Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» № 11 за 2003 год Страница 5

Современный ежедневный посетитель Ивановского художественного музея, пожалуй, даже не ведает, что представшая его взору экспозиция скрывает одну из самых остросюжетных историй возникновения музейных коллекций.

«Музей – это моя душа, а фабрики – источник средств для жизни и его пополнения» – так, довольно практично, рассуждал Дмитрий Геннадьевич, человек, чьими великими стараниями было составлено одно из самых больших и интересных частных собраний в дореволюционной России, которое он принес в дар родному городу.

Здание Ивановского художественного музея, как и полагается для «Русского Манчестера», так на рубеже XIX—XX веков называли промышленный город Иваново-Вознесенск, является строгим сооружением из красного кирпича, использовавшегося в XIX веке для промышленных и партикулярных объектов. Идеальное месторасположение музея, разместившегося на одной из двух основных магистралей города, делает его удобным топографическим ориентиром и реальным центром культурных событий городской жизни. Строгость музейного интерьера дисциплинирует зрителя, не давая возможности затеряться в бесконечных лабиринтах музейных залов. Сдержанный пафос музейной торжественности приводит в равновесие симметрия, возникающая благодаря оси парадной лестницы, увенчанной статуэткой козочки из Геркуланума.

Поднявшись по парадной мраморной лестнице, упираешься прямо в античные амфоры и помпейские мозаики – точку отсчета музейной экспозиции. Направо – история искусства от Древнего мира до «Голубой розы», налево – временная выставка – художественный проект. По утвердившейся музейной традиции парадные залы обычно отдаются во власть постоянной экспозиции, вытесняя сменные выставки «на обочину» мансард, коридоров, «комнат прислуги» и прочих второстепенных помещений. Ивановский музей решился на весьма радикальный жест, отдав под проекты половину выставочных площадей. Для российских музеев такая ситуация поистине уникальна.

Абсолютно симметричное пространство уравнивает выставочные эксперименты и классическое искусство из запасников. Экспозиционные залы снимают традиционный конфликт музейной антикварности и реального времени, тем самым дистанция между прошлым и будущим, старым и новым, столичным и провинциальным преодолевается самым благоприятным образом. Горизонтальная протяженность экспозиции уравновешивает в правах и мерную статику Древнего мира, и хрестоматийную монотонность русского искусства XIX века, и энергетику экспериментальных проектов.

Возникновение города Иванова вряд ли сопоставимо в плане сюжетной привлекательности с хрестоматийными случаями градообразования. Не было в этом событии ни величия геополитической воли, ни территориально оформленной сверх-идеи. Безуездный город Иваново-Вознесенск родился на волне пореформенного промышленного бума, сложившись из двух соседних сел с общими ремесленными корнями.

Родовая приверженность местных жителей ткацким и ситценабивочным занятиям сделала эту территорию объектом хозяйственной экспансии свежевызревшего российского капитала. Поэтому точкой отсчета Иваново-Вознесенска стал не кремль или усадьба очередного феодала, а несколько фабрик-мануфактур, сгрудившихся на берегах речки Уводи. Город рос пропорционально росту амбиций новоявленной элиты, стараясь максимально соответствовать ее культурным ожиданиям. Это не требовало особого труда – вчерашние крепостные, а ныне крупнейшие промышленники и фабриканты были людьми прагматичными, знали цену деньгам и потому относились к жизни максимально функционально. Свои «Версали» и «Петергофы» они мыслили в строгой геометрии заводских корпусов и рабочих поселков с непременными театрами, клубами и парками.

Тем интереснее выглядит история создания и становления Ивановского художественного музея: собрания с уникальным культурным диапазоном – от египетских саркофагов до супрематических композиций…

Египетская мумия, древние инкунабулы, тибетские манускрипты, появившиеся в российской глубинке, заставляют грезить сюжетами, превращающими немногословного ивановского текстильщика в Индиану Джонса, Лару Крофт и Лоуренса Аравийского в одном лице. Впрочем, если бы не счастливая случайность, эта кинематографическая галерея имела риск завершиться трагически. Купив все-таки билет на злополучный рейс «Титаника», Бурылин внезапно заболел пневмонией. Узнав же о трагедии, приобрел стойкое предубеждение против поездок в Новый Свет…

Разветвленная агентурная сеть прытких посредников-антикваров регулярно приносила ему интересную «добычу». Среди его агентов особенно часто значатся торговец древностями Ермолай Запорожский из Керчи и господин Прато-Римский из Италии. Эти люди с «говорящими» фамилиями были хорошо осведомлены о пристрастиях и пожеланиях ивановского купца и неустанно добывали сведения о редких находках. Так г-н Прато-Римский докладывал в сентябре 1910 года о расценках на средиземноморскую старину из города Рима: «…купиль Гробница исъ подношку, й буста Нерона, на обше ценну 1500. лир исъ ихны упаковку (три яшикъ под № 6018. – 19-20. й хоторы отправлялне на Ваше адресъ по ж. Дорогъ на маломъ скоростй.) 16го 3.й Сего Сентябръ-».

Подобные донесения прибывали к Бурылину со всех концов Старого Света. Но не следует заблуждаться на его счет. К удивлению коллег и к явному неудовольствию прагматично настроенной родни, помыслы Бурылина оставались вполне романтичными, лишенными малейших признаков корысти. Ни погружение в экзотическую роскошь, ни обустройство антикварной лавки нисколько не волновали его одержимое сознание. Бурылин сочинял Музей. Музей-текст, музей-послание – замысловатую иллюстрацию, воплотившую его личный образ мироздания. Несметные сокровища, лишенные неугомонным фабрикантом своей исторической родины, становились буквами, знаками, символами этого образа, кропотливо, шаг за шагом, складываясь в искомую «коллекцию, представляющую мир».

В итоге произошло, пожалуй, самое удивительное деяние Бурылина – Музей промышленности и искусства. Еще в 1905 году в «Справочной книге для русских библиофилов и коллекционеров» (составитель Е.А. Шуманский) можно было прочитать: «Как по количеству предметов, так и по ценности и редкости их, музей Д.Г. Бурылина нужно считать одним из лучших частных музеев России». Впрочем, для публичных осмотров музей стал доступен лишь в канун Первой мировой войны. «Послание потомкам» наконец-то было завершено, и теперь Бурылин прочил ему роль ключевого пункта своего завещания родному городу.

Нагрянувшая революция внесла свои коррективы в романтический настрой магната-собирателя. Наличие подобного музея в Третьей пролетарской столице (по прижившейся легенде, именно так называл Иваново-Вознесенск Ленин) являлось серьезным поводом для его немедленной национализации, и Бурылину пришлось расстаться со своим детищем еще при жизни. Музей был переименован в Иваново-Вознесенский губернский краеведческий музей, а сам Дмитрий Геннадьевич по личной просьбе М.В. Фрунзе спешно переквалифицировался в хранителя-экскурсовода теперь уже бывшего своего имущества. Дальше были первые годы советской власти и многочисленные разделения коллекции: сначала по тематическим разделам, затем – уже после Великой Отечественной – раздача изрядной ее части пострадавшим музеям Крыма, малопонятное распределение в пользу Эрмитажа уникального масонского собрания и фрагмента восточной коллекции – в пользу Музея Востока. Но все же наиболее ценной половине бурылинского наследства суждено было остаться дома. В 1959 году большая часть восточных экспонатов и почти не потревоженный Древний мир переехали в только что образованный Ивановский художественный музей, в одночасье сделав его одним из наиболее интересных музеев Центральной России.

В качестве завершающего аккорда бурылинских поисков формулы мироздания история преподнесла нам еще один красивый сюжет. Когда-то, отдавая деньги на столь важное для текстильной столицы Реальное училище, Бурылин и не подозревал, что именно в этот момент он создавал свой Музей. Что именно здесь спустя четверть века после его смерти обретут долгожданное равновесие многочисленные сюжеты его нелегкой судьбы.

…В Иванове мумия объявилась в 1913 году. Ее путешествию в российскую глубь способствовало некое агентство «Бансель», взявшее с Бурылина за столь неординарные услуги 90 франков наложенным платежом. Как и подобает историям с покойниками, количество тайн и белых пятен в этом приключении заметно преобладает над связностью сюжета. Доподлинно известно, что появление мумии в жизни Бурылина – плод семейной экспедиции Дмитрия Геннадьевича и его жены Анны Александровны по странам Востока. Известно также, что в этом отчаянном предприятии ему ассистировал в качестве гида и переводчика некий «студент Левин». Этот же студент и приобретал для Бурылина мумию в Каирском музее в 1913 году, затем по непонятным причинам хранил ее у себя под кроватью, после чего захворал неизвестной болезнью, предъявив Бурылину претензию по поводу своего «затянувшегося романа» с египетской древностью. Между тем дело было отнюдь не в Бурылине, а в культурно-историческом статусе его приобретения. Депортация мумии как национального достояния Египта всячески усложнялась силами ретивой таможни, характерное поведение которой заполнило похождения мумии шквалом бюрократических козней. До сих пор сам факт присутствия в глубине России настоящей египетской мумии является неиссякаемым источником исследовательских измышлений на тему родовой принадлежности «египетской гостьи». При этом список потенциальных претендентов на прямое родство буквально поражает своей археологической монументальностью – от самой Нефертити до некоего высокопоставленного египетского вельможи эпохи Нового царства. В результате за недостатком исторических улик все сошлись на том, что бурылинская мумия когда-то была молодой девушкой, принадлежавшей неизвестному, но знатному роду I тысячелетия до н.э. Романтический сюжет о египетской принцессе изящно дополняет история еще одного, не менее знаменитого экспоната из коллекции Бурылина – крышки саркофага щитоносца Анхефа XXI египетской династии (атрибуция О.Д. Берлева и С.И. Ходжаш). В 1913 году Д.Г. Бурылин приобрел в Воронеже экспонаты музея А.Л. Дурова, известного русского дрессировщика и коллекционера восточных древностей. Свой музей Дуров сотворил в виде копии дворца эмира Бухарского. В «Каталоге музея Анатолия Леонидовича Дурова» в «Отделе 1. Египетские древности» под номером первым значится «Саркофаг с 3-мя крышками 21-й Египетской царской династии из коллекций покойного Гофмейстера Двора его Величества М.А. Хитрово, бывшего дипломатическим агентом в разных восточных государствах» (Хитрово Михаил Александрович (1837– 1896), дипломат и поэт, с 1859 года служил по Министерству иностранных дел, с 1883-го являлся дипломатическим агентом и генеральным консулом Российской империи в Египте). Новое приобретение Бурылина стало элементом, восполнившим недостающее смысловое звено в «египетской главе» его коллекции. Вместе с мумией и замечательным набором мелкой ритуальной пластики из погребального цикла «последний приют щитоносца» образовал редчайшее по своей цельности представление о древнеегипетском заупокойном культе. Роскошный саркофаг из темного дерева, из глубины которого как будто проступает таинственная вязь древнего ритуального орнамента, является, пожалуй, самым рафинированным предметом всего ивановского собрания. Его изысканная красота, чье магнетическое воздействие способен почувствовать на себе каждый посетитель художественного музея, является лучшим свидетельством честолюбивых помыслов первых русских промышленников, дипломатов, политиков того безупречного вкуса, знания культуры и тонкого понимания искусства, которыми они обладали.