Михаил Кречмар - Хроники разрушенного берега Страница 44

Залезли они, как псы бродячие, к нам на шаркет – аж трясутся. И от страха, и от голода. Слава Богу, кто-то меня признал – представителя закона, значит. Заперся один из них со мной в кубрик и мешочек в руку суёт. Я его развязываю – и не понимаю ничего, хоть убей. Я хоть и не геолог, но книги тоже иногда читаю. И с геологами общаюсь, между прочим.

«И что это ты мне суёшь?» – спрашиваю. Хотя всё уже наперёд знаю. Меня бы смех разобрал, но стыдно мне: люди такой крест из-за всего этого принимали…

«Тссс, – говорит он мне. – Главное, чтоб никто не видел!»

Я ему показываю: золото это всё у него разваливается на кристаллики кубической формы. Пирит это, серный колчедан то есть… Штука, конечно, гарная и дюже блестючая, но во всех смыслах совершенно бесполезная. Причём я об этой обманке не в учёных книгах прочитал, а в самых что ни на есть приключенческих. Первый раз на эту хрень попался английский пират Фробишер – целый корабль такого «золотого песка» привёз королеве Бесс с Ньюфаундленда. Страшно потом удивлялся, что не разбогател. Наверное, тоже на геологах сэкономил…

Бухта Бабушкина. Бочка-восьмиклинка

В бухте Бабушкина – лагуне Средней – стояло судёнышко, удивительно похожее на «башмак» городских недоброжелателей Василича. Вадима поразило, с какой точностью и на каком расстоянии Соловей и капитан определили номер судна, его хозяйскую принадлежность и личность капитана.

– «Зодиак». Танковозка Куркутского. Из Олы. Тоже раньше навигации вышел. И чего это его сюда чёрт припёр? Сейчас ни рыбы, ни икры…

– Народ какой-то странный на палубе, – у Соловья в руках появился неизменный бинокль. Вадим подумал, что этот бинокль появляется словно из ничего. – Как попугаи одеты. Неужто инострань какую-то подобрал?

Из разговоров мореходов Вадиму было известно, что время от времени (и не так редко, как это могло показаться властям и пограничникам) кораблики «москитного флота» возили самые разнообразные экскурсии и экспедиции иностранного происхождения – от съёмочных групп всемирно известной телерадиокомпании «Би-Би-Си» до охотников на бурых медведей, которых иногда по божьему попущению заносило в этот угрюмый угол на севере Дальнего Востока.

– Точно, инострань, – Соловей опустил бинокль, едва увидел, как надувная моторная лодка отвалила от грязно-серого борта баржи, – причём наука. Я Сергеева вижу, который специалист по птицам.

На подошедшей к борту Василичева шаркета моторке был сам капитан «Зодиака» – Александр Куркутский. Почему-то укоризненно покачав головой, он обратился к Соловью:

– Выручай, Вова. У нас тут на борту баба сбрендила.

– Я-то чем помогу? – искренне изумился Соловей. – Сам знаешь, у меня к бабам один подход – меж глаз.

– Да эта… Там медведь на берегу, – нехотя проговорил Куркутский.

– Вы его что, сами шлёпнуть не можете? – искренне изумился Соловей. – Ага, как всегда, друг друга боитесь. И иностранцев – что они на вас в Страсбургский суд подадут. Всё охотовед за вас делать должен. Ладно, поехали сперва к вам на пароход, бабу вашу посмотрю… Вадик, ты по-английски шпрехаешь? Тогда с нами езжай, толмачить станешь.

Соловей спустился в кубрик и вышел из него в длинном, почти до пят, прорезиненном плаще, с полевым кожаным планшетом на боку.

– От брызг, – объяснил он. – На этих гондонах, – он ткнул пальцем в «Зодиак», – всё время мокрый бываешь.

На борту танковозки Куркутского было непривычно чисто. Палуба была выскоблена и вымыта, на ней не было следов рыбьей кожи, чешуи и плавников, как на каждом уважающем себя судне. Видимо, это было обусловлено присутствием на борту иностранных граждан. Сами же иностранные граждане в количестве шести человек собрались кружком под стенкой рубки. В середине круга, прямо на листах палубы, сидела моложавая блондинка в светло-голубом комбинезоне. Она медленно раскачивалась из стороны в сторону, как шаман в состоянии транса, и причитала:

– That is so terrible, so terrible… This bear…

Соловей, чуть наклонив голову, с интересом оглядел картину:

– Эк её медведь впечатлил. Студент, скажи ей, что я охотинспектор и сейчас с удовольствием произведу вынужденный отстрел. Про удовольствие, впрочем, можешь не переводить.

В ответ на сбивчивое обращение Вадима американка вскочила с палубы и разразилась пылкой речью.

– Чего она там трындит?

– Не понял ничего. Про медведя что-то.

– Про медведя я и сам понял, – хмыкнул Соловей. Достал из планшета бумагу, ручку и сказал, как ему представлялось, на чём-то иностранном:

– Протокол, дура, ферштейн? Медведя, бэа – пух-пух! Понимайт?

Американка едва не опустилась перед ним на колени.

– Не, мы такими брезгуем, – сказал мрачно Соловей. – Надо на берег ехать. Где там этот медведь?

– Да прямо напротив, где чаны для засолки раньше стояли, – хмыкнул Куркутский.

– Ну ладно, вези нас туда. Избавим мы твою американку от медведя. Если он ещё там, разумеется.

– Он там, – зловеще пообещал Куркутский.

– Здесь раньше мощная рыббаза была, – продолжал просвещать Соловей Вадима. – Не такая, как на Сиглане, конечно, но – барак на пятьдесят рабочих, засольные чаны, пирс, икорный цех. Сейчас редко-редко сюда бригада приходит: кто-нибудь из рыбвода её сюда ставит. Так, чисто на личные нужды рыбца поймать. Тонн пять-десять. Живут в палатках, цех и барак на дрова давно пустили. Вот только бывшие засольные чаны и остались. Кстати, один из этих чанов Татарчук себе для жизни оборудовал – вместо избушки. Сделал крышу, в окне – люк световой, как на корабле, печку внутрь поставил, нары, стол, лестницу. Вроде землянки жильё получилось, маленькое, но тёплое. Так и живёт пол зимы в бочке.

Лодка ткнулась в гальку, и Соловей быстро, словно горностай, выпрыгнул на берег, следом за ним – Вадим. Сзади последовал Куркутский с двустволкой в руках.

– Показывай, – буркнул Соловей.

Куркутский повёл стволами куда-то между кочек, где лежала пустая бочка из-под горючего.

На первый взгляд пустая бочка из-под горючего.

Когда люди приблизились к ней, рядом поднялся огромный бурый зверь. Его правая лапа глубоко застряла в прорубленном в бочке отверстии. Судя по всему, рваные края дырки были загнуты внутрь и не давали мохнатому великану вытащить лапу наружу. Вид у зверя был злобный и измождённый: судя по всему, в таком состоянии он пребывал не меньше недели. Края пасти были в свежей крови: видимо, от ярости он постоянно кусал железный обод, обламывая зубы. Угрюмые и обычно бесстрастные глаза светились ненавистью.

Зверь сделал шаг вперёд, но тяжёлая бочка (Вадим узнал потом, что туда было нагружено полтора центнера камней и килограммов двадцать тухлой рыбы) повалила его снова на кочки.

Вадим едва не оглох от выстрела, который раздался совсем рядом. Он очумело покрутил головой.

Соловей держал ствол, которого – Вадим мог поклясться чем угодно – ещё доли секунды назад у него не было. Простой такой ствол, со стёршимся воронением, облезлым прикладом и военной мушкой в намушнике. С дульного среза поднималось колечко дыма от сгоревшего масла. Спустя ещё секунду Вадим понял, что СКС – самозарядный карабин Симонова – всё время был при инспекторе. Он просто висел стволом вниз под длинным плащом.

– Вот чего она так верещала, – угрюмо сказал Соловей, – увидела, как он в ловушку попал. Вообще, бочка-восьмиклинка первый раз всегда производит впечатление. Я когда впервые такое увидел, тоже дня три расстроенный ходил. Но это по молодости. Давай вскрывай его. Забираем желчь и череп. Желчь продадим жёлтым хоть за какие-то деньги, а хороший череп у трофейных охотников всегда в цене. Когти тоже поотрезаем – чтоб уж полное использование зверьку сделать, раз он так бездарно сгинуть ухитрился.

Броховская лагуна. Шаркет Трыща

Путь от бухты Шхиперова до Броховских ворот – пролива, ведущего в акваторию Ямской губы, – стал, наверное, самым красивым маршрутом, какой Вадим видал за свою жизнь. Вдоль невысокого обрывистого берега выстроились шеренгой гигантские скалы – как окаменевшие чудовища скандинавских легенд. Их ноги ополаскивала пена прибоя, а над головами, оранжевое, как загорающийся в печи огонь, висело практически не заходившее за горизонт в это время года солнце. Теневая сторона горизонта и само море были густо-серыми, словно опрокинутый на попа асфальт. Над скалами крутились бесчисленные чайки.

Берег постепенно заворачивал к северу, понижался, скалы вместе с берегом сходили на нет. Впереди открывалось морское пространство, перечёркнутое длинной, уходящей за горизонт поперечной линией – Броховской косой. Где-то во мгле угадывались береговые сопки, а под ними мерцали огоньки знаменитого среди обитателей Охотского побережья вольного посёлка Ямск.