Сергей Есин - Дневник. 2009 год. Страница 41

Как обычно сладко обо всем на свете, а главное, о литературе поговорили, даже попили чаю, а потом – у нее лекция, у меня в конференц-зале круглый стол по спектаклю «Берег Утопии» – разошлись.

Зал был, к моему удивлению, полон. Это были не, как я предполагал, студенты Лита, а филологи из МГУ и педвузов, театроведы, заинтересованные посетители театра, журналисты. В президиум посадили Алексея Бородина, стояла табличка с именем Инны Вишневской, но я по опыту знал, что она не придет, и спектакль она не видела, чуть позже пришла Вера Максимовна. На моей табличке стояло «модератор», поэтому я и начал. Все, как обычно, о студентах, о посещении спектакля, о рецензиях моих студентов. Кстати, после большого перерыва я прочел эти рецензии, уже разобранные мною по разным категориям – практически статья готова, особенно если будет стенограмма сегодняшней встречи. После меня говорил Бородин, к нему, кстати, и были обращены вопросы. Как он нашел пьесу, как выбрал, как решился? Это и было самое интересное и самое главное в профессии. Участниками были высказаны некоторые суждения и о пьесе Стоппарда. Здесь врубился я и объяснил импульсы, которыми руководствуется писатель, когда за что-то берется. Говорили и о том, что пьеса была заказной – Национальный театр в Лондоне. Здесь врубилась Вера Максимовна со своей длинной – правда, слушали ее внимательно – медитацией обо всем на свете, в том числе и о пребывании в Париже и других странах. Последнее было в ответ на рассказ какого-то парня, который видел пьесу и в Нью-Йорке, и в Лондоне: а почему же в Москве в зале были свободные места? Здесь стал что-то говорить Бородин, преимущественно объясняя.

13 апреля. Не рискнул ехать сам за рулем и на похороны Михаила Ивановича Кодина, поехал с Витей. Всё оказалось ближе, чем я предполагал, может быть, потому, что ловкий Витя стремил очень верной дорогой. Из дома по Алтуфьевскому шоссе до Рублевского и там налево, на ул. Маршала Рыбалко.

Я думаю, знаменитый морг Кунцевской больницы давно не видал такого количества черных лакированных и отполированный до блеска машин. В основном был Клуб и Социальный университет. Провожающие в том возрасте, когда невольно думаешь о том, что скоро церемония эта может быть проведена с твоим непосредственным участием.

На улице тепло, большинство без пальто. На ступенях морга долго разговаривал с 80-летним Новожиловым – все о том же. Он совершенно серьезно делился: «Коли не дадут Ваганьковского кладбища, я хотел бы, чтобы мой прах развеяли над Ходынским полем». Ну, я понимаю, Ходынское поле, аэродром, это практически место его непосредственной работы. Но вот он добавляет: «Четыре взлета и одна посадка». Четыре взлета – при этом он приводит годы, месяцы, дни – это взлеты крупных, сконструированных им пассажирских лайнеров. Я поинтересовался: а почему посадка? И он с цифрами, с датами объяснил, что он в последний раз на опытном самолете летал сам, потому что больше волнуешься, следя за самолетом с земли, чем если сам в нем находишься. Я аккуратно поинтересовался: почему такая мысль – Ходынское поле? Новожилов ответил: «После того, как я отказался, чтобы мне, как дважды Герою, поставили бюст перед министерством на Ленинградском проспекте…».

– А почему отказались?

– Да потому что неудобно ходить на работу мимо собственного бюста. Вот тогда я и решил, или на Ваганьковском, или на Ходынке.

В ответ на эту, я бы сказал, «похоронную любезность» я также поделился своими планами на этот счет. Я-то уж о Ваганьковском не думаю. Конечно, могут положить рядом с матерью и В. С. На Донском. Но в последнее время мне постоянно кажется, что лучше бы мой прах развеять над уже не существующей деревней Безводные Прудищи, где я находился в войну.

После недолгой гражданской панихиды, где первым выступал Н. И. Рыжков, а последним очень хорошо говорил М. И. Ножкин, началась церковная церемония. Всем раздали свечи, я стоял и старался хорошо думать о покойнике. Он действительно был очень славным, а самое главное – добрым человеком. Но к чему была ему эта социология, эта борьба за звание членкора?..

На выходе столкнулся с В. Н. Ганичевым, поздравил его с переизбранием, которого он так плотно добивался. Но перед этим, еще на крыльце, за своей спиной услышал такой диалог с участием В. Н.:

– Когда у вас съезд?

– Да съезд уже прошел, 8-го – 9-го числа.

– По телевизору ничего не говорили.

– Не было скандала, поэтому и не говорили. Вот у кинематографистов был скандал…

Я подумал, что у кинематографистов просто был скандал другого калибра, вряд ли выступление В. Бондаренко можно считать особым скандалом. Члены союза все еще сохраняют иллюзию его необходимости, а ведь практически все это создано для обслуживания очень небольшого количества людей.

В институт приехал в 3-м часу разбитым и сразу начал думать о семинаре, который сегодня перенес на четыре часа. Вся моя, начавшаяся с утра, паника, как проводить семинар, закончилась, когда я вспомнил старый разговор с Русланом Киреевым, о его опыте по разбору чеховского редактирования рассказа Короленко. Дальше было дело техники – взял рассказ Короленко и отредактированный Чеховым фрагмент. После семинара немножко позанимались с Соней ее магистерской работой, которая и меня увлекала, а потом отправились в книжный магазин «Фаланстер». Это оказалось почти рядом, в Малом Гнездниковском переулке. Магазин, конечно, разнообразнее и больше, чем наша книжная лавочка. Тут же купил «Уроки рисования» Максима Кантора. Магазин этот какого-то странного устройства, кажется, у него коллективный хозяин. По крайней мере, семь человек причастны и к его работе и получают здесь какие-то деньги на жизнь. И вот один из этих видимых хозяев мой старый ученик Ваня Аксенов. Но тут же оказался и другой мой беглец – Олег Иванов. Как-то они оба обходятся без образования, но один уже закончил ВГИК («дополнительное» высшее), а Ваня хочет поступить в аспирантуру РГГУ. Кое-какие детали я пропускаю. Рассказали мне и еще одну новость: Сережа Самсонов выпустил какой-то удивительный роман, который сегодня претендует на почетное место в «Национальном бестселлере».

14 апреля, среда. Утром занимался не дневником, который, конечно, легче и в работе живей прозы, а все же продолжал «Кюстина». С перерывами на телефонные звонки работал почти до двух часов, а потом полетел в министерство культуры на совет по наградам. На этот раз проходило чуть больше двухсот человек. Рад, что поддержал Олега Гущина, который идет на звание народного артиста, он совершенно бесспорен. В этот раз на совете был Игорь Масленников, который ругал меня, что ничего не дали его фильму и за то, что сорок минут в Ленинграде прождал машину, которая так и не пришла, чтобы вести его в Гатчину. Это все недоделки организации, которые при Генриетте Карповне, были бы невозможны.

На этот раз на совете всплыли и обнажились две тенденции. Те соискатели, которым мы на прошлом совете отказали потому, что не нашли в их деятельности достаточных оснований, кроме административного ресурса, с огромной энергией вернулись к нам, вооружившись звонками или повторными настойчивыми просьбами региональных министров культуры. Звонки, протекция, связи… Все, как на штурм, на повторное рассмотрение! Это, несмотря на то, что уже давно мы приняли на комиссии решение принимать к повторному рассмотрению работы только по прошествии года. Второе, на что я обратил внимание, это прицел большинства соискателей на звание заслуженного деятеля искусств. Оно в известной мере не очень определенное, расплывчатое, все забывают, что здесь существует слово «искусство» во множественном числе и, ощущая некоторую свободу толкования, налегают.

Как всегда, старались поддержать людей из провинции.

Вечером смотрел юбилейный концерт Аллы Пугачевой. Как ясно и свободно чувствует она себя в своей нише и в своем образе. Но ведь этот образ надо было создать, а на это ушли многие годы. Миллион русских баб подпевали ей, буквально подпевал весь зал, тоскуя о своей неосуществленной красивой любви.

16 апреля, четверг. Утро начал с замечательной колонки Швыдкого в «РГ». Это небольшой смысловой обзор литературы последнего периода, где ничего не было названо, но суть была справедлива. Надо заканчивать с прошлыми видениями, жизнь изменилась. Но Швыдкой не был бы Швыдким, если бы ему не нужно было бы выстроить свой, лоббируемый им ряд. Назвал, правда, и моего любимого Прилепина и Распутина, но скорее для отмазки, для того, чтобы в это мощное соседство вставить А. Варламова с ЖЗЛовским «Булгаковым» и Д. Быкова с ЖЗЛовским же «Пастернаком. Михаил Ефимович не может без своих присных. Он-то понимает, что создание атмосферы прозы и саму прозу не пишут так, как пишут тома ЖЗЛ. Возможно, это его групповой ответ на критику, которой подвергся и Быков, и Варламов, и сам Маканин с его «Асаном». Не воюет ли М. Е. с Поляковым?