Александр Балыбердин - Неизвестный Хлыноff. Популярно о важном Страница 8

Ни один из этих источников не называет вятчан хлынами в уничижительном смысле. Напротив, мы встречаем совсем другие примеры. Так составитель Жития преп. Трифона пишет, что жители Хлынова с любовью встретили старца —

«Преподобный же Трифон, видя их любовь нелицемерную и веру яже по Бозе имущих несумненну, всегда о них моляше Господа Бога, яко да подаст им милость Свою». Когда же вятчан достигло известие о полученном благословении на строительство монастыря, то, по слову Жития, «зело возрадовашася и прославиша Бога и таков си течаху о препдобному с радостною душею и примаху от него благословение».82

Также и «Повесть о Великорецкой иконе» весьма уважительно отзывается о хлыновцах, называя их «православными и боголюбивыми людьми града сего». В другом списке «Повести» сказано, что, осознавая себя недостойными принять чудотворный образ, хлыновцы сравнивают себя с жителями Ниневии и потому налагают на себя для очищения церковный пост.83

На этом фоне резким диссонансом звучат слова из посланий вятчанам московских митрополитов Ионы (1452—56) и Геронтия (1486—89) с «убеждением их покориться великому князю, прекратить грабежи и разбои и возвратить полон».84 Как известно, эти послания полны резкой критики и упреков. Тем не менее, в них также нет слов о хлыновстве и слепородстве. Можно встретить критику в адрес вятчан и в других источниках. Например, в «Устюжском летописце», автор которого называет их «жестокосердечными», в том числе для того, чтобы превознести своих земляков устюжан – «усердных споборников и верных служителей московских великих князей».85 Как и послания московских митрополитов эта оценка относится к конкретным событиям политической истории второй половины 15 века и на фоне остальных источников выглядит, скорее, исключением, чем нормой.

Столь же ненадежным аргументом является вятский герб, основной элемент которого – туго натянутый лук со стрелой – впервые появился на большой печати царя Ивана Грозного еще в 1577 году, то есть еще до прихода на Вятку преп. Трифона. Следовательно, не может считаться результатом осмысления вятчанами (с участием преп. Трифона или без него) их слепородства и хлыновства. Но, может быть, это произошло позже – после 1780 года, когда Хлынов стал Вяткой, центром самостоятельного наместничества, а позже и губернии? Однако и в письменных источниках этого времени мы также не встречаем суждений о хлынах. Как известно, именно в это время получила широкое распространение «Повесть о стране Вятской», в которой нет никаких хлынов и ушкуйников. Столь же уважительное отношение к вятчанам мы встречаем в сочинении П.И.Рычкова (1772)86 и А.И.Вештомова (1808),87 и также – никаких хлынов.

Особое место в концепции Гомаюнова занимает праздник Вятской Свистуньи, отмечавшийся в четвертую субботу по Пасхе. Праздник начинался панихидой, которая, по мысли ученого, являлась «и памятованием о всех живших на Вятской земле, и молитвой за неправедно погибших, и покаянием за свои собственные проступки, выдающие в современнике хлыновца-слепорода». И далее: «Такое начало праздника заставляло вновь и вновь вспоминать, кому вятчане обязаны своим душевным исцелением, благодаря чему они и способны приносить покаяние и убегать от бездны тьмы».88 Золотые слова. И все же факты говорят о другом.

Прежде всего, напомним, что битва с устюжанами произошла, по разным источникам, в 1417 или 1421 г., а первые описания праздника Вятской Свистуньи известны только по документам XVIII – XIX веков. Ученому этот факт известен, но не смущает его. При этом на плане Хлынова 1759 г. овраг, в котором произошла битва и на склоне которого в память о погибших была поставлена часовня св. Михаила Архангела, назван не Раздерихинским (от слова «раздраться»), а Вздерихинским, так как по нему «вздирались», то есть взбирались от реки в город. Это свидетельствует о том, что в середине XVIII века праздник Вятской Свистуньи не осмысливался как актуализация слепородства вятчан, и место общегородской панихиды в календаре городской жизни было другим.

Эта общегородская панихида не начинала праздник Вятской свистуньи, а завершала цикл церковных и гражданских событий, приходившихся на четвертую неделю по Пасхе. Богослужебным и смысловым центром этой недели (седмицы) был праздник Преполовения Пятидесятницы, традиционно совершаемый в среду. Накануне его в Хлынов особым крестным ходом приносили «начальную» вятскую икону – местночтимый образ святых Бориса и Глеба из Никульчино – первого русского, православного поселения на Вятской земле. Согласно вятскому преданию, зафиксированному «Повестью о стране Вятской», именно выходцы из Никульчино основали город Хлынов и таким образом были прародителями вятчан. В среду, после праздничного богослужения в честь Преполовения Пятидесятницы, горожане, взяв этот местночтимый образ и другие иконы, шли крестным ходом к реке Вятке и совершали малое освящение воды. После чего в субботу – последний день церковной седмицы – в часовне у Вздерихинского оврага совершалась общегородская панихида, за которой вятчане молитвенно поминали своих прародителей.

По сути это была «общегородская родительская суббота». Такие бывают и сегодня. Причем гости г. Кирова всегда удивляются размаху этой вятской традиции, когда тысячи горожан отправляются на кладбища, и администрация города выделяет для этого десятки автобусов, перекрывает движение на главных городских магистралях. Местом же совершения этой общегородской панихиды Вздерихинский овраг стал не потому, что здесь когда-то произошло сражение, обличившее вятчан в их слепородстве и хлыновстве, а потому что такие панихиды принято совершать на кладбищах, и именно в верховьях этого оврага, за северной границей города, возникло одно из первых в Хлынове кладбищ, где были похоронены убитые воины – вятчане и устюжане. Но поминали не только их, а всех предков. Как это происходит и сегодня во время родительских суббот. Именно по этой причине в середине XVIII века овраг продолжал называться Вздерихинским, а не Раздерихинским.

Фактически это была «вторая Радуница», совершать которую в 9 день по Пасхе не всегда было возможно, так как снег в наших северных широтах сходит довольно поздно – в середине апреля. Особенно, когда Пасха была ранней и приходилась на последнюю неделю марта. В такие дни весенней распутицы было не то что до кладбища не добраться, но даже дорогу не перейти. К последней декаде апреля земля обсыхала. Теперь можно было выйти в поле и на большую дорогу. На четвертой неделе после Пасхи в Хлынов приходил первый и самый древний на Вятке крестный ход из Никульчино, приезжали крестьяне из соседних сел, и горожане собирались на праздник. Спустя еще неделю другую начинались полевые работы, а затем уже и пора на Великую – поклониться месту явления чудотворного Великорецкого образа святителя Николая. Всему – свое время, и все – вовремя: и труд, и молитва. Никакого слепородства и хлыновства.

Косвенным свидетельством того, что такой перенос поминовения усопших с 9 на 27 день по Пасхе был уместен для наших широт, является Покровская родительская суббота, которая широко отмечается на Вятке несмотря на то, что ее нет в общецерковном календаре. Фактически – это перенос Дмитровской родительской субботы с конца октября на его начало. Так как, бывает, что на память святого Димитрия Солунского на Вятке уже сугробы – по пояс и на кладбище без лопаты не пройти. Кстати, шаг переноса здесь – те же без малого три недели, что и в случае со Свистуньей. Наверное, неслучайно.

Вообще, поверить в то, что праздник Вятской Свистуньи являлся «актуализацией слепородства вятчан» можно только в том случае, если будет обнаружено богослужебное последование панихиды с конкретными прошениями и молитвами, где присутствует подобное понимание праздника. Возможно, в будущем этот текст будет обнаружен. Но пока его нет.

Таким образом, ни общерусские летописи, ни памятники вятского летописания, ни богослужебные тексты, ни сочинения первых историков Вятского края, ни вятский герб, ни праздник Свистуньи – ни один из этих источников не дает оснований говорить о слепородстве и хлыновстве вятчан и утверждать, будто Хлынов был городом хлынов, отчего и получил свое название.

Мы проделали довольно большую работу. В принципе можно было поступить проще. Так как название Хлынов впервые появляется в летописях под 1457 годом, то произойти от прозвища хлын, оно могло лишь в том случае, если в более ранний исторический период в источниках было бы зафиксировано бытование этого прозвища. Но таких источников нет.