Веста Спиваковская - Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге Страница 5

– Рома! Остановись, давай поговорим, давай все обсудим! Что с Ксюшей? Что происходит?

Дрожали ноги и кружилась голова. В ответ Рома чеканил шаг, как Терминатор. Единственное, что он позволил себе сказать, было твердое и беспощадное, как камень: «Я все решил. Ксюша будет жить со мной. Ты нам больше не нужна».

Глава 7

Что испытывает земля, из которой неведомая сила с корнем выдирает живое дерево? Земля кричит от боли. И хотя этого никто не может услышать, образовавшаяся внутри нее пустота становится такой огромной, что поглощает все вокруг. Этот крик невозможно ничем заглушить, он беззвучный, но душераздирающий.

…Еле успела на обратный поезд до Питера. В голове звучали слова милиционера: «Скорее идите в суд!» Эта фраза и была той единственной, едва различимой точкой впереди, которая помогала мне хоть куда-то идти. Двое суток в пути вспоминаю стоп-кадрами: незнакомая женщина в купе отпаивает меня сердечными каплями. Потом плачу у нее на коленях. Грудную клетку сдавливает и разрывает. Левую руку, как гипс, плотно прижимаю к телу, словно прикрываю кровоточащую рану. На станции подходят какие-то врачи, но я ничего не могу им сказать. Спать не могу. Не получается даже залезть на верхнюю полку. Не могу ехать. Не могу ничего есть. С трудом могу дышать. Как же мне теперь жить? Тело назло продолжает функционировать, хотя совсем не слушается. За последние дни августа моя жизнь, кажется, сократилась на треть.

Вместе со стуком колес в голове стучало имя моего ребенка. Сознание цеплялось за воспоминания о Ксюше, как больной за кислородную трубку. Кто-то в купе гладит меня по голове. Значит, весь этот сюрреализм не случайность, не следствие невнимательности, а меня просто обвели вокруг пальца. Значит, все было заранее подготовлено. Моей новой реальностью неожиданно стала война, в условиях которой я не знала ни как жить, ни что делать, ни к кому обращаться.

Глава 8

В Питере я не теряю ни минуты. Сразу – в первую попавшуюся юридическую контору на улице Рубинштейна, там от руки и под диктовку маловразумительной тетеньки составляю исковое заявление и мчусь с ним в районный суд. Потом – в районную опеку. В розыскной отдел полиции. В телефонную компанию – распечатать свои звонки в Широкую Балку за все лето. В кризисные службы по защите женщин и детей от домашнего насилия, в общественные организации, приемные депутатов. Я еще не научилась сдерживать слез и сама до конца не верю в то, что рассказываю.

«У меня украли и прячут ребенка!»

Хотя везде ответом мне одно лишь сочувствие, я двигаюсь дальше, от одного кабинета к другому, наивно полагая, что просто стучусь не в те двери. Каждый день я обхожу все инстанции, которые только попадаются на пути. Я учусь писать заявления и изучаю этот новый – сухой и официальный – язык войны, на котором надо обращаться к чиновнику, чтобы он хотя бы просто тебя услышал.

Наконец, у меня появляется первый союзник. Адвокат Саша Кабанов сотрудничал с «Радомирой» – кризисным центром для женщин, подвергшихся насилию. Сюда я обратилась, прочитав объявление в лифте. Когда я пришла на назначенную встречу, Александр уже ждал в кабинете и сразу произвел на меня приятное впечатление. Молодой, амбициозный, он видел самую суть дела и задавал точные вопросы. Мы проговорили пару часов, и только тогда я впервые смогла выдохнуть и хоть немного успокоиться.

– У вас осталась копия искового заявления, которое вы подали в суд?

– Нет, – удивилась я. Как любой нормальный человек, я никогда в жизни до этого не была в судах и вообще ничего не знала о юридических и судопроизводственных деталях. Естественно, я подала свое от руки написанное заявление без необходимых копий по количеству участников, не указала третьих лиц, не приложила свидетельство о рождении ребенка. Адвокат на Рубинштейна, видимо, была слишком увлечена маникюром и просто не посчитала нужным предупредить об этих формальностях. Поэтому вскоре районный судья направил мне определение о том, что рассмотрение моего дела приостановлено до момента устранения недостатков.

В тот же вечер Саша прислал мне измененный текст искового заявления, которое следующим утром я отнесла в суд. По дороге сделала ксерокопии всех требуемых документов и оплатила пошлину по количеству заявленных требований.

– Есть хорошая новость, – сообщил Саша. – В конце недели мне надо быть в Ставрополе, так что могу на обратном пути заехать вместе с тобой в Новороссийск.

Моей радости не было предела. Саша уверял, что знакомство с местными органами опеки должно нам быстро помочь поставить точку в этой неразберихе.

– Это сейчас самый зубастый механизм! – вдохновенно пояснил он. – В любом споре о детях именно им вверено право заключительного слова. Когда ты сообщишь, что от тебя муж со свекровью спрятали дочку, органы опеки тут же выступят с ходатайством в суде о передаче ребенка матери! – Саша тоже воспитывал дочь, и хотя отношения с женой у него не складывались, он признался, что никогда не смог бы поступить подобным образом со своим ребенком.

Каждый поход в новую организацию сулил мне надежду. В Новороссийске мы с Сашей ошиблись адресом и вместо указанной в справочнике опеки зашли в судебно-психиатрическую службу «Диалог». Изнутри помещение напоминало старую усадьбу. Если в Питере в любой службе на посетителя выкраивались считаные минуты (из-за чего сразу начинаешь чувствовать себя гоголевским маленьким человеком), то здесь все было наоборот. Редкому посетителю уделялось много внимания, чиновников интересовали подробности, и они реагировали на проблемы как простые люди, по-человечески. Появилась надежда, что и работники опеки отнесутся к моему делу так же неформально.

В «Диалоге» нам подсказали, что опека, вернее Управление по вопросам семьи и детства, находится на улице Героев-десантников, напротив Южного рынка. Туда мы и отправились. Люди с авоськами равномерными потоками растекались по сторонам. Во дворе дома гирляндами сушилось на солнце белье. Я обратила внимание на асфальтированную детскую площадку и качели, на которых отдыхали коты. Мы с адвокатом вошли в укромное помещение на первом этаже девятиэтажного дома. Объяснять сотрудникам опеки сложившуюся ситуацию мне помогал Саша – я то и дело начинала плакать, все еще не в силах до конца поверить в происходящее.

– Вы из Питера? – ахнули в приемной. – Тогда пишите заявление и идите к начальнице.

Начальница, прочитав мою фамилию, тут же удивленно вскинула бровь.

– Проценко? Муж у вас – Проценко? – я кивнула. Начальница вышла из кабинета и скоро вернулась с какой-то папкой. Мы с Сашей сидели молча: в конце концов, мы планировали уже сегодня добиться встречи с Ксюшей, и, конечно, я в глубине души надеялась, вооружившись поддержкой госслужб, увезти ее домой в Петербург.

– У нас уже заведено дело по вашему случаю, – деловито сообщила она, листая бумаги в своей папке, – ваш муж уже был у нас и тоже обращался за помощью.

Повисла нелепая пауза. Такого поворота никто не ожидал. Неужели Проценко нас опередил? За какой еще помощью он мог обращаться в органы опеки? В конце концов, в суд подала я, а не он. Ребенка скрывает он, а не я! Мысли путались в голове. В фигурах работниц органов опеки я по-прежнему старалась разглядеть ангелов спасения моего несправедливо попранного материнства.

– И за какой же помощью к вам обращался мой муж? – наконец я решилась нарушить всеобщее недоумение. Начальница смущенно стала перебирать бумаги и цитировать: «Моя жена такая-то такая-то отказалась от ребенка такого-то года рождения… Тем самым причинила вред психическому здоровью… Совершала действия сексуального характера…» Далее начальница устало зевнула, перестала читать и наконец взглянула на меня с пониманием. Это вот, значит, как? Рома решил сделать из меня чудовище, чтобы забрать Ксюшу? Или чтобы унизить меня перед тем, как я обращусь за помощью? В любом случае муж уверенно обвинял меня в грехах, которые не имели ко мне никакого отношения. До этого – в милиции, а теперь уже в письменном виде, в органах опеки. Саша поспешил взять все в свои руки.

– Мы бы хотели проехать по указанным в заявлении Проценко адресам, чтобы мать могла встретиться с дочерью, – уверенно сказал он. Начальница тут же перепоручила это инспектору, которая велела ожидать в коридоре.

Два часа бездействия были пыткой. Я то и дело выходила на крыльцо и глядела по сторонам. Ксюша совсем-совсем рядом! Наконец, в сопровождении участкового милиционера и двух специалистов опеки мы сели в машину. Первый адрес – улица Волгоградская – квартира бабушки Ромы. Старушка открыла дверь и долго демонстрировала свое недовольство, так и не сообщив, где находится Ксюша. По второму адресу, на улице Новороссийской Республики, никого не оказалось, а других в Ромином заявлении не было. Тогда я раскрыла карты, сообщив последний известный мне адрес – дачу в Широкой Балке. Инспектор из опеки, самая равнодушная женщина из всех, кого я когда-либо встречала, решила позвонить Роме на мобильный.