Анна Ковалова - Довлатов Страница 6

Его приняли в академический театр. Он работал с Вивьеном, Толубеевым, Черкасовым, Адашевским.

Я видел положительные рецензии на его спектакли.

Видел я и отрицательные рецензии на спектакли Мейерхольда. Они были написаны примерно в те же годы.

Затем наступили тревожные времена. Друзья моих родителей стали неожиданно исчезать.

Ксана Мечик-Бланк:

Поскольку в этом рассказе Сережи, как и в других, достоверность перемешана с художественным вымыслом, могу кратко рассказать о жизни нашего отца. Закончив Театральный институт, где он учился в мастерской Л. С. Вивьена, Донат Мечик какое-то время был актером в созданном Вивьеном Театре актерского мастерства. В тридцатые годы начал заниматься театральной режиссурой. Ставил спектакли в филиале Молодого театра Сергея Радлова, руководил Ленинградским районным драматическим театром. В 1937 году Мейерхольд пригласил его ассистентом в свой театр ставить пьесу «Одна жизнь» по нашумевшему тогда роману «Как закалялась сталь». Конечно, это была для отца большая честь. Но он отказался, отчасти из робости перед Мейерхольдом, которого боготворил, отчасти потому, что уже принял другое предложение — должность художественного руководителя Республиканского драматического театра Мордовской АССР. Впоследствии оказалось, что это спасло ему жизнь. Спектакль «Одна жизнь» был запрещен, в январе 1938 года театр Мейерхольда закрыли, а в 1940 году самого режиссера расстреляли. Прими тогда отец предложение Мейерхольда, скорее всего, нас с Сережей не было бы на свете.

С 1938 по 1945 год Мечик работал режиссером в Александринке. Ставил там совместно с Л. С. Вивьеном спектакли «Горе от ума», «Свадьбу» Чехова, «Великого государя», «Кремлевские куранты», «Стакан воды». В период эвакуации Пушкинского театра в Новосибирск также заведовал литературной частью театра. Когда началась война, Нора Сергеевна была на седьмом месяце беременности, и при содействии Николая Черкасова, с которым отец работал вместе и был очень дружен, ее удалось эвакуировать в Уфу, где и родился Сережа. Когда театр обосновался в Новосибирске, Нора Сергеевна с младенцем Сережей приехала к отцу. После войны он занимался эстрадной режиссурой и драматургией, публиковал статьи. Последние тринадцать лет жизни в Ленинграде, с 1966 по 1979 год, был художественным руководителем эстрадного отделения Музыкального училища при Ленинградской Консерватории, преподавал там актерское мастерство.

События между тем принимали довольно неясный оборот. Я печатался на Западе. Дочка моего отца полюбила юного сиониста Леню. Молодожены собирались уезжать. Я колебался между тюрьмой и Парижем…

Наконец, моего отца выгнали с работы.

— Ну и хорошо, — сказал я, — поедем вместе.

— Куда?

— Куда угодно. В капиталистические джунгли.

— И что там делать?

— Ничего. Стареть…

Мой отец почти рассердился. Еще бы — покинуть сцену в третьем акте! За три минуты до аплодисментов!..

Что я мог сказать ему? Что мы — не сцена, а партер? Что наступил антракт? Что он может тянуться до святого пришествия?..

Ксана Мечик-Бланк:

Вообще-то отец не собирался эмигрировать и не хотел, чтобы я уезжала. Тяжело переживал Сережин отъезд. Уезжая в Америку к своему жениху (который, кстати, был никакой не Леня и тем более не сионист — Сережа все это придумал), я надеялась, что родители все же решатся за мной последовать. Так и произошло, в силу обстоятельств. Вскоре после того, как мы уехали (Сережа — в 1978 году, я — в 1979 году), отца уволили с работы, сказав примерно следующее: «Как вы можете работать с молодым поколением, если даже собственных детей не смогли воспитать? Почему они уехали в Америку?» В то время он преподавал в Музыкальном училище при Ленинградской Консерватории. Оставшись без работы, отец понял, что другого выхода у него нет, и в 1980 году они с мамой переехали в Нью-Йорк.

Нельзя сказать, чтобы отцу очень нравилось в эмиграции. Здесь ему, конечно, не хватало деятельности, не хватало общения с молодыми людьми, со студентами, которых он любил. Но, в действительности, в эти годы в его жизни было много хорошего. Литературный успех Сережи его очень радовал. Да и сам он занимался делом — печатал статьи в русскоязычной прессе, написал три книжки литературных и театральных мемуаров, которые вышли в Америке — «Выбитые из колеи» (1984), «Закулисные курьезы» (1986) и «Театральные записки» (1989). Кстати, обложки к этим книгам сделал Сережа.

Елена Довлатова:

Никаких сложностей во взаимоотношениях с отцом не было. Они очень дружили, и отец все время так или иначе в жизни Сережи присутствовал. Когда мы с Сережей познакомились, Донат уже давно был женат вторым браком, и Сережиной сестре было уже семь или восемь лет. Мы очень часто ходили к ним в гости, а они навещали нас. А когда Донат Исаакович приехал в Америку и поселился в Нью-Джерси, первое время он чуть ли не каждую неделю к нам приезжал. Отношения у них с Сережей были самые лучшие.

Через год в Америку приехал мой отец. Поселился в Нью-Джерси. Играет в бинго. Все нормально. Аплодисментов ждать пока что неоткуда…

И только одно меня беспокоит… Не беспокоит, а удивляет, что ли… В общем, моя жена при каждом удобном случае… Если какое-то происшествие или литературное сборище…

Короче, что бы я ни сделал, моя жена всегда повторяет:

— Боже, до чего ты похож на своего отца!..

Маргарита Степановна Довлатова — Мара

Елена Лунц:

До войны я познакомилась с красивым юношей, который учился в академии на военного. Это был Роман Степанович Довлатов. Он отвел меня в гости к своей родной сестре, которая, разумеется, приходилась сестрой и Норе. Ее звали Мара — Маргарита Степановна Довлатова. Они с мужем тоже жили на Рубинштейна, но квартира у них была отдельная, двухкомнатная, что в те времена большая редкость. В их доме бывать было очень приятно, оба они были в высшей степени интеллигентные люди. Нора и Мара, может быть, походили друг на друга по характеру, но внешнего сходства между ними почти не было. Мара была невысокой женщиной и не очень красивой, а Нора — статной красавицей и женщиной эффектной.

Сначала тетка Мара была экспедитором. Затем более квалифицированной типографской работницей, если не ошибаюсь — линотиписткой. Еще через некоторое время — корректором. После этого — секретарем редакции.

И затем всю жизнь она редактировала чужие книги.

Тетка редактировала книги многих замечательных писателей. Например, Тынянова, Зощенко, Форш…

Судя по автографам, Зощенко относился к ней хорошо. Все благодарил ее за совместную работу…

Владимир Уфлянд:

Помню, как-то я спросил Довлатова: «Сережа, ты любишь раков?» Он мне брезгливо ответил: «Не „раков“, а „раки“ надо говорить. Вы любите раки? Вы любите крабы?» Я: «А с чего ты взял?» Сережа ответил: «А ты поучись у Маргариты Степановны! Она знает русский язык и объяснит тебе, что можно говорить, а что нельзя». Недаром в его прозе сквозит какое-то даже священное отношение к русскому языку. Персонажи Довлатова говорят на замечательном русском арго, который он очень хорошо чувствовал, но на самом деле никогда на нем не говорил.

Андрей Арьев:

Тетка Маргарита Степановна была очень известным в Ленинграде редактором. Кого только она не редактировала: всех знаменитых писателей, вплоть до Алексея Толстого. Именно через нее Сережа с самого детства был знаком со многими петербургскими литераторами, и это, я думаю, сыграло большую роль в его жизни.

Тетка редактировала Юрия Германа, Корнилова, Сейфуллину. Даже Алексея Толстого. И о каждом знала что-нибудь смешное.

…Форш перелистывала в доме отдыха жалобную книгу. Обнаружила такую запись: «В каше то и дело попадаются разнообразные лесные насекомые. Недавно встретился мне за ужином жук-короед…»

— Как вы думаете, — спросила Форш, — это жалоба или благодарность?..

Валерий Воскобойников:

Тетя Сергея Маргарита Степановна была не просто замечательной женщиной, но и человеком огромного таланта. Она работала редактором в «Советском писателе» и вела объединение, из которого вышла вся проза того времени: Андрей Битов, Глеб Горышин, Виктор Конецкий, Юрий Рытхэу, Валентин Пикуль (как бы я к нему ни относился, он все-таки большой писатель). Так что все эти люди стали писать и публиковаться во многом благодаря ей.