Петр Котельников - Зеркало времени. Исторический роман Страница 8

Рубль могли и целковым называть, если он представлял единую монету, а не состоял из разменной. Среди простого народа название целкового могло и искажаться.: «целковик», «целкач», «целкаш».

Название «целковик» встречается в «Мертвых душах» Гоголя. Одна из героинь этого романа Коробочка набирает понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комода. В один мешочек все целковики, во второй – полтиннички, в третий – четвертачки.

Возможно, последнее название рубля и легло в образование имени героя Горьковского рассказа «Челкаш».

Ни строки без трешника, ни слова без семишника

Пишет Некрасов в поэме своей «Кому на Руси жить хорошо» про писаря из Адовщины. Трешник в ней означает копейку, а семишник – две копейки. Дело в том, что в средине XIX века в России была проведена денежная реформа, при которой новая копейка стала равна старым трем, а новые две копейки старым семи.

Так повелось, с дедов, отцов,Чтоб к девушке идти, поверь мне,Купить кулечек леденцов.Обязан парень «на деревне».

А значит, должен быть алтын,А худо-бедно, хоть семишник.А нет, останется один,Уйдет девчонка на девичник.

Конечно, леденцов там нет.Грызут там семечки подружки.Потом, картошка на обед,Да хлебный квас из медной кружки.

Да, на деревне, чай не в городе жить, на виду у всех, как вошь на бумаге, вычесанная. Тут девку просто тронуть нельзя. Тут поухаживать за ней надо. Может, потому и цена ее большой становилась

Что сказать вам о делах тех давнихСобирались на деревне парни,Плечи поразмять, девчонок встретить.Приглядеться, в душу, кто войдет.Да костер желаний разожжет,Станет лучшей для него на свете.

С нею незаметно час летитВот уже пропели петухи.А расстаться не хватает воли,С нею он готов и под венец,Смертный свой принять готовконец,На смерть биться во широком поле.

Эх, богатство ты, сермяжное!

Пережил крестьянин барщину, оброк.Что сказать, наверно, хрен не слаще,Наступил, пришел расчета срок,И крестьянин горько, горько плачет.

Зной жестокий, дождь залил, и град,Саранчи пришли прожорливые стаи,А бывает, много лет подряд,Голод жмет, да нету урожая.

Кто уходит из мира, не оставив памяти о себе? Вложил силу рук своих, мысль из мыслей своих, а чьих рук дело, а чей замысел воплощение нашел, – не известно? Говорят: «Народ создал!»

Танцуют под музыку чистую, серебряными колокольчиками звенящую, золотым звуком гудящую, но имени создателя не оставившую. Спрашивает кто-то: « Чья музыка?» Отвечают, плечами пожимая: «Народная, вроде бы?»

Слышны песни слова, приятные, нежные, чистые, смысла глубокого, поучительного.

Спрашивают: «Кто написал?»

Ответ слышен, с лицом перекошенным, но добрым, не злым: «Слова, кажется, народные?»

А, что такое народное, спрашивается? Народ сам по себе не бывал организованным. Народ – это толпа из тел человеческих, мыслей разных и наклонностей. В ней, как в поговорке той: «Кто в лес, кто по дрова». Созидательным творчеством толпа никогда не отличалась. Вот, разрушить, поломать, – иное дело! А, что касается песни, тут и вовсе с творчеством дело не клеится. Подумать бы головой телячьей, пошевелить бы помидорами своими: «Как народ песню сочинял?»

Мысленно рисую я сход крестьянский, деревенский, старостой созванный. Стоят в армяках, в портках грубых, посконных, ноги в лаптях переминаются. А перед строем, как на военном плацу, староста в картузе, пестрядевой рубахе, в штанах суконных, в сапогах из юфти, похаживает, острым взглядом соколиным, посматривая. Говорит староста, бороду лопатой свою вперед подавши: «Скоро барин наш на деревню пожалует! Какой песней, ораторией будем, мужики, встречать его? Ансамбль ложечников есть у нас, есть! И есть Федот Нетот, умеющий из горшков глиняных звуки приятные уху извлекать. Но, вот песни хорошей нет! Давайте, придумывать будем, что ли?»

Мужики все по селу талантливы, да речисты, как и по всей России необъятной. Вот только писать некому, ибо единственный грамотный человек на селе – староста. Тетрадь даже есть у него особая и карандаш черный, пречерный. Этим карандашом староста знаки какие-то странные ставит в тетради своей. Тетрадь ту барину одному показывает. А так, в быту, только на память свою и надеется. Если ошибается староста, то только в пользу свою. А, если бумагу серьезную писать приходится, то к писарю волостному обращаться нужно. А где денег на писаря сыскать? Беден, ох, и беден наш народ русский. Пока царь-батюшка додумался мужика хоть какой-то грамоте научить, тот только сообразительностью природной из всяких сложных положений выходил. Ну, научился мужик, мало-мальски грамоте, читает медленно, по слогам; палец заскорузлый послюнявил, за карандаш берется… Хоть, правда, редкостное занятие для мужика – грамота. Больше за сохой, да плугом приходится время расходовать. Ну, а нотную грамоту знающего, в народе искать, и вовсе бесплодное занятие. Сочинять стихи, да музыку к ним мог только уж очень грамотный человек. Он мог происходить из крестьян, но уже крестьянством давно не занимающийся. Таких людей, вышедших из сословия своего, разночинцами в России называли.

Не было значимых людей среди крестьян. Не было среди них и святых! И богатеев никогда, до отмены крепостного права не было.

Крестьянин денег не имеет,Все производит сам.Коровой, лошадью владеет,И верит только небесам.

Есть куры, гуси, овцы, козы.В избе его холстины ткут,Одежа теплая в морозы…А по спине гуляет кнут —

То не додал, то не добыл…Да, что сказать, в неволе.Пять дней на барской пашнебыл.А на своей два дня, не более.

И так бывает, иногда,Земля крестьянская тощает,Живут, жирея, господа…Оброк лишь только обещают.

Тогда, быть может, был бы толк,Деньга б в хозяйстве появилась.Хозяин добрый, а не волк,Да и крестьянство б не ленилось!

При оброке мужик мог целиком заниматься своим хозяйством, отдавая значительную часть урожая помещику своему. Становился он и хозяином времени своего.

Но о замене барщины оброком крестьянин в далекие времена только мечтать мог, связывая надежды свои с приходом доброго царя, и милосердного помещика. Хорошо бывает, когда барин в Питере живет, временами на село, жалуя, поручив ведение хозяйства деревенскому старосте. А староста, он – всякий бывает. Один – прижимистый сквалыга. Другой – пьячница, да распутник.

Я думаю, не народ, а разночинец какой то сказ про помещика и старосту когда-то сочинил, я уже, по простоте душевной, крестьянской, то там, то там изменив, да подправив кое что, вам дарю его.

…Приехал один барин в имение свое, старосту кличет. Долго непутевого разыскивали. Да, нету его! Куда подевался, руками разводят? Барин уже ногами стал потопывать, когда староста заспанный, помятый, в перьях куриных в голове, пред очи барина предстал. Передаю диалог, возникший между ними:

– Ты где это время находился?

– В овине, барин, сушился.

– А если б овин загорелся?

– Вышел бы я, барин, да погрелся.

– Говорят, в селе моем люди богато живут?

– Богато, барин. Хлеб жуют,

Когда он есть, да хлеб, да кашу!

Да, что сказать про жизню нашу?

У семи двор – один топор,

Да, без обуха тот, который год.

Трое ворот, и все – на огород.

Одни не закрываются, другие не отворяются, а третьи – черт знает, где валяются!

– А говорят, что кони у меня хороши?

– Хороши, барин, спереди поставить две души,

Чтоб кони те не бились, не скакали,

Да семеро с боков, чтоб кони не упали…

Все готовят с толком, впрок…

– Кстати, ты собрал оброк?

– С Валейки, да Еремейки – по две копейки.

С Ивана, да Фадейки – по полушке, и полкопейки…

– Почто, так?

– Да он – беден, как бес,

По три дня постной каши не ест.

– Подавай, староста, денежки мои?

– Барин, да пришли такие дни,

Шел я Ордынкой, зашел в кабачок, выпил винца на пятачок,

На денежку закусил, на полушку – табачку купил,

Духовитый такой, ты понюхай,

Да, брехеньку – маленьку послухай…

– Что мне делать с тобой, – помирать?

– Да не нужно совсем горевать,

Вся жизнь наша сказка, а смерть развязка, а гроб – коляска, и ехать, мой барин, не тряско!

А, если серьезно говорить о крестьянстве, то они, составляющие основание человеческой пирамиды, на плечах своих все несущее, питающее все человечество, была и самой эксплуатируемой его частью.

Хочется вот, что сказать о крестьянах, от которых кровь и плоть моя идут:

Он не жалел ни рук, ни ног,Таков его удел,Избу сам построить мог,Земля – его надел.

Святым он стать не мог, —Тех знаний нет, и слога,А Бога чтил, но видит бог,Живого и земного.

Без разъяснений не понять,Писания святого.Употреблял он слово «мать»Значения иного.

Проходит много, много летЦвет золота на ризахИкон, иного злата нет…С овец и коз настрижен.

Одежда часто не чиста.Коровий дух, свиной.Он верит в Господа Христа,И веры нет иной.

Живут крестьянская семья,Родители, подруга,Детишки малые, земля,И сельская округа…

Весь мир страданий и забот,Он изначально вечен —Простой крестьянин, хлебороб,Перстом судьбы отмечен.

Не здорово жаловали крестьянина правители всех времен, хуже, чем со скотиной обращаясь. Но до такого додуматься, чтобы довести до полного разорения, чтобы в селах по две-три семьи осталось, а деревни некоторые и совсем обезлюдели, не наблюдалось что-то. Не повезло России! Сначала провели коллективизацию, убрав из села работящего мужика. А нынешние власти и вовсе разорили крестьянина, оставив крестьянское подворье без орудий труда. И хоть живуче крестьянство наше, но, сколько агония умирания длиться будет, не знаю?..