Вячеслав Никонов - Крушение России. 1917 Страница 66

Внешность его была не самой располагающей. Небольшого роста, большая лысина на выпуклой и крепко посаженной голове, слегка выступающие скулы, хитро прищуренные серо-зеленые глаза, крупный нос, тонкая усмешка на губах, жидкая рыжеватая бородка. Но он обладал даром поистине гипнотического воздействия и убеждения. «Плеханова – почитали, Мартова – любили, но только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным бесспорным вождем, – вспоминал Потресов. – Ибо только Ленин представлял собой, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатическую веру в движение, в дело, с не меньшей верой в себя»[669]. Он прекрасно знал психологию масс и был в состоянии электризовать дружественные аудитории и вызывать шок в недружественных. «Говорил Ленин со своей обычной манерой безграничной уверенности в правильности намеченного пути, с обычной полуснисходительной, полупрезрительной усмешкой по адресу «дурачков», которые этого пути не видят и воображают, будто они делают революцию, тогда как в действительности выполняют обычное дело лакеев империализма… Подкупали обычные свойства ленинских речей – простота построения, элементарность доводов, безыскусственность формы и, главное, побеждающая все сомнения уверенность оратора»[670], – замечал Владимир Войтинский, во время революции переметнувшийся от большевиков к меньшевикам.

Академик Пивоваров считает главной ударной чертой Ленина, позволявшей ему добиваться успеха, «гениальное упростительство»: «Это его качество поистине новаторское – как в реальной политике, так и в политической мысли. Упростить ситуацию до абсурда, свести многообразие и сложность к элементарному, принципиальную поливариантность истории – к прямой, как полет пули, линии»[671]. Большевизм, представлявший собой систему взглядов Ленина, сложился в общих чертах из сочетания народничества, марксизма, французского якобинства, наложенных на российскую самодержавную политическую традицию. «Вера в духе Чернышевского и левых народовольцев, якобинцев-бланкистов в социалистическую революцию и неискоренимая, недоказуемая, глубокая, чисто религиозного характера уверенность, что он доживет до нее, – вот что отличало (и выделяло) Ленина от всех прочих (большевиков и меньшевиков) российских марксистов. В этом была его оригинальность»[672], – писал хорошо знавший Ленина меньшевик Николай Валентинов (Николай Вольский).

Две главные фракции в РСДРП представляли собой разные типы революционеров, между ними существовали существенные психологические, политические и даже национальные несовпадения. Для меньшевиков были характерны «большая осмотрительность и осторожность в действиях, склонность к рефлексии, быстрая смена настроений, недостаток волевого начала, нравственная щепетильность. Большевиков же отличала прямолинейность взглядов и поступков, нетерпеливость и напористость, большая самоуверенность и меньшая разборчивость в выборе средств. О социальном и национальном составе двух фракций наилучшее преставление дает анализ делегатского корпуса V съезда партии, наиболее представительного по составу участников. Среди меньшевиков было 37 % русских, 29 % грузин, 23 % евреев, 6 % украинцев, среди большевиков – 78 % русских и 11 % евреев[673]. Если брать рабочую среду, то ленинцы в большей степени опирались на малоквалифицированных пролетариев, тогда как меньшевики – на «рабочую интеллигенцию», заметным представителем которой был, скажем, Кузьма Гвоздев с завода телефонных аппаратов Эриксон, возглавлявший союз машиностроителей.

Идеологически Ленин в начале ХХ века расходился со своими меньшевистскими коллегами по РСДРП по нескольким основным позициям. Во-первых, он полагал, что рабочий класс самостоятельно может выработать лишь тред-юнионистское сознание, а революционные идеи способна привить ему только интеллигенция в лице революционной партии. Меньшевики исходили из тезиса о классовой самостоятельности пролетариата.

Во-вторых, Ленин не видел возможности союза с либерально-демократическими силами в революции. Он отстаивал идею гегемонии рабочего класса и его партии в борьбе одновременно и с самодержавием, и с «либеральной буржуазией» за диктатуру пролетариата. Ленин предостерегал от «конституционных иллюзий» и не считал идеалы демократии самоценными. Меньшевики не видели в демократизации общества ничего плохого и ради нее готовы были к сотрудничеству со всеми оппозиционными режиму силами, в том числе и с кадетами.

В-третьих, Ленин не возражал против революционного насилия. Конечно, он осуждал мелкомасштабный индивидуальный террор эсеров. Но, по его словам, «нисколько не отрицая в принципе насилия и террора, мы требовали подготовки таких форм насилия, которые бы рассчитывали на непосредственное участие массы и обеспечивали бы это участие»[674]. В октябре 1905 года Ленин из Женевы писал в санкт-петербургский Боевой комитет по поводу необходимости боевым дружинам из студентов и рабочих вооружаться «кто чем может (ружье, револьвер, бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога, веревка или веревочная лестница, лопата для стройки баррикад, пироксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди (против кавалерии и пр. и т. д.)». Он рекомендовал также «осыпать войска камнями», обливать их кипятком, запасать «кислоты для обливания полицейских» и ручные бомбы, убивать шпионов, жандармов, черносотенцев и казаков, нападать на банки для «конфискации средств для восстания».[675] Меньшевики же отрицали террор как индивидуальный, так и массовый.

Наконец, Ленин считал необходимым строить партию не как массовую организацию, способную побеждать на выборах, а как жестко законспирированную и дисциплинированную группу, объединенную фанатичной верой в вождя и его учение во имя захвата власти через вооруженное восстание. Большевизм в этом смысле выступал не столько в виде идеологии, сколько как религия, не допускающая сомнений и возражений, а партия конструировалась на принципах, характерных для средневековых орденов. Религиозная природа ленинизма бросалась в глаза многим выдающимся современникам, причем и ненавидевшим большевиков, и входившим в их партию. «Как вероучение фанатическое, оно не терпит ничего рядом с собой, ни с чем ничего не хочет разделить, хочет быть всем и во всем, – замечал Николай Бердяев. – Большевизм и есть социализм, доведенный до религиозного напряжения и до религиозной исключительности»[676]. Ленин не приветствовал никакого плюрализма внутри РСДРП(б).

Меньшевики, напротив, допускали свободу мнений и возможность различного толкования марксистской теории. Среди них традиционно существовало несколько течений, которые схематично выглядели следующим образом: Потресов олицетворял правый фланг, Лев Троцкий, пока был в партии, – крайне левый. Лидером правого центра был Павел (Пинхус) Аксельрод, а левого центра, как фактически и всей партии, – Мартов, выходец из преуспевающей еврейской семьи, изгнанный с естественного факультета Петербургского университета за распространение нелегальной литературы, отсидевший в «Крестах» и в ссылке в Туруханске. Именно он убедил Плеханова объединиться с молодежью и создать Союз борьбы за освобождение рабочего класса. В меньшевистской среде можно было найти и ряд ученых, развивавших марксистскую теорию в области истории – Николай Рожков, философии – Деборин, экономики – Струмилин.

С момента раскола обе фракции вели друг с другом непримиримую литературную полемику, засылали в Россию агентов для переманивания первичных организаций. При этом у меньшевиков даже возникло преимущество: Плеханову удалось взять под контроль «Искру», создать собственное большинство в Центральном комитете и, используя свои связи в международном рабочем движении, застолбить именно за меньшевиками представительство во II Интернационале. В начале 1905 года разногласия Ленина с руководства РСДРП привели к тому, что его исключили из ЦК партии. На это он ответил созывом в апреле внеочередного съезда в Лондоне, который большевики называли III съездом, где постановили «принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата, а также к выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым»[677]. Меньшевики сочли съезд незаконным и провели конференцию РСДРП в Женеве.

После этого обе фракции, в каждой из которых насчитывалось примерно по 8 тысяч членов, обрели отчетливые очертания и занялись своим основным делом – участием в уже шедшей не по их воле революции. Революционный период способствовал известному сплочению социал-демократии, большевики и меньшевики выступали совместно в дни декабрьского вооруженного восстания, большевистская конференция в Таммерсфорсе (декабрь 1905 года) высказалась за слияние партийных центров. Представители большевиков вошли в составы ЦК, которые избирались на IV съезде РСДРП (Стокгольм, апрель 1906 года) и на V съезде (Лондон, апрель-май 1907 года). Произошло объединение, впрочем, довольно формальное меньшевиков, большевиков, Социал-демократии Польши и Литвы, Латышской социал-демократии и еврейского Бунда. Следует заметить, что РСДРП активно поддерживала сепаратистские национальные организации, считая их естественными союзниками в борьбе за расшатывание существовавшего российского государства, которое они собирались сломать. «Есть две нации в каждой современной нации, – доказывал Ленин. – Есть две культуры в каждой национальной культуре»[678]. Различая буржуазную и революционно-демократические струи в освободительном движении, он считал обе возможными союзницами социал-демократии.