Антон Буслов - Между жизнью и смертью. Рассказ человека, который сумел противостоять болезни Страница 56

Даже при худшем варианте Маша сможет опереться на помощь и совет многих интересных людей, с которыми нас познакомила моя история. Но план “А” остается – я выбираю жизнь. Я люблю ее. А жизнелюбов лимфомой не напугаешь. И я счастлив, что у меня в этом бою самый крепкий тыл в мире – моя любимая Маша. Мы все с ней обсудили и твердо решили – наперекор смерти в возможный срок мир огласит голос новой жизни. Это будет крик младенца, которого я, возможно, не увижу.

Дела, дела, дела… И спасибо огромное всем, кто помогал мне, следил за моей историей, поддерживал все это время! Я старался перечитывать все комментарии, которые вы писали после выхода из сепсиса, где меня успели похоронить прошлый раз. Мне их читала вслух Маша. Это правда помогает держаться. Спасибо вам!

22 июня 2014 года

Обязан быть героем

Иногда жизнь человека оказывается общественным или партийным достоянием. Иногда – государственным или военным. Человек не выбирал. Просто в какой-то момент он с одной гранатой взял высоту, совершил первый космический полет, выиграл Олимпиаду, совершил еще что-то. Но в полной мере это – не его выбор. Это пресловутая история. И у каждого она своя. А потом тысячи людей шлют тебе письма и открытки: “Что нового?”, “Как твоя жена?”, “Что сказали врачи?”, “Что будешь делать с партией?”, “Поменяешь ли программу катания к следующему чемпионату?”. А ты просыпаешься утром, открываешь ноутбук и понимаешь, что не готов к этому.

Ты не партийный лидер, ты – активист с уличным кругозором. Ты не мастер спорта международного класса и понятия не имеешь, как тебя станут использовать политики, а сволочи будут поливать грязью. Но настоящие герои должны все знать и уметь, потому что людям страшно. Им необходимо знать, что кто-то с одной гранатой все-таки возьмет высоту.

Меня тоже поздравляли как героя, хотя передо мной маячит лишь перспектива смерти в течение ближайших недель. На деле герой не тот, кто может вынести все это лечение, а тот, кто способен стоически, просто по-человечески объяснять всем и каждому: “Да, все лучше, хотя и далеко от идеального. Да, врачи осторожны, но скорее оптимистичны”. Раз за разом делать это спокойно, наверное, героизм. Спокойно получать советы по клиникам и методам – тоже своего рода героизм. Такого вот рода героизм – ко всем относиться с вниманием и пониманием. Он нужен людям. Просто чтобы не забывать, что герои остались и каждый может получить такую же “сказку в жизни”. А что там в конце получится, “Дом-4” или “Клиника-5”, автор жизни в том не виноват.

3 августа 2014 года[31]

Последние два месяца гальванически дергаюсь от каждого звонка телефона, от каждой эсэмэски. Хороших новостей нет. Состояние Антона все хуже: вслед за зрением и слухом отказывают речь, память. Хуже новостей с фронта борьбы с болезнью только новости из интернета, особенно когда и туда прорывается болезнь. Повезло, что работы невпроворот, так что времени на интернет почти не остается. По от реального мира не убежишь, и вот опять звонок от Маши: “Прилетай скорее” Полнейшее дежавю. Опять срочный перелет в Нью-Йорк. Сразу из аэропорта – в больницу. В нос бьет запах отделения интенсивной терапии. Он какой-то специфический, и от него сразу становится страшно. Возникает ощущение, что я нахожусь у койки Антона с ноября прошлого года, и чудесное возвращение брата к жизни после комы, борьба с осложнениями, трансплантация, прогулки по Нью-Йорку и окрестностям, вообще надежда на дальнейшую нормальную жизнь мне только приснились.

Антон на аппарате искусственного дыхания. Правда, к моему приезду он уже в сознании. К ночи дыхание стабилизируется, трубки вынимают, обессиленный Антон засыпает. Утром уже обычная палата, обход врачей. Но лица нерадостные: “Да, мы смогли ему сейчас помочь, мы сделаем все, чтобы он не испытывал страданий, но ничего, кроме паллиативной терапии, предложить не можем”.

Сколько раз врачи (сначала в России, а потом и в США) это говорили – “Ничего больше сделать не можем”, – я уже и не берусь вспомнить. Отличался их прогноз только в сроках. Сначала “годы”, потом – “месяцы”, “недели”. Единственное, что объединяет их прогнозы: Антон все их опровергал раз за разом, доказывая свою уникальность. Жаль только, что и в “выборе” болезни он столь же уникален. Его случай восемнадцатый в истории североамериканской медицины за двадцать лет. Семнадцати предыдущих пациентов уже нет в живых. Остается надеяться, что Антон опять окажется уникальным.

Дима[32]

Я всегда верила, что жизнелюбие Антона победит эту проклятую болезнь. Когда в мае 2014-го доктор сказала, что шансов нет, а время пошло на месяцы, что это – конец, л «е поверила этому, не хотела верить. Потому, что мы строили планы на жизнь. Мы уже мечтали, как вернемся домой, как будем счастливы в нормальной, не больничной обстановке. И тогда, в мае, я не верила.

Я думала, мы в очередной раз справимся. Придумаем что-нибудь. Найдем другие клиники, лучших докторов. А может, просто произойдет чудо, и рак исчезнет, ведь Антон столько перенес, так долго и упорно лечился, несколько раз находился на грани жизни и смерти. И всегда выкарабкивался наверх.

После стало понятно, что мрачный прогноз – правда. Антон понимал, что это – правда. Что шансов нет. Да, он искал варианты. Но понимал: их нет. Я опять же не верила. Никак не могла понять, почему так происходит. Я ждала чуда, но оно не происходило.

Состояние стремительно ухудшалось. Антон уже не всегда оставался собой. Это было страшно. Он не мог ходить, врачи отказались его лечить, отправляли в хоспис. Никто из нас не хотел в хоспис. Для нас это было равносильно слову “смерть”. Но я не хотела сдаваться, я верила, что все еще можно исправить, если найти правильный путь.

И вот этот жуткий день настал. Антону стало плохо, мы вызвали “скорую”. Он жаловался на проблемы с дыханием. Уже в машине “скорой”, после обследования, врачи сказали мне, что это начало конца. Счет идет на часы, потому что опухоли в голове заметно выросли. Да, тогда Антон был очень плох. Он практически все время спал. А когда оставался в сознании, то редко был самим собой.

Но, даже услышав окончательный приговор, тем августовским утром я не поверила в него. Антона положили в палату. К вечеру он проснулся. Именно он, прежний Антон. Мы много болтали, совсем как раньше. Я уже осознанно надеялась на чудо. Когда он устал, я решила быстро съездить домой – взять теплые вещи, так как в больнице из-за мощных кондиционеров было очень холодно, а мне хотелось постоянно быть рядом с ним.

До дома надо было добираться двадцать минут на метро. Я приехала, зашла в квартиру. И тут раздался звонок из больницы. Врач сообщила, что Антону стало гораздо хуже, что нужно немедленно ставить трубку для искусственной вентиляции легких и что мне надо дать согласие на это. Еще она сказала, что от этой процедуры Антон может уже не проснуться и умереть в любой момент. Мне надо поспешить, если я хочу попрощаться с мужем. Но они не могут ждать десять минут, которые мне придется ехать на такси. И я должна решить немедленно, делать процедуру ИВЛ сейчас же или нет. Конечно, я согласилась. Как я могла выбрать другое? Я всегда хотела, чтобы он жил.

Помню этот день, как вчера. Помню каждую его минуту. Я выбежала из подъезда, поймала такси и попросила водителя ехать как можно быстрее. Он довез меня за семь минут вместо десяти. Я забежала в больницу, но не успела. Врачи уже ставили ИВЛ. Антон был без сознания. И тогда я поняла, что это действительно конец. Что все очень серьезно. Что это не сказка или дурацкий фильм. И счастливого конца не ожидается. А я даже не попрощалась с ним.

Я осела по стене и не знала, что делать. Врач говорила что-то про перевод в палату интенсивной терапии, что мне нужно только ждать. Что меня пригласят в палату\ когда будет можно. Она проводила меня в комнату ожидания, все время спрашивая, не нужно ли мне чего-нибудь. Но то, чего я хотела, она не могла дать. Однако небольшое чудо в тот день все-таки случилось. Антон очнулся. Врачи крайне удивились. Они думали, что он вот-вот умрет. А он проснулся.

Тут началось самое страшное. Врачи говорили, что он умрет в любой момент. Мы все, я и его родные, знали это. Антон знал. Но никто не знал, когда это случится. А Антону было все хуже. Ему прекратили искусственную вентиляцию легких, перевели в одиночную палату, чтобы мы могли быть с ним круглосуточно. И мы были там – вся его семья и я.

Я никогда не перестану восхищаться Антоном, ведь он не сдавался, хотя как бы постоянно жил под прицелом беспощадного снайпера – жил полноценно каждый день, зная, что умрет. Он не сдавался до последнего. Он старался закончить дела. Хотел позаботиться о нас всех. Хотел, чтобы мы жили дальше. Никогда не забуду эти дни. Какое-то чувство обреченности и бессилия. Когда хочется сделать что угодно, лишь бы исправить происходящее. А ничего тут сделать нельзя. И просто сидишь, смотришь на самого дорогого человека в мире и понимаешь, что ты ничего не можешь. Не можешь даже облегчить его и свою боль.