Леонид Васильев - Судьбы дорога Страница 5

– Понимаешь, друзей встретил, с кем не бывает: «А мне всегда чего-то не хватает: зимою лета – осенью весны. Эх, Дуня ты, Дуняха, Дуня – толста ряха,» – тихо пропел Фока Букин.

– Ладно. Не порти, хоть песню-то. Шагай завтра на поклон к механику, да просись на работу, че без дела шляться? – шумела сожительница.

– Была бы шея, а хомут всегда найдется, – зевнул Букин.

Вообще-то Фоку Букина считать однообразным было бы несправедливо. Да, он любит гульнуть: выпить может в любое время дня и ночи. Но люди, его знающие, порой им восхищаются, как мастером на все руки. Он отремонтирует любой вид техники, электропроводку проведет по всем правилам пожарной безопасности, как настоящий электромонтер. Все у него ладится, все сделает, надо лишь его застать пораньше, пока он не усугубил – «Утро туманное». Дружба с «зеленым змием» круто изменила оплот Фоки. Он стал вроде – лодки без руля, предоставленной всем ветрам. Настоящая жена Букина покинула его с двумя малолетними детьми, уехав куда-то за пределы республики.

Никому не обязанный, предоставленный сам себе, Фока не искал серьезных женщин и был доволен тем, что ему встречалось на жизненном пути.

Утром, подъехав к дому Воробейчика, егерь Журавлев застал хозяина с рубанком в руках.

– Анатолий, похоже, ты собрался строгать полено по технологии известного в детстве папы Карло?

– Семен, похоже, ты ошибаешься, хочу на могилку отца поставить новый крест, прежний сгнил.

– Знаешь, пустое это дело, деревяшка в земле долго не стоит, надо ставить из металла, – рекомендует Журавлев.

– Но для этого кроме металла еще и мастер нужен, – уточнил капитан.

– Арматура нужного сечения есть возле кузницы в лесничестве, а с кузнецом и сварщиком проблемы тоже нет: Фока «Стакановец» домой вернулся. Он заказ выполнит, – настаивал Журавлев.

– Фока – стахановец, – переспросил Воробейчик?

– Нет, «Стакановец», – повторил Семен, – это у Фоки Букина кликуха такая. За работу деньгами не берет, но стакан перед работой для – вдохновенья и после завершения ее – наливай.

Капитан рассмеялся, однако предложение Журавлева его заинтересовало:

– Где и когда можно найти этого мастера?

– Едем прямо сейчас, я его видел около кузницы.

Воробейчик, положив рубанок на полку в сарае, сел в машину.

Вскоре они вошли в деревянную избушку, стены которой изнутри защищены плоскими шиферными плитами для пожарной безопасности. В центре помещения врыт широкий дубовый кряж, на нем стальная наковальня. В горне едва тлеют угли, на шестке разбросаны кузнечные инструменты.

В углу, на скамеечке, с сигаретой в зубах притулился худощавый мужичок, впалые щеки на скуластом лице давно не бриты.

– Чего такой грустный? – поприветствовал мастера Семен.

– Я не грустный, я трезвый, – отвечал Фока.

– Вот такой ты нам и нужен! – воскликнул Семен, – надо сковать крест на могилку отца капитана Воробейчика.

– Сковать-то оно можно, но как начать работу без вдохновителя? – пожаловался кузнец.

– Этот нюанс нами предусмотрен, подойди к машине, – пригласил Журавлев. Он налил Фоке стакан, и тот, оглядевшись по сторонам, одним махом опорожнил его до дна.

– Понимаешь, – объяснял мастер, – механика боюсь. Он поучает, что пить можно только после работы, а не во время работы. Не понимает начальник, что на вкус и цвет – товарищей нет.

Покурив и бросив окурок в печь, Фока включил вентилятор, угли занялись дымом, а под струей воздуха вспыхнули и зарумянились малиновым цветом.

Довольно потерев ладонь о ладонь, «Стакановец» продолжал:

– Сейчас прутки расскалятся и начнем гнуть железо, придавая нужную форму, а потом закрепим сваркой. Такой крест из арматуры простоит века.

Возле печи жарко. Мастер работает в майке. Мужики, наблюдавшие за Фокой, узрили, что не такой уж он худой. Вон в руках и плечах мускулы играют.

Семен с Анатолием попеременно держат горячие прутки, а кузнец работает кувалдой и, что-то вспоминая, рассказывает:

– Я откуда приехал недавно, дак там люди вообще не одинаковы, однем словом – чудаковаты. Какой-то деревенский краско-мазило взял да нарисовал с одной стороны сплошного забора – образ вождя пролетариата, а с другой стороны изобразил – святого. И вот у забора стали собираться люди, согласно по их философскому убеждению: хе-хе-хе! А один мужик у себя во дворе решил кастрировать порося, сунул его в узкий бочонок и перевернул бочку так, что поросенок оказался задними ногами кверху.

– Это еще для чего? – спросил шофер Семен.

– Ну, как же, так работать сподручнее, наклоняться не надо и животное связывать не надо, чтоб не убежал. Вот он одно яйцо аннулирует, посидит, покурит, а рядом бутылка водки, для дезинфекции.

Неожиданно дверь в кузню отворилась, вошел мужик со складчатым шрамом под глазом, его рыжие усы озабоченно торчали ежиком. Он, не здороваясь, попросил у Фоки папиросу и удалился.

– Кто таков? – спросил капитан.

– Это друг мой, – Олег, по кличке – «Кафтан». Он кликуху из тюряги привез.

– Кафтан, это же старинный вид верхней длиннополой одежды – хе-хе, – усмехнулся Воробейчик. А за что, сидел-то этот твой – «Кафтан»?

– Дак, винишка захотел, разобрал в магазине деревянный потолок, набрал мешок вермута, колбасы. Всех своих друзьев напоил, накормил. Трезвый-то он покладистый, послушный, быват в сердцах пошлешь его – на хрен, он так и идет прямо, не сворачивая.

Энергично работая кувалдой, Фока вытер обильно выступивший пот, высморкавшись, продолжал свой сказ:

– Как-то сидел я с удочкой на берегу. Подошел «Кафтан», спрашивает: «Ну, че, клюет?»

Отвечаю: «Не клюет, почему-то».

«А на что рыбачишь?»

«Как обычно, на червя».

«Сегодня клюет только на тещин глаз» – стоит, посмеивается.

– Я «Кафтану» говорю: «Рыба не клюет из-за жары, лежит на спине – под солнышком пузо греет».

А он поспорил: «Рыба кверху животом лежать не может, так вода в нос нальется»…

Крест получился, что надо – внушительным и солидным, с таким не стыдно появиться на кладбище. Осталось, лишь, почистить металл от ржавчины и покрасить в нужный цвет. Воробейчик поблагодарил мастера за работу, а Семен Фоке высказал:

– Знаешь, Букин, иногда тебя хочется заслуженно назвать местным Кулибиным – именем талантливого изобретателя, а порой хочется обозвать «стакановцем».

Но Фока только ухмыляется:

– Называй меня, как хочешь, только наливай полней!

Глава пятая

Семен подрулил к створкам ворот дома, открыв дверку багажника, спросил:

– Толя, куда груз положим?

– Давай обработаем ржавчину во дворе.

И вот двое мужчин, взявши в руки щётки для обработки металла, принялись за работу.

Вскоре арматура, освободившись от ненужного налета, покрылась естественным цветом. Осталось защитить крест от природных катаклизмов, краской.

Воробейчик советуется:

– Семен, в какой цвет обратим надгробный символ – в черный или синий?

– Вообще-то, по утверждению Фоки – «Стакановца», – на вкус и цвет товарищей нет. Но, если порассуждать, то черный цвет траурный, он отождествляет трагедию.

– Но разве жизнь моего отца, тяжело раненного на войне, не трагична?

– Но синий цвет все же лучше, – советует Журавлев, – это цвет небес, ведь там где-то живет Бог, и души, покинувшие тело, наверно летают рядом.

– Ну, хорошо, – согласился капитан, – давай предадим надгробию небесный цвет.

На удивление краска сохла быстро, друзья решили съездить на кладбище и поставить крест, не откладывая.

Кто-то постучал в калитку с обратной стороны. Воробейчик пошел навстречу пришельцу. Им оказался бывший лесник Елкин Иван Григорьевич. Обрадовавшись друг другу, они, крепко поздоровавшись, разговорились. Иван Григорьевич, вытирая слезы радости, выкатившиеся из покрасневших век, говорил:

– Анатолий, я слышал, ты собираешься посетить могилку родителя. Вот, я и подумал с тобой съездить, ведь с Владимиром Захаровичем мы были друзьями. Ты поспрашивай матушку – Анну Васильевну, она тебе много чего расскажет. Я еще хотел бы осмотреть могилку жены, покинувшую нас с дочерью.

– Ну, вот, символ надгробия к переселению готов, – сообщил Семен.

– Вот и хорошо, – кивнул Анатолий. Он пригласил Елкина в машину.

Уазик остановился у кладбищенских ворот. Могила отца недалеко от входа, ее, среди других, нашли по приметной плакучей березе. Здесь, обнажив головы, мужики постояли молча, каждый думая о своем.

В таких случаях молодые грустят по умершим, ушедшим по невозвратной дороге, а старики порой вспоминают стихи российского классика.

Храните свое вековое наследство,Любите свой хлеб трудовой —И пусть обаянье поэзии детстваПроводит вас в недра землицы родной!

Тогда, в детстве, для школьника Ваньки Елкина, это стихотворение было просто организованными в рифму строками, а теперь, на склоне лет жизни, они являются неоспоримым преддверием в мир иной. «Да и есть ли он – этот мир? – размышляет старый Елкин. – Богомольные уверяют: есть, но из миллиардов, во все времена умерших, еще не один человек не воскрес, и подтвердить существование мифического мира некому».