Сергей Романовский - Наука под гнетом российской истории Страница 8

И все же время брало свое. В XVII веке Европа уже познакомилась с основами современной физики, химии, биологии, геологии. Более спать Россия не могла. Но просыпалась она долго и кряхтливо. Со сна таращила помутненные очи и не понимала, что происходит и что надлежит делать.

На пороге уже стояло «осьмнадцатое столетие», а Россия только-только начинала учиться думать. В XVII веке еще не было географических карт для значительной части России. Совершенно не известен был Север и Восток страны. Не знали границу между Азией и Америкой. Не представляли себе даже физико – географические условия страны, ее фауну, флору, гидрографическую сеть, даже азы геологической науки [52]..

Правда, в 1697 – 1699 годах Володимир Атласов обследовал Камчатку. Купцы «ходили» в Индию (Семен Маленький в 1694 г.), в Монголию и Китай. В конце XVII века тобольский архитектор Семен Ремезов составил «Чертежную книгу Сибири» – атлас из 23 карт. Новизна была скорее познавательная, чем научная, ибо сделано все было по-старинке: без градусной сетки, с обозначением расстояний в днях пути и т.д. [53].

Так шло накопление чисто эмпирического знания. К тому же на Урале уже работали железоделательные и медеплавильные заводы (руду искали «рудознатцы»), развивались традиционные для России промыслы: мыловарение, по изготовлению красок, гончарных изделий. В 1665 г. выстроили под Москвой первый пороховой завод, в 1654 году открылась школа по подготовке лекарей. Но, повторяю, все это было чисто эмпирическим ощупыванием знания. Науки, целенаправленно это знание добывающей, в XVII столетии Россия еще не знала.

Любимым детищем Петра стала школа «Математичес-ких и навигацких, то-есть мореходно хитростных наук учения», открытая в Москве 14 января 1701 г. В ней готовили карабелов, геодезистов, картографов. Но и туда учеников заманивали с трудом, а те, кого удавалось заставить заниматься невиданным доселе делом, осваивали его из-под палки. В.О. Ключевский отмечал, чтоНавигацкая школа в первые свои годы никогда не была полностью заполнена [54]. Видя, как неохотно отроки садятся за парты, Петр своим указом от 20 января 1714 г. ввел «элементраное» (начальное) обучение для дворянских детей как обязательное. Юноша не мог даже жениться, пока не закончит «элементарную школу».

Петр старался приспособить всю инфраструктуру страны для максимально быстрого распространения знаний и культуры: с конца 1702 г. стала выходить первая в России печатная газета – «Ведомости о военных и иных делах, достойных знаний и памяти», а в 1703 г. была опубликована знаменитая «Арифметика, сиречь наука числительная…» Л.Ф. Магницкого. В ней впервые числа обозначались не буквами, а арабскими цифрами. Открыли типографию, где книги «научного содержания» набирались не церковно-славянским, а «гражданским шрифтом». К концу жизни Петра в обеих столицах работало 6 типографий, однако больше половины выпущенных с 1708 по 1725 год книг было посвящено военной и морской тематике.

… Наконец, наиболее для нас интересное начинание Петра I: его непременное желание вырастить на чахлой российской почве привезенный из Европы саженец – науку. Он видел во время своих частых зарубежных вояжей, какое значение там придают научному знанию, как тесно оно сплетено с экономикой и даже бытом людей, а потому прекрасно понимал, что без науки его реформы в России не приживутся, она должна пропитать их изнутри да так сильно, чтобы никакое административное вмешательство уже не могло повернуть их вспять. А для этого мало было использовать готовое знание, заимствуемое у Запада; он понимал, что наука должна плодоносить непосредственно в России. В начале января 1725 г., уже тяжко больной, Петр говорил президенту Юстиц-коллегии графу П.М. Апраксину, что оградив отечество от неприятеля “надлежит стараться находить славу государству чрез искусство и науки” [55].

Это стало одним из последних его монарших указаний, его воля, которая должна быть исполнена преемниками.

К науке Петр I испытывал глубочайшее почтение. Всю жизнь не прекращал учиться сам и принуждал к тому же свое окружение. Но он не делал никакого различия в технологии внедрения нового, касалось ли это шведского опыта в организации внутреннего управления страной [56]или французского по части развития научного знания. И в том, и в другом, и во всех прочих случаях Петр действовал единообразно: он брал то, что полагал разумным и, не считаясь ни с чем, вколачивал это в русскую жизнь, ни мало не заботясь об обратной реакции и не углубляясь в причины: отчего это прививаемое им вполне полезное, казалось бы, начинание зачастую отторгается российскими традициями. Он спешил. У него не было времени для тщательной подготовки почвы. Он не мог не знать, что полноценная наука – это конечный продукт общей культуры нации и благоприятного общественного климата. Но чтобы поднять культурную планку и оздоровить общество, нужны десятилетия (в лучшем случае!) упорного целенаправленного труда. Их-то у Петра и не было. А сделать все он хотел непременно сам. И сделал! В стране почти поголовно неграмотной, в которой еще вчера всякое знание, всякая свободная мысль считались ересью и бесовством, он учреждает… Академию наук!

… Когда в XVII столетии родилась наука в современном ее понимании и на мир, как из рога изобилия, одно за другим посыпались открытия Р. Декарта, И. Кеплера, Л. Галилея, Д. Не-пера, Ф. Бэкона, У. Гарвея, П. Ферма, Б. Паскаля, Х. Гюйгенса, И. Ньютона, Г.-В. Лейбница, Н. Стено, А. Левенгука и еще десятка других гениев, имена которых знает сегодня любой школь-ник, в России познание мира по-прежнему считалось делом чуждым православию, богомерзостным. Церковь призывала “еллин-ских борзостей” не читать, а лишь очищать свою душу “книгами благодатного закона”. Ясно поэтому, что рождение современной науки Россией было не замечено. Наука обошла Россию стороной. И даже единичные подвижники свой интерес к познанию мира с трепетом поверяли словом Божиим, тогда как Европа, пережившая Реформацию, сразу почувствовала, что познание неизведанного, поиск Истины – есть дело богоугодное [57].

С другой стороны, питательной средой научного поиска является просвещение. Одно без другого просто немыслимо. Нельзя культивировать науку в неграмотной стране, бессмысленно насаждать знания, одновременно убивая мысль; абсурдно даровать свободу научного поиска стране, задавленной страхом и тиранией, да еще опутанной сетями крепостничества. Бесперспективно для плодотворного функционирования науки создавать Академию наук в стране, не имеющей ни одного университета…

В Европе первые университеты открылись еще в Средние века: в XII веке – в Италии (Болонья, 1119 г.), Франции (Сорбон-на, 1160 г.) и Англии (Оксфорд, 1167 г.); в XIII веке к ним прибавились университеты в Англии (Кембридж, 1209 г.), Италии (Падуя, 1222 г. и Неаполь, 1224 г.) и Испании (Саламанка, 1225 г.); в XIV веке были основаны университеты в Чехии (Прага, 1348 г.), Польше (Краков, 1364 г.) и Австрии (Вена, 1367 г.). XV век ознаменовался открытием университетов в Германии (Фрей-бург, 1457 г. и Ингельштадт, 1472 г.), Швейцарии (Базель, 1460 г.), Словакии (Братислава, 1465 г.), Швеции (Упсала, 1477 г.) и Дании (Копенгаген, 1479 г.) [58]. Всего же до начала XVI века в Европе насчитывалось 79 университетов, из них 50 учредил Папа Римский [59].

По тем временам достижение это было капитальным. В XIII веке только одно из студенческих землячеств в Париже насчитывало 654 человека. В том же столетии Парижскому университету предоставили автономию, само собой в обмен на «лояль-ность». В частности, это означало верность католической церк-ви, которая клятвенно подтверждалась перед получением докторской степени.

Надо, конечно, сказать, что все университеты XII – XV веков были не только рупором единой средневековой науки, которая даже преподавалась на едином для всей Западной Европы латинском языке, но прежде всего имели жестко регламентированный церковный характер. Университеты тогда создавались по велению разума, но под жестким контролем церкви.

К тому же во всех первых университетах был единый набор факультетов: обязательный подготовительный, на нем изучали “семь свободных искусств” (грамматику, диалектику, риторику, арифметику, музыку, геометрию и астрономию), и три специализированных: богословский, юридический и медицинский. До XV века (до изобретения книгопечатания) университеты разных стран отличались только по составу библиотек. Духовная карьера выпускника, понятно, ценилась выше светской, светская же служба просто приравнивалась к «отсеву» из университета [60]. Ни о какой науке, кроме богословия, в таких университетах речи не было. И хотя обучавшиеся в них получали образование, ценившееся в равной степени в любой стране Западной Европы, интереса к науке оно не пробуждало. Более того – отвращало от нее. Лишь считанные единицы отваживались на недоуменные вопросы, ответы на которые они чаще всего получали в трибунале Святой инквизиции.