Джон Рид - Неизвестная революция. Сборник произведений Джона Рида Страница 43

В Царском Селе на станции все было спокойно, но там и сям виднелись кучки солдат, тихо перешептывавшихся между собой и беспокойно поглядывавших вдоль пустынной дороги в сторону Гатчины. Я спрашивал их, за кого они. «Что ж, – сказал мне один солдат, – ведь мы дела не знаем… Конечно, Керенский провокатор, но, думается нам, нехорошо русским людям стрелять в русских людей».

В помещении начальника станции дежурил высокий приветливый и бородатый солдат с красной повязкой полкового комитета на рукаве. Наши удостоверения из Смольного внушили ему большое уважение. Он был, безусловно, за Советы, но находился в некотором смущении.

«Красногвардейцы были здесь два часа назад, но потом ушли. Утром явился комиссар, но, когда пришли казаки, он вернулся в Петроград».

«А сейчас здесь казаки?»

Он мрачно кивнул головой. «Здесь был бой. Казаки пришли рано утром. Они взяли в плен двести-триста человек наших и человек двадцать пять убили».

«А где же они теперь?»

«Да вряд ли далеко ушли. Точно не знаю. Где-нибудь там…» – и он неопределенно махнул рукой на запад.

Мы пообедали в станционном буфете, пообедали прекрасно, гораздо дешевле и лучше, чем в Петрограде. По соседству с нами сидел французский офицер, только что вернувшийся пешком из Гатчины. Он говорил, что там все спокойно. Город в руках Керенского. «Ах, эти русские! – восклицал он. – Что за оригиналы!.. Хороша гражданская война! Все, что угодно, только не дерутся…»

Мы пошли в город. У выхода из вокзала стояло двое солдат с винтовками и примкнутыми штыками. Их окружало до сотни торговцев, чиновников и студентов. Вся эта толпа набрасывалась на них с криками и бранью. Солдаты чувствовали себя неловко, как несправедливо наказанные дети.

Атаку вел высокий молодой человек в студенческой форме, с очень высокомерным выражением лица.

«Я думаю, вам ясно, – вызывающе говорил он, – что, поднимая оружие против своих братьев, вы становитесь орудием в руках разбойников и предателей».

«Нет, братишка, – серьезно отвечал солдат, – не понимаете вы. Ведь на свете есть два класса: пролетариат и буржуазия. Так что ли? Мы…»

«Знаю я эту глупую болтовню! – грубо оборвал его студент. – Темные мужики вроде вот тебя наслушались лозунгов, а кто это говорит и что это значит – это вам невдомек. Повторяешь, как попугай!..» В толпе засмеялись… «Я сам марксист! Говорю тебе, что то, за что вы сражаетесь, – это не социализм. Это просто анархия, и выгодно это только немцам».

«Ну да, я понимаю, – отвечал солдат. На лбу его выступил пот. – Вы, видно, человек ученый, а я ведь простой человек. Но только думается мне…»

«Ты, верно, думаешь, – презрительно перебил студент, – что Ленин – истинный друг пролетариата?»

«Да, думаю», – отвечал солдат. Ему было очень тяжело.

«Хорошо, дружок! А знаешь ли ты, что Ленина прислали из Германии в запломбированном вагоне? Знаешь, что Ленин получает деньги от немцев?»

«Ну, этого я не знаю, – упрямо отвечал солдат. – Но мне кажется, Ленин говорит то самое, что мне хотелось бы слышать. И весь простой народ говорит так. Ведь есть два класса: буржуазия и пролетариат…»

«Дурак! Я, брат, два года высидел в Шлиссельбурге за революцию, когда ты еще стрелял в революционеров да распевал “Боже, царя храни”! Меня зовут Василий Георгиевич Панин. Ты обо мне никогда не слыхал?»

«Не слыхал, извиняюсь… – смиренно отвечал солдат. – Я ведь человек неученый. Вы, должно быть, большой герой…»

«Вот именно, – уверенно заявил студент. – И я борюсь с большевиками потому, что они губят Россию и нашу свободную революцию. Что ты теперь скажешь?»

Солдат почесал затылок. «Ничего я не могу сказать! – его лицо было искажено умственным напряжением. – По-моему, дело ясное, только вот неученый я человек!.. Выходит словно бы так: есть два класса – пролетариат и буржуазия…»

«Опять ты с этой глупой формулой!» – закричал студент.

«…только два класса, – упрямо продолжал солдат. – И кто не за один класс, тот, значит, за другой…»

Мы пошли по улицам. Редкие фонари давали мало света, прохожих почти не встречалось. Над городом нависло угрожающее молчание, нечто вроде чистилища между раем и адом, политически ничейная земля. Только парикмахерские были ярко освещены и набиты посетителями да у бани стояла очередь: дело было в субботу вечером, когда вся Россия моется и чистится. Я нисколько не сомневаюсь, что в тот вечер и тут и там мирно встречались советские бойцы и казаки.

Чем ближе мы подходили к дворцовому парку, тем пустыннее становились улицы. Перепуганный священник показал нам, где помещается Совет, и торопливо скрылся. Совет находился во флигеле одного из великокняжеских дворцов, напротив парка. Двери были заперты, в окнах темно. Солдат, бродивший поблизости, с мрачной подозрительностью оглядел нас и, не вынимая рук из карманов брюк, заявил: «Совет уехал уже два дня назад». – «Куда?» Он пожал плечами: «Не знаю…».

Пройдя немного дальше, мы наткнулись на большое и ярко освещенное здание. Изнутри доносился стук молотка. Мы стояли в нерешительности, но в это время к нам подошли, держась под руки, солдат и матрос. Я показал им свой мандат из Смольного. «Вы за Советы?» – спросил я их. Они испуганно переглянулись и ничего не ответили. «Что это там делается?» – спросил матрос, показывая на здание. «Не знаю…»

Солдат боязливо протянул руку и приоткрыл дверь. За дверью оказался огромный зал, увешанный кумачом и еловыми ветками. Там стояли ряды стульев, а перед ними возводились подмостки.

К нам вышла дородная женщина с молотком в руках. Рот ее был полон гвоздей. «Вам чего?» – спросила она.

«Будет вечером представление?» – нервно спросил матрос.

«В воскресенье вечером любители будут играть, – сурово ответила она. – Проваливайте!»

Мы пытались втянуть солдата и матроса в разговор, но они казались запуганными и расстроенными. Скоро они исчезли в темноте.

Мы направились к императорскому дворцу, вдоль огромных и темных садов. Фантастические павильоны и орнаментальные мосты смутно маячили сквозь ночной мрак; слышно было мягкое журчание фонтана. Вдруг, разглядывая смешного металлического лебедя, выплывавшего из искусственного грота, мы неожиданно заметили, что за нами следят. Человек шесть дюжих вооруженных солдат подозрительно и пристально приглядывались к нам с соседнего газона. Я двинулся к ним и спросил: «Кто вы такие?».

«Здешняя стража», – ответил один из солдат. Все они казались очень утомленными, да, конечно, так оно и было: долгие недели непрерывного митингования даром не проходят.

«Вы за Керенского или за Советы?»

Воцарилось короткое молчание. Солдаты неуверенно переглядывались. «Мы нейтральные», – ответили они, наконец.

Мы прошли под аркой огромного Екатерининского дворца, вошли за ограду и спросили, где здесь штаб. Часовой, стоявший у дверей изогнутого белого крыла здания, сказал нам, что комендант находится где-то внутри.

В изящном белом зале, разделенном на неравные части двусторонним камином, беспокойно переговаривалась группа офицеров. Все они были бледны и рассеянны и явно не спали ночь. Мы подошли к одному из них – седобородому старику в увешанном орденами мундире; нам сказали, что это сам полковник. Я показал ему наши большевистские удостоверения.

Он казался изумленным. «Как же вы добрались сюда живыми? – вежливо спросил он. – Сейчас на улицах очень опасно. В Царском Селе кипят политические страсти. Сегодня утром был бой, а завтра утром опять будут драться. Керенский войдет в город к 8 часам».

«А где же казаки?»

«Так в миле отсюда, вон в том направлении», – он взмахнул рукой.

«И вы будете защищать от них город?»

«О, нет, дорогой мой! – он усмехнулся. – Мы держим город для Керенского». У нас упали сердца, потому что в наших мандатах удостоверялась наша глубокая революционность. Полковник откашлялся. «Кстати, о ваших пропусках, – продолжал он. – Если вас поймают, то вы окажетесь в большой опасности. Поэтому если вы хотите видеть бой, то я прикажу отвести вам комнату в офицерской гостинице. Приходите ко мне завтра в 7 часов утра, я дам вам новые пропуска».

«Значит, вы за Керенского?» – спросили мы.

«Ну, не совсем за Керенского. (Полковник, видимо, колебался.) Видите ли, большинство солдат нашего гарнизона – большевики. Сегодня после боя они ушли в Петроград и увели артиллерию. Можно сказать, что ни один солдат за Керенского не встанет. Но многие из них вовсе не хотят драться. Что до офицеров, то почти все они уже перешли к Керенскому или просто ушли. А мы… гм… мы, как видите, находимся в самом затруднительном положении…»

Мы не поверили, что здесь будет какой-либо бой… Полковник любезно послал своего ординарца проводить нас на станцию. Ординарец был южанин. Он родился в Бессарабии в семье французских эмигрантов.

«Ах, – повторял он, – я не думаю ни об опасности, ни о лишениях. Но я так долго не видал моей бедной матери… Целых три года…»