Валерий Панюшкин - Восстание потребителей Страница 6

Дело в том, что с отсутствием или недостатком товаров советские граждане более или менее смирились. А вот отсутствие услуг злило по-настоящему. Предположим, человек пять лет стоял в очереди за холодильником «Бирюса» (или, совсем уже для богатых, «Розенлев»). Покупал наконец вожделенный холодильник, а через месяц тот ломался. Приходилось за свои деньги нанимать грузчиков и тащить холодильник в мастерскую. Там холодильник чинили, владелец при помощи нанятых грузчиков или веселых приятелей тащил холодильник домой. А тот опять ломался. И опять его надо было тащить в мастерскую. И не было никакого закона, по которому можно было бы потребовать замену негодной бытовой техники. И месяцами приходилось ждать дефицитных запчастей. И гарантийные мастерские никак не гарантировали, что отремонтируют технику качественно. Подобное происходило и с телевизорами, и с автомобилями, и с одеждой, и с обувью. Это понимали и владельцы скромного холодильника «Бирюса», и владельцы элитного по тем временам «Розенлева». Таким образом, уточнение про услуги в самом определении термина «потребитель» создало разработчикам альтернативного законопроекта репутацию настоящих специалистов, которые по-настоящему разбираются в вопросе, раз уж додумались, что потребитель имеет право не только на качество товаров, но и на качество услуг.

И дальше уж этой группе разработчиков выдан был совершенный карт-бланш — как широкой читающей публикой, так и депутатами Верховного Совета. И никого не смущало, что в основе альтернативного закона о качестве, именовавшегося теперь законом о защите прав потребителей, лежали вовсе на принципы марксизма-ленинизма, а, страшно подумать, известная речь американского президента Джона Кеннеди, произнесенная им 15 марта 1961 года в Конгрессе США.

В этой своей речи президент Соединенных Штатов назвал основные права потребителей, и ничего тут странного не было, поскольку общество потребления сложилось в Соединенных Штатах к 1961 году вполне. Странно было, что те же права повторили в своем законопроекте нищие советские консюмеристы-мечтатели в 1990-м, когда обществом потребления в Советском Союзе и не пахло.

«Право на информацию» — писали они в своем законопроекте, когда информация только-только стала появляться в центральных газетах, а на товарных этикетках и упаковках информации не было еще никакой.

«Право на безопасность» — вторили американскому президенту разработчики советского закона, когда на их родине не сообщили гражданам даже о взрыве Чернобыльской атомной станции, когда саперными лопатками разгоняли в Вильнюсе демонстрации «Саюдиса», к которому примыкало и литовское Общество потребителей, настаивавшее на том, что литовские продукты качественнее российских. Разве можно было в таких условиях считать безопасность правом? Разве можно было думать о том, безопасно ли яблоко, купленное в магазине?

«Право на выбор» — гласил законопроект, предлагаемый стране, где в течение десятилетий не было никакого выбора ни среди кандидатов в депутаты, ни в магазинах: если лежал на прилавке сыр, то один, если удавалось купить сапоги, то какие достались, если дождался очереди на автомобиль, то нельзя было выбрать ни марку машины, ни цвет кузова.

«Право быть услышанным» — писали разработчики в утопическом своем законопроекте для страны, где семьдесят лет людей никто не слушал, а только соседи подслушивали или компетентные органы прослушивали.

«Право на возмещение ущерба» — это в Советском-то Союзе, где десятилетиями миллионы людей терпели ущерб, а про возмещение слыхивали лишь эпизодически, и то единицы?

«Право на потребительское образование» — это в Советском Союзе, где само слово «потребитель» десятилетиями считалось ругательным и где образование зиждилось на классиках марксизма-ленинизма?

То, что понаписали в своем законопроекте консюмеристы-мечтатели Аузан, Бочин и Шелищ, было совершеннейшей утопией. И еще более утопичными представлялись механизмы, при помощи которых советским потребителям составители законопроекта предлагали отстаивать свои права.

Народу, семьдесят лет не видевшему правого суда, предлагалось идти в суд. Закон был прямого действия. Иски в суд можно было подавать хоть по месту жительства потребителя, хоть там, где был куплен товар, хоть там, где располагалось производящеее товар предприятие. Иными словами, судиться с производителем или продавцом потребитель мог где угодно. К тому же потребитель освобождался от судебной пошлины. Таким образом, затрат на судебное разбирательство не предполагалось никаких, а если потребитель суд выигрывал, то ему причитались от производителя или продавца деньги. Это была беспроигрышная лотерея. Это была забытая и вожделенная для советского человека возможность хоть где-то побороться за свои права. Это был закон-мечта. Закон для страны, которую нафантазировали себе газетные интеллектуалы времен перестройки и вместе с ними нафантазировал себе весь народ.

Разумеется, реальность выглядела иначе.

Мечта выходит на улицы

Весной 1991 года депутат Верховного Совета СССР Валерий Петропавловский, тоже входивший в группу мечтателей-консюмеристов, представил законопроект советскому парламенту, и 17 мая 1991 года закон был принят. Применять его было невозможно хотя бы потому, что потреблять к тому времени в стране стало решительно нечего.

В августе 91-го советский режим предпринял последнюю попытку удержаться у власти. Люди проснулись утром 19-го и вместо новостей по телевизору увидели балет «Лебединое озеро». Это был традиционно дурной знак: там, наверху, случилось что-то катастрофическое, а вы ждите и молчите, когда надо, о результатах вам объявят. Через пару часов на экранах действительно показались члены вновь образованного Государственного комитета по чрезвычайному положению и объявили, что в стране введено чрезвычайное положение, а президент Горбачев находится под домашним арестом на крымской даче в Форосе.

Только на этот раз люди не смирились. Люди вышли к Белому дому защищать мятежного российского президента Ельцина, открыто не подчинившегося союзным властям. Люди требовали соблюдать их «право на информацию» — и действительно, некоторые газеты просочились бог знает из каких типографий через военные кордоны, окружавшие Москву. В газетах было написано, что демократия в опасности, иными словами, газеты требовали соблюдения «права на безопасность». Люди кричали: «Ельцин! Свобода! Выборы!» — иными словами, требовали «права на выбор». Они требовали «права быть услышанными», эти люди, пришедшие к Белому дому защищать Ельцина. И их услышали.

Всего через пару дней войска перешли со стороны ГКЧП на сторону президента России. Президент Советского Союза Горбачев вернулся из форосского заключения, но возглавляемой им стране оставалось существовать менее полугода.

Понимали ли люди, защищавшие Белый дом, что выкрикивают потребительские лозунги? Нет, скорее всего, не понимали. Чего на самом деле хотели люди, выкрикивавшие слова «Ельцин» и «свобода»? Они хотели Ельцина и свободы? Или книжек, колбасы, фильмов, штанов, музыки, холодильников и свободы выбирать все это? Интересовала ли их та безопасность, которая нужна гражданину, голосующему за полюбившуюся политическую партию? Или безопасность интересовала их в том смысле, чтобы не купить нечаянно в овощном магазине картошку с повышенным содержанием нитратов? Они хотели выбирать государственную власть или то, в каком платье пойти на вечеринку? Они хотели, чтобы услышаны были их выстраданные мысли и сокровенные чаяния или их жалобы на протекающую крышу?

Бог весть. Они, без сомнения, хотели информации, безопасности, выбора и внимания. Эти их желания были так смутны, что нельзя было разобраться на площади перед Белым домом, к экзистенциальным ли понятиям относятся народные чаяния или к простым потребительским мелочам. Известно только, что про свободу, демократию и справедливость не может долго думать нормальный человек. А про колбасу, штаны и телевизоры может думать хоть каждый день. Чем, в общем-то, люди и занялись, как только схлынуло напряжение судьбоносного августа 1991 года.

Мечта начинает действовать

2 января 1992 года указом президента России Бориса Ельцина «О либерализации цен» было отменено государственное регулирование 90 % розничных и 80 % оптовых цен по всей стране. Правительство Егора Гайдара, которому принадлежала идея отпустить цены, заявляло, что постепенно, но довольно быстро российские магазины наполнятся товарами, а цены вырастут в два-три раза. Люди были настолько измучены дефицитом, что поддержали эти реформы практически безоговорочно.

Граждане поддержали ельцинскую либерализацию цен даже тогда, когда стало ясно, что цены взлетели не вдвое и не втрое, а вдесятеро. Тогдашний нижегородский губернатор Борис Немцов вспоминает, что вскоре после либерализации цен Ельцин приехал к нему в Нижний, зашел в магазин у дороги, подивился наличию в продаже десяти сортов сметаны, но потом обратил внимание на цены и помрачнел.