Тихая моя родина - Сергей Юрьевич Катканов Страница 4

что не кому мне указать дороги. Как буду жить в ней — я задохнусь без воздуха, умру с голода и жажды, ослабею от бессонницы. У вас, разъясняю я, нет священников, которые бы, получив от Христа власть, указали бы верный путь к небу, нет воздуха — Благодати Божией, нет пищи и питья- Животворящего Тела и Крови Христовой. У вас меня совесть замучает за безверие обетованиям Христовым о нерушимости Его Церкви.

C.K.: Николай Николаевич ездил по раскольникам первый год, и не отстал ещё от «метания бисера».

Н.С.: 7 октября в Исакове. Напрасны были оклики вестовщика на зов придти послушать Писания. Все раскольники и даже некоторые православные отвечали отказом. Пошли мы со священником сами в дома раскольников и выслушали от них тот же ответ, причем, пришлось нам познакомиться с той густой умственной тьмой, которая царит среди них. Приходили к филиппанке Евгении. Она держится этой веры, потому что так жили её родители. «А если бы — спрашиваю, — отец и мать у тебя были татары или евреи, осталась бы ты в их вере и пренебрегла бы истиной Христовой?» «Не знаю», — отвечала она. «А как по-твоему, татары и евреи могут получить спасение, оставаясь при своих заблуждениях?» «Я думаю, что могут». «А зачем Христос кровь Свою пролил на кресте?»

С.К.: Ещё раз скажу: семь раз подумайте, прежде чем презентовать православие в качестве веры предков.

H.C.: Николай Флавианов — человек очень смирный и немудрый, но поучать других своей вере любит. Это неотъемлемая черта каждого почти раскольника. Сам ни чего не понимает, и ни когда ни чего не докажет, но поносить «никонианство» — этот, в его устах, бездонный кладезь еретичества, у него потребность.

С.К.: А сколько таких сейчас? Только у современных раскольников вместо никонианства — сергианство.

Н.С.: Житель деревни Лесное Павел Семенов пришел к нам с видом незлобивого агнца, с намерением молчать. «Я — овца, — говорил он льстиво, — рассуждать не буду». «Я тоже овца, — отвечаю ему, — мы будем беседовать по-дружески, истина скорее откроется, если обменяемся взглядами и мыслями».

C.K.: Щас.

H.C.: Шурбовский приход — маленький, вся деревня раскинулась около самой церкви. В полуверсте от православного храма находится раскольпическая молельня. Две силы, светлая и темная, православие и раскол, находятся здесь в столкновении друг с другом. Борьба между ними идет постоянная и упорная. Твердо сопротивляется тьма перед действием света. Едва начинают проникать в неё лучи истинной веры.

C.K.: Маленькая модель вселенной.

H.C.: Будут ли они слушать и верить, если вполне убеждены, что миссионер — посланник антихриста. Они могут смотреть на него только со злобой и ожесточением. На одной беседе подняли они страшный шум. «Подавай билет, по которому ты ездишь учить нас», — кричали они. Я просил сельского старосту остановить шумевших, но староста оказался тоже раскольником, да при том — пьяным и стал производить ещё большие безобразия. В порыве ожесточения старообрядцы не соображали, что говорили.

С.К.: Этот фрагмент обязательно надо включить в пособие для начинающего катехизатора.

Н.С.: Одна старушка по имени Екатерина сердито говорила: «Вы только смущать ездите, прежде бывало все в деревне крестились спасовым крестом, а теперь у половины увидишь щепоть, и, показав левой рукой троеперстие, кричала: вот у вас в этом (указательном) пальце сидит помощник дьявола, а здесь (в большом) сам сатана, сатана…»

В Остревцове говорил старик о плачевном нынешнем времени, когда не стало таинств священства, причащения, когда принятие Тела и Крови Христовой приходится заменять прохождением 3-х лестовок в день. Все это наделал антихрист, он теперь царствует, имя его Иисус.

С.К.: Хорошо известно то безнадежное чувство, которое возникает, когда понимаешь: молчать невозможно, а говорить бесполезно. Что же делать? Мужайтесь. Господь дарует надежду.

H.C.: Среди этих типичных раскольников в приходе, как исключение, есть несколько личностей, имеющих мягкое сердце, не отворачивающееся от света знания, читающих книги с целью найти истинную веру. 1-го декабря, когда мне уже были поданы лошади, чтобы ехать в Васиановщину, Марья Ивановна просила остаться ещё на день, побеседовать с ними. Я согласился. Собрались в комнате кроме Марьи Ивановны Василий Васильев, его брат Степан Маркелов, самый сведущий в книгах раскольник прихода, и несколько человек из православных. Кротко, мирно беседовали мы в продолжении почти 10-и часов и всё это время чувствовали себя бодрыми.

C.K.: Разве не стоило объехать пол-епархии ради одной только этой беседы?

Из отчета о состоянии раскола за 1899 год.

Н.С.: Каких ужасных хулений не наскажут эти расколоучители на Православную Церковь… Что ваша Церковь это овощное хранилище, место нечистых бесов, звон колокола — рев апокалиптического зверя, священники и миссионеры — предтечи и слуги антихристовы.

Конечно, ни усиленная деятельность начетников, ни приманка деньгами и материальной помощью не составляют истинных и коренных основ живучести раскола. Существуя уже более 230 лет, раскол успел крепко прильнуть к народному чувству. В тех местах, где «старая вера» утвердилась издавна, она является наследством, которое передается от предков к потомкам.

Во многих приходах, где есть раскольники, утвердился в народе взгляд на раскол, как на веру более строгую, чем православная, как на иноческий подвиг, нести который не всякий в силах. Доводилось слышать: «Какая я ещё староверка, молода ещё, а там поститься да молиться нужно». Смотрит православный на жизнь раскольников и видит — на всем у них лежит печать сдержанности и порядка, на каждом шагу — Иисусова молитва, поклоны, пост, нет у них табакокурения, чаепития и других соблазнительных привычек. «Какая у них строгая вера», — заключает он, и эта вера становится идеалом, к которому он рано или поздно стремится приблизиться.

C.K.: Почему некоторые неправославные конфессии дают образцы веры куда более строгой, чем православие? Это огромный вопрос. Как-то одна протестантка сказала: «Наш пастор как учит, так и живет, а ваши священники…» Почему? Православие в России — вера массовая, а среди «широких масс» всегда найдется куда больше «паршивых овец», чем среди маленьких общин, следующих строгой самоизоляции. Порою православные куда меньше ценят свою веру, которая для них — «само собой», за которую им никогда не приходилось страдать, чем сектанты, которые испытывают на себе жесткий прессинг. Они склонны более дорожить своей верой. Но это имеет и свою обратную сторону. Секта порождает у своих членов ощущение исключительности, особенности. Это стимулирует тщеславие, порождает разновидность «аскетизма», которым гордятся, как средством противопоставить себя окружающим. Так что сектантской «строгостью» не надо обольщаться, в ней порою нет ни какой духовности. Сектантский «аскетизм» хоть и может произвести впечатление, но он угрюм и