Петр Вяземский - Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823 Страница 7

Наше правительство ребячится и, слыша о coups d'état, и свои заводит. Воля твоя, я худо верю о пагубном влиянии езуитов в России. Мы веком отстали от Европы и непременно хочем проходить все её следы. Когда-то гнали езуитов, и мы гнать их спохватились. Во Франции либералы на них теперь нападают и на всех миссионеров, как на орудия обскурантизма, деспотизма и прочее. Что нам за дело, что несколько жидов окрестят латинскою или греческою водою? Кой чорт могут езуиты наделать в Сибири? Конечно, французские листы наскажут несколько похвальных слов газетному герою, на коего курс страшно в них упал с некоторого времени. Если вы это даете Европе, как антидот от Стурдзы, то хорошо: по крайней мере есть какая-нибудь польза. Но куда же их вывезли? Неужели голых бросили на границе? Да и это что значит, что их обобрали? Выгнать – выгнать, а вознаградить можно бы за то, что от собственности их отнимают. Ты видишь: я непримиримый wigh. Но в самом деле, не тысячу ли, не миллион лет, не бессчетное ли число мер, действий предлежит правительству важнейших? Нет, оно и краем руки до них не дотрогивается! В вашем дому завелись ужи и змеи, а вы расставляете мышеловки и с торжественностью вешаете пойманных мышей на дверях на диво прохожих.

Что дал бы я, чтобы день прожить с тобою в Москве! Нынешним летом, вероятно, съезжу против солнца, если не удастся съездить по солнцу, то-есть, в европейскую сторону. Прости! Василия Львовича поцелуй и за меня выслушай новую басню, если есть; а если нет, так хоть старую. Сергею Ивановичу мой сердечный поклон. Как сошлись они с Николаем Михайловичем? Ты верно поехал за Borgondio? У нас каникулы.

279. Тургенев князю Вяземскому.

21-го апреля. С.-Петербург.

Fuimus Trojae – в Москве. Как сон прошла двадцатидневная жизнь моя. Я жил с другом-братом, с новыми и старыми приятелями, с старыми воспоминаниями и с жирными стерлядями, под новинскими качелями, жизнию души с братом и сердца – с прелестными московскими красавицами, в которых все прекрасно, кроме башмаков, на конце немного загнутых и не по ножке сшитых. Хоть бы ты над ними сжалился! Я не смел глаз опустить вниз и если не упал к ногам их, то только для того, чтобы не встретить широкого и измятого башмака на китайской ножке. Все мои минуты были взяты. Последние провел я в неизъяснимой грусти по брате, которого Бог знает когда увижу. Равлува тяжела с ним и отравила мои наслаждения. Я решился устроить будущее свое так, чтобы жить с ним вместе, ибо без этого счастья, так как без этой надежды, спокойствия быть не может. Где бы то ни было, но вместе. Это первая потребность теперь не только сердца, но и души, но и ума, всего, что называется жизнию в жизни. Я решился через два года ехать за ним в Царьград и ехать с ним или за ним, куда судьбе угодно. Никакая звезда не уклонит меня с сего направления.

Начал Москвою, а свел на брата, ибо и там он был главною или, лучше, единственною моею мыслью. Прочее были мечты, хотя и прелестные.

Кстати о прелестях. Письмо твое и поручение танцовать с Урусовою и Киселевою получил накануне отъезда, но исполнил его в духе проведения накануне и, не смотря на каноническую мою важность, вальсировал с ними в котильоне, по их приглашению. NB. Ибо иначе не пускаюсь.

Теперь явилась на сцену дочь А. М. Пушкина, милая и умная, как мать, с которой покороче познакомился, Алексей Михайлович был также моею отрадою, ибо он – с умом необыкновенным и воздержнее врет прежнего. Василья Львовича лелеял и по твоему завещанию, и по собственному побуждению. Вот тебе письмо его, которое распечатал неугомонный племянник. Едва его здесь не угомонили без меня, но он сам к тебе пишет. На два года положено хранение либеральным устам его.

Иван Иванович все так же чопорен и мил, как был. Тебя благодарит, ибо Европу по тебе и по Англинскому клобу знает. Москва во многом старом оживает. Более приему в гостиных, несмотря на раскол Благородного Собрания, в котором отделение так называемое, хочет перебить лавочку у старого Англинского клоба. Я не понял причину их распри и выслушаю altera pare от С. С. Апраксина, который на днях сюда будет.

Американцу о табаке сказывал, но он, кажется, сбирался писать о нем в Тульчин к Киселеву.

Пушкин прочитал мне письмо к тебе, и я увидел, что он едва намекнул о беде, в которую попался и из которой спасен моим добрым гением и добрыми приятелями. Но этот предмет не для переписки.

Твои замечания о иезуитском деле полусправедливы. И я на них сердит не столько за то, что они делали, как за то, чего они не делали, имея 20000 душ, дома и библиотеки. Какие средства для просвещения, а они забавлялись над шизматиками, еретиками и жидами! Разве мы в XVI веке? Собственность их была собственностью государства, ибо их сохранили в России при всеобщем уничтожении ордена на известных условиях, которые ясно изрекла Екатерина. Они не исполнили оных и потеряли право на средства, кои им предоставлены были. Иезуиты, как частные лица, собственности не имели и по законам ордена не могли иметь. Впрочем, средства, но не цель, изменились. Иезуитов, то-есть, тех же средств к достижению цели не существует в России, но цель – польза церкви католической и богоугодных заведений – осталась неприкосновенною. Государь велел отправить их и дать им все нужное на дорогу, нк только до границы, но и далее, и все исполнится с возможною в подобных случаях либеральностью. В самое то время, как у нас невидимо собиралась над ними гроза, грянул гром на них и в Гишпании и разразил их вместе с инквизициею. Несмотря на запоздалых, novus ab integro nascitur ordo, и везде, даже часто самыми запоздалыми, споснешествуется новый порядов вещей. Долго все это еще не уложится,

Боргондио здесь, но больна. В Москве она не понравилась, но собрала много денег. L'un vaut l'autre. Филис слышал третьего дня у князя Голицына и говорил о тебе. Она мила, поет хорошо, но голос резкий и не всегда приятный. Прости! Я опять погружен в хлопоты и не могу без грусти вспомнить о московском сладком бездействии. Но я и там много видел и не без пользы для службы. Тургенев.

280. Тургенев князю Вяземскому.

28-го апреля. [Петербург].

Я приехал сюда не в одной скуке и грусти, по и к горю: успел уже похоронить лучшего моего чиновника и десятилетнего сотрудника по духовным и потом и по советским делам, Неверовского. Он оставил беременную жену и трех малолетных дочерей. Донесение мое о нем князю было прочтено государю, и вдове по смерть, а дочерям по замужество, назначено три тысячи пенсии и 7600 рублей единовременно. Я говорил о нем правду и от всего сердца. Кричать будут, но Бог с ним и чорт с крикунами.

Хлопоты чрезмерные: пет времени сказать слова ни о книге графа Мейстера, ни о переодетой «Минерве» и даже о Пушкине, который едет к генералу Инзову в Крым, и с которым поступлено по-царски в хорошем смысле сего слова. Тургенев.

281. Тургенев князю Вяземскому.

5-го мая. [Петербург].

Сейчас площадь пред моими окнами обновлена сорокатысячным парадом. Сад, кровли и канал усыпаны были народом, которому третьего дня музыка всего гвардейского корпуса заунывными рогами и прочим возвестила блестящее нынешнее зрелище. Вот статья, не из письма к тебе, а из «Северной Почты», в скуке и с Козодавлевым почивающей.

Участь Пушкина решена. Он завтра отправляется курьером к Инзову и останется при нем. Мы постараемся отобрать от него поэму, проч[итаем] и предадим бессмертью, то-есть, тиснению. Он стал тише и даже скромнее et, pour ue pas se compromettre, даже и меня в публике избегает.

Разгадай нам загадку в письме твоем в Кар[амзиным] в ответ на их поздравление. Я намерен просить о перемене дня отправления курьера в Варшаву, ибо середа – канун моего доклада и, следовательно, день моего треволнения. Прости! Нет ли у вас Кастельнова путешествия в Одессу и пр., в трех частях, в 1820 году вышедшего. Погали к брату Сергею в Одессу по первой почте. Он отправился туда через Киев.

Письмо к Дмитриеву отправил по прочтении.

282. Князь Вяземский Тургеневу.

[7-го мая. Варшава].

И нынешнее письмо будет только из нескольких строк; во-первых, потому, что твое 28-го апреля коротко, да и неясно (растолкуй мне историю Пушкина); во-вторых, что переезжаю сейчас на дачу, то-есть, в сад в предместьях и едва сыскал перо, которое плюется пуще Сергея Львовича; в третьих, что сижу под небесною батареею, которая заливает город водою и пламенем: в двух местах загорелось, а пешеходы по улице плавают. Прощай! Сегодня будет ночь, завтра другая,

В третью чудо совершится…(продолжение впредь).

Пятница, кажется, 7-го маия, а впрочем не знаю. Скажи Н. М. Карамзину, что он, может быть, получит несколько карт России, которые растолкую ему со следующею эстафетою. Жуковского обнимаю. Что мои два письма в Орлову, одно не запечатанное, другое с книжкою; отправлены ли верно?

283. Тургенев князю Вяземскому.

19-го мая. [Петербург].

Два письмеца твои получил, а сам одну середу пропустил, то-есть, ту, в которую царскосельский дворец горел. Вот тебе 200 рублей от Карамзина. О Пушкине уведомлю после, а письмо твое к нему пошлю с первою почтою. Он теперь при Инзове. Гарновского казармы, а с ними два человека и шесть лошадей сгорели на третий день царскосельского пожара. В Петергофе был тогда же пожар, и Аничковский дворец загорался. Voilà, les cathégories de l'empereur justifiées. Должен был ехать в Кронштадт с Потоцким, Татищевой и прочими, но остаюсь для дел. Суди, могу ли писать. Тургенев.