Пирамида жива… - Юрий Сергеевич Аракчеев Страница 45

И на таком-то уровне собираются молодые люди воевать за восстановление гражданского достоинства советских людей, которое растаптывалось десятилетиями! Грустно было смотреть на этого симпатичного, молодого и, очевидно, смелого человека, который при всем при том не понимал элементарных вещей. Смогут ли такие, как он, спасти Родину?

Телевизионная встреча

Как я мечтал о телевизионной передаче в связи с «Пирамидой»! Нет, не ради себя вовсе. Я представлял героев этой повести в телестудии – Каспарова, Беднорца, Румера, двух заместителей Председателя Верховного Суда СССР, члена Военной коллегии, судей из Туркмении, может быть, даже самого Клименкина, его невесту, давно ставшую женой… Разумеется, и Главного редактора журнала, и – ради бога! – Первого зама. И, конечно, видных наших юристов… Увидеть воочию участников происходившего, героев нашего времени! Собранных вместе, высказывающих свое мнение о том, что происходило, о правоохранительной системе страны! Если уж повесть, опубликованная в журнале, так взволновала читателей, вызвав такую почту, то что же говорить о резонансе, который был бы от такой передачи!

Увы, какое там телевидение. Пресса – и та по-прежнему молчала.

Не случайно предательство считается одним из самых страшных грехов. Да ведь понятно: от врагов ты защищен. Враги они на то и враги, что ничего хорошего ждать от них не приходится. Друзья, родственники, единомышленники – это наш тыл. На кого ж полагаться, как не на них? Если кругом одни лишь враги, если нет друзей, близких по духу, единомышленников, то жизнь просто теряет смысл. Бороться только за себя – глупо, неинтересно, скучно.

Бороться по-настоящему можно только за дело, то есть за других, за нечто общее, которое делает тебя частью целого и возвышает. Поэтому я и хотел, чтобы люди в связи с «Пирамидой» задумались!

Журналу, опубликовавшему повесть, я был, естественно, благодарен. При всех неприятных моментах, которые все же имели место, нельзя было не оценить мужество главного редактора прежде всего. Как бы там ни было, но ответственность за публикацию перед высшей властью несет он – при нашей централизации и повсеместном единоначалии спрашивают обычно с начальника. Остальные в сущности пешки. Их могут, конечно, выбрать в качестве «козлов отпущения», но это лишь в том случае, если помилуют главного.

И то, что завотделом меня пригласил, а начальство не позвало на встречу с читателями в том самом НИИ, сначала, конечно, царапнуло, но потом забылось. Хотя, честно говоря, то, что за прошедшие месяцы журнал ни разу не вспомнил о моем существовании, если не считать бесконечных пакетов с письмами, аккуратно пересылаемых по моему домашнему адресу, меня удивляло. Создавалось странное впечатление, что опубликовав повесть, ставшую если не самой, то одной из самых значительных публикаций года в этом журнале – судя по количеству писем, звонков, устных отзывов, – редакция совсем забыла о ее авторе. Доходили слухи то об одной, то о другой встрече редакции и авторов журнала с читателями. Меня не пригласили ни разу.

И вдруг совершенно случайно от одного из друзей я узнал, что состоится телевизионная передача о встрече читателей с редакцией и авторами этого самого журнала. Узнал я это как раз в день передачи – у меня не было телевизора, и я не следил за программой. Как?! Неужели? Не может же быть, чтобы они опять не пригласили меня… И мы с женой поехали к ней смотреть передачу (мы жили с женой отдельно, у меня телевизора не было).

Да, передача шла в записи. Да, встреча с читателями этого самого журнала. Да, многие авторы публикаций того самого года – повестей, рассказов и даже статей.

Никем ни разу не было сказано ни слова о «Пирамиде». Как будто ее просто не было.

Вел встречу Первый зам. Именно он казался главным, а вовсе не главный редактор, который тоже присутствовал и даже что-то говорил, но как-то тускло, на втором плане.

А ведь даже по объему «Пирамида» была одной из трех крупнейших публикаций года. И получила больше всех писем, как мне уверенно сказали в редакции.

«Коллеги»

В начале 1988-го года состоялось Собрание писателей Москвы, посвященное «перестройке». Не «отчетно-выборное» и не посвященное «красной дате», и не Конференция, не Пленум Правления, куда приглашаются только избранные. Демократическое, открытое, без пропусков и кажется даже без регистрации присутствующих. Уже прошел знаменитый Пленум Союза кинематографистов, на котором впервые демократическим путем сменились вожди Союза – забаллотированы были почти все прежние бессменные «зубры», и к рулю пришла «молодежь». В Союзе Писателей перестройка пока не проявлялась никак – все до мелочей оставалось по-прежнему, разве что первый секретарь Московской организации сменился, но и то лишь потому, что прежний сам оставил свой пост и перешел на другую работу. Нового выбирали из нескольких «альтернативных» (модное стало слово) кандидатур, однако право голоса имели лишь прежние члены Правления, а потому прошел самый консервативный из кандидатов…

Но закончился ведь уже третий год «перестройки», и перемен ждали все.

Большой зал Центрального Дома литераторов – на шестьсот с лишним мест – был заполнен до отказа, люди сидели и стояли в проходах, в фойе, микрофоны были выведены и в Малый зал, который тоже был полон. Собралось что-нибудь около полутора тысяч столичных писателей – почти весь наличный состав… К трибуне было не протолкнуться.

Начинали, как всегда, «генералы», и очень скоро стало ясно, что ничего нового на этом собрании не произойдет. С особым вниманием ждали выступления нового первого секретаря, но он говорил не о перестройке в Союзе Писателей, не о насущных нуждах страны, не о катастрофическом духовном и нравственном кризисе. Главное содержание его речи составляли литературоведческие рассуждения о языке и поэтике Маяковского, над книгой о котором он в настоящее время работал…

Говорили, конечно, и о наиболее заметных произведениях последнего времени, называя привычную, многократно закрепленную в прессе «обойму». Слово получил заведующий отделом журнала, опубликовавшего «Пирамиду», Валентин Оскоцкий – тот самый, который на редколлегии, помнится, заявил, что «если повесть будет опубликована, она станет заметным явлением в литературе». Несколько произведений из «обоймы» он разобрал, остальные просто упомянул. Особо отметил, конечно, те, что опубликованы в прошлом году в журнале, где он заведует прозой. О «Пирамиде» не было сказано ни слова. Ни