща. Вдруг началась какая-то суета, медсестры забегали по коридору, наша тоже выскочила из блока. По отрывкам фраз я понял, что привезли то ли врача, то какого-то родственника врача и все побежали в реанимацию помогать поступившему. В это время дедушка, который лежал напротив меня весь в проводах резко дернулся и сместил дыхательное и прочее оборудование. Загорелась красная лампочка, и начался неприятный писк сирены.

Я напрягся. Никого нет, дедушка хрипит, сирена орет, мигает красный цвет, как вестник беды. Пытался привлечь внимание проходящих по коридору, махая руками, но ко мне не проявляли интереса. Привстав на локти, попробовал что-то крикнуть проходящим за стеклом сотрудникам, но их было мало, все ушли «спасать своих». Кричать я не мог, раздавался писк больного суслика. Через десять минут, которые были вечностью, вернулась медсестра. Возбужденно втолковываю ей, что, мол, человек умирает.

Медсестра, поправляя оборудование старого пациента, дала совершенно непонятный мне ответ:

– Не переживай, ему сейчас лучше, чем тебе. В чем лучше и почему, спрашивать сил не было, да и медсестры почти с нами не разговаривали. В палате стало тихо, предупреждающий сигнал затих.

Каждые час нам автоматически проверяли давление. Сначала стонала старушка, и было от чего. На правой руке у каждого из нас был одет манжет и при подаче воздуха, он сковывал руку железной клешней, терпимо, но неприятно. Замеры давления происходили и ночью, придавая этому процессу особую пикантность и удовольствие. После того как простонала от боли старушка, я ждал своей порции ощущений. Но больше всего раздражало угнетенное сознание и ограничение в движении, невозможно было даже сесть на кровать.

Однажды увидев знакомое лицо с нашего 11 корпуса коронавирусных, я предложил 50 тысяч, чтобы меня забрали с реанимации и перевели в палату. Это был врач или стажирующийся кавказской наружности, который посмотрел на показатели сатурации, они уже составляли 92 единицы, и другие данные (за мной висело табло, где выдавались основные показатели мое жизнедеятельности). Немного подумав, он сказал, что завтра с утра «заберет меня». Радости не было предела.

Наступила ночь – дежурное освещение – сон. Опять не мог заснуть, какая-то дичь происходила с моим организмом. Наверное, я все-таки, отключался на несколько минут и секунд, но мне казалось, что я не сплю вовсе. Медсестра около двух ночи ушла дремать в коридор, где стояли кушетки. Время от времени она поднимала голову, как будто сурикат высовывался из норы. Через час ее вырубило, и она перестала показываться. Я ей глухо завидовал и смотрел в потолок. Так больше вариантов у меня не было – смотреть на агонизирующего и умирающего деда я уже не мог. То, что он умирал «по секрету» мне рассказала старшая медсестра.

В один из дней на обход зашла солидная тетя. Это была она – старшая медсестра. Об обходе «старшей», медсестры предупреждали друг друга, видать ее боялись и называли «мегерой». Медсестры