Иван Колышкин - В глубинах полярных морей Страница 8

Нетерпение его мне понятно. Но лезть очертя голову в бухту незачем. Если там что и есть — от нас никуда не денется. Мы ведь караулим у входа. А присмотреться еще — не помешает. Знаю я эти бухты…

Наконец, снова подойдя к Петсамо-Вуоно, мы увидели выходящий оттуда не то катер, не то шхуну. Суденышко прошло над нами и скрылось из глаз. Что ж, и это добрый признак. Значит, противолодочная сеть или не поставлена или разведена.

Вдруг Фисанович, приподняв перископ, глянул и впился в него как зачарованный.

— Товарищ комдив, посмотрите!

В глубине петсамской бухты стелется густой черный дым. Происхождение его не вызывает сомнений: так дымить может только поднимающее пары судно.

— Что скажешь, командир? — спрашиваю Фисановича.

— Не пора ли идти туда, в бухту?

— Пора.

Сыграна боевая тревога. Штурман Бутов берет через перископ пеленги на характерные оконечности мысов и высоты гор: перед тем как проникнуть в этот узкий залив, надо точно определить место корабля. В лодке сгущается напряженная, сосредоточенная тишина. Дан малый ход. И мы медленно втягиваемся в глубину вражеского фиорда.

В перископ видны характерные аспидно-черные, зазубренные горы. Чем дальше мы идем, тем уже становится фиорд, лучше просматриваются его берега. В центральном посту хорошо слышно, как тикают часы и пощелкивают репитер гирокомпаса да счетчик лага. В пруди — холодок и какое-то ощущение легкости. Ведь все вокруг — полная неизвестность. Мы, говоря «высоким штилем», в самой пасти врага. И в любой момент он может щелкнуть зубами, обрушив на нас беду. А мы даже не знаем, откуда ее ждать.

Подняли перископ. Впереди, примерно в кабельтове, спешит куда-то в глубь фиорда катер. Что за катер, какого он назначения — неясно. Главное, судя по всему, не заметил нас. Хорошо, что проходил он над нами, когда перископ был опущен.

Снова осматриваемся. Катер уже повернул вправо. На нем отчетливо видна небольшая пушка. Он удаляется от нас — видно, идет к берегу. Справа по курсу лодки клубится черный дым. Теперь по расчетам штурмана до гавани Лиинахамари осталось четыре минуты хода. Через четыре минуты станет окончательно ясно: не напрасно ли затеяли мы всю эту канитель, найдется ли подходящий объект для торпедного удара.

— Время вышло! — докладывает Бутов.

Снова мы с командиром у перископа. В окуляр отчетливо видны какие-то дома, казармы, причал и… нет ни одного судна. Вот незадача! Но отчаиваться рано. Ну хотя бы потому, что мы пока еще не обнаружили источника дымового облака. И мы продолжаем осторожно двигаться вперед. Еще раз осматриваем бухту. Наконец-то! Справа, у большого причала, нам открывается транспорт, из трубы которого валят черные клубы.

— Аппарат номер один, товсь! — звонко выкрикивает Фисанович, — Право руля! Отводи… Прямо руль! Аппарат — пли!

— Торпеда вышла! — доложили из первого отсека.

В перископ хорошо виден весь транспорт — его борт еле вмещается в поле зрения. На палубе у стрелы работают люди. И прямо к середине судна чертит свой след торпеда — Фисанович целился в трубу. За несколько секунд эта картина прочно запечатлелась в памяти. Тут же мы уходим на глубину, безопасную от таранного удара, и начинаем разворачиваться на выход из Лиинахамари. Во время циркуляция лодка дрогнула от близкого взрыва — это торпеда через тридцать секунд после выстрела достигла цели.

Мы легли на курс, ведущий к выходу из Петсамо-Вуоно, и всплыли на перископную глубину. Атака удалась, но самые большие неприятности, нас могут ожидать впереди. Немцы спохватились, и, если до сих пор мы охотились за транспортом, теперь они начнут охоту за нами. И результат этой охоты может быть всякий.

Причал, у которого стоял транспорт, окутан непроницаемой стеной дыма. А поблизости от лодки вдруг появляется катер — тот самый, что видели мы на пути к гавани, и устремляется прямо к нам. Но и на этот раз мы не обнаружены! Едва успели убрать перископ, катер проскочил мимо, так ничего и не заметив. Гидроакустик с очень подходящей для его специальности фамилией — Шумихин докладывает, что слышит шум винтов еще одного катера. Судя по шумам, катера идут строем фронта в сторону моря и постепенно удаляются. Раздаются гидравлические удары по лодочному корпусу — это рвутся глубинные бомбы. Один взрыв, второй, третий… Дальше считать не стали. Катера давно выскочили из фиорда. Пусть бомбят Баренцево море!

Выходим и мы из фиорда. На лицах людей появляются улыбки. Ну еще бы — как гора с плеч! Транспорт торпедировали, ушли незамеченными — ищи нас теперь!

— Действительно в море как дома, — весело говорит Каратаев. Все смеются долго, с облегчением. Для смеха сейчас годится самый незначительный повод. Недавней тишины нет и в помине. Все происшедшее кажется простым, легким и забавным.

— А катера-то, катера — куда их понесло! Совсем фрицы ошалели от гостинца, — задыхаясь от хохота, выдавливает из себя один из краснофлотцев. И вместе с ним долго хохочет весь отсек.

— Поздравляю, Израиль Ильич, тебя и всю команду с первой победой. И верю, что за ней последует еще много побед, на горе фашистам, на радость нашей Родине, — торжественно говорю я Фисановичу, и мы долго жмем друг другу руки.

А лодочная жизнь вступает в обычный порядок.

— Команде ужинать! — передается по отсекам. Бачковые быстро пробираются к камбузу.

— Эх, жаль, сто грамм в обед израсходовали, — шутливо сожалеет кто-то. — Покойных фашистов сейчас самое время помянуть!

Ужинают все весело, шумно, с аппетитом.

Ночью мы заряжали аккумуляторную батарею, а утром вновь направились к вражескому берегу. До вечера ходили взад и вперед, меняя курсы. Но снова все пустынно вокруг. Появились два фашистских самолета, и мы ушли на глубину. Вскоре всплыли под перископ, осмотрелись. Вдоль берега полным ходом идут два катера.

— Смотря, командир, — говорю я Фисановичу, — фашист что-то затевает. Не стал бы он просто так катера гонять.

Над морем уже спустились короткие сумерки. Вокруг все серо, в перископ и вовсе трудно что-нибудь рассмотреть. Но Фисанович прямо-таки впился взглядом в окуляр.

— Товарищ командир дивизиона! — раздается вдруг его взволнованный голос. — Прошу посмотреть, что за пятно там.

Вглядываюсь, напрягая зрение. Сомнений быть не может: это белый, как айсберг, корабль. И тут же слышится подтверждение от Шумихина:

— Слева тридцать четыре шум винтов!

— Торпедная атака! — командует Фисанович.

Теперь в перископ довольно ясно видно белое, похожее на яхту судно, идущее на фоне темного берега. Водоизмещением оно тысячи на полторы тонны. До чего ж красив корабль! Он даже вызывает к себе чувство, похожее на жалость.

Лодка на боевом курсе. «Аппарат номер два, товсь!» — ласкает слух громкая команда. И вскоре вслед за ней: «Аппарат — пли!» Секунд через сорок до нас донесся взрыв торпеды. А минуты две спустя раздался еще один удар — раскатистый и звонкий. Видно, взорвались корабельные котлы. Шумихин доложил, что судно больше не подает признаков жизни. В перископ мы тоже не обнаружили на поверхности никаких следов белого судна.

Вся атака длилась десять минут. Уже отходя от этого места, мы заметили несколько катеров, выходивших из фиорда. Но нас им обнаружить не удалось.

Торпеды израсходованы. И обе — по прямому назначению. Мы возвращались домой радостные, как могут быть радостными люди, хорошо справившиеся с очень трудным делом и окончательно поверившие в свои силы.

23 августа «М-172» ошвартовалась в базе. Нас поздравляли, нам жали руки. Фисанович чувствовал себя именинником и немало смущался от всеобщего внимания. Его успех оценивался по достоинству. Еще бы! Меньше месяца командовал человек лодкой до выхода на боевую позицию, а в море достиг такого, чем не могут еще похвастаться и многоопытные, бывалые командиры. И дело тут не только в личном командирском мастерстве Фисановича. Ведь пришел-то он на лодку, экипаж которой побывал на волоске от гибели. Действия прежнего командира могли лишь деморализовать людей. Им нужно было внушить веру в свою способность храбро и умело сражаться, побеждать врага. И Фисанович с этой задачей справился вполне. С его приходом на корабль, отмечал в политдонесении комиссар дивизиона Михаил Кабанов, оживилась партийно-политическая работа, экипаж стал более сплоченным и дружным. Действительно, вспомним, как вели себя подводники во вражеском фиорде: никто не дрогнул, не допустил даже малейших ошибок в работе. А ведь на лодке бывает достаточно ошибиться одному бойцу, чтобы разрушить все замыслы командира, свести на нет все его умение.

Поход был во всех отношениях знаменательной вехой в жизни экипажа. После него на лодке были приняты в партию штурман Бутов, боцман Тихоненко, штурманский электрик Зайцев и радист Серегин. Они знали, что впереди их ждут еще более суровые испытания, и, вступая в ряды коммунистов — а их, кстати, на лодке большинство, — они брали на себя моральное обязательство быть в числе самых стойких и мужественных воинов.