Всеволод Крестовский - В дальних водах и странах. т. 1 Страница 88

В час вечерней прохлады, пока солнце еще не закатилось, верхний город стал оживленнее. Показались даже две-три леди в щегольских паланкинах, у которых сбоку шли пешком их мужья или кавалеры и разговаривали через тонкую решетку паланкинного окна со своими дамами. Эти дамы и кавалеры направлялись к верхним террасам горы, где разбит по скатам прекрасный парк с великолепным видом на рейд, окруженный гористыми очертаниями противолежащих островов и Каулунского берега.

Это час, когда сливки европейского здешнего общества совершают свою предобеденную прогулку: ни ранее, ни позже вы никогда не увидите местных дам на улицах, да и мужчины, занятые или в разных офисах, или в банкирских и коммерческих конторах, тоже почти не показываются, разве в случаях безотлагательной надобности. Жизнь сложилась здесь самым деловым образом: раннее утро отдается занятиям, затем следует плотный завтрак, после которого наступают часы всеобщего оцепенения от жары, в комнатах с опущенными жалюзи и слегка продувающим сквознячком. С половины третьего часа дня опять начинается деловая жизнь, но ее отправления в обширных помещениях контор и правительственных "офис" совершаются незримо и как бы таинственно, при веянии громадных опахал (панка), в полусвете опушенных штор, причем сами дельцы сидят, по большей части, без сюртуков и без галстуков и только отпиваются холодною содовою водой с абсентом и еще какими-то спиртуозами. Работа в это время подвигается, конечно, ленивее чем утром, но все же идет безостановочно и правильно, как машина с уменьшенным ходом, и так проходит время до пяти часов, когда все конторы закрываются и дельцы, закончив свой "деловой день", расходятся домой или по своим личным надобностям. Три часа времени, от пяти до восьми вечера, предоставляются в их собственное распоряжение. В это время они делают свои визиты, прогулки, катанья на гичках и яхточках по рейду, или моцион на кургузых лошадках по ипподрому. В восемь — обед, как в гостиницах и клубах, так и в семейных домах, после чего мужчины остаются еще часа два за столом, но уже без дам, смакуя портвейн, коньяк и ликеры и толкуя о биржевых ценах да о политике, а к одиннадцати часам вечера носильщики разносят всех этих побагровевших и осовелых джентльменов по их квартирам. В одиннадцать весь Гонконг, за исключением китайского конца, уже предается Морфею. Общественных развлечний, как видите, никаких, да при таком порядке жизни для них не остается и места. Впрочем, виноват: есть и развлечения. Это — игорные дома на Тал-Пин-Шане и в Голируд-Роде, содержимые китайцами, якобы для китайцев же, но куда пробираются нередко и европейцы под покровом ночи.

Итак, пока фешенебельный Гонконг занимается на террасах парка предобеденным моционом и наслаждается картинным закатом солнца, Гонконг чернорабочий ни на миг не прекращает своей кипучей деятельности. В это время китайские кули (и только они одни) копошатся внизу, как муравьи, поспешая взад и вперед по улицам и таща на голой спине или на плечах, с помощью бамбуковых шестов и особенных коромысел, всевозможные тяжести — мешки, бочонки, тюки и ящики. Для этого замечательно деятельного рабочего люда в течение дня от рассвета до позднего вечера, кажись, нет и минуты отдыха. Неся какие-либо тяжелые вещи или корзины с какими-то продуктами и плодами, кули мимоходом, не останавливаясь, покупает себе у разносчика горсточку чего-нибудь съестного (чаще всего рису), на ходу закусывает, на ходу курит себе свою крохотную, трубочку и остановится на секунду разве у цистерны, чтоб освежить себе глотком воды пересохшую от жажды глотку. При этом кули, по-видимому, всегда бодр и весел: походка его легка и эластична, на лице добродушная улыбка и звонким голосом перекидывается он разными шуточками со встречным знакомым товарищем. Кажется во всем мире нет более деятельного, трудолюбивого, неприхотливого и неутомимого работника, как этот китайский кули, и, видя их, вполне понимаешь, почему американцы, жадные на доллар, поднимают полный опасений и ненависти гвалт против эмиграции в Америку этих могучих и главное дешевых работников. Европейскому или американскому поденщику и в пятую долю не сделать против самого заурядного кули.

Сопровождаемые цымбальными звуками какой-то бродячей шарманки, вернулись мы в гостиницу в исходе восьмого часа вечера, как раз к обеду, о котором и здесь, как в Сингапуре, всем ее постояльцам было возвещено несколькими оглушительными ударами в медный китайский гонг. Обыкновение это введено здешними европейцами, вероятно, ради местного колорита, но приятного в себе оно ровно ничего не заключает, и европейский колокольчик мог бы сослужить ту же самую службу, что и гонг, не подвергая пытке ничьего слуха.

Обеды у европейцев на крайнем Востоке заменяют в некотором роде ужин, причем обед, начинающийся в половине восьмого, считается еще ранним. В частных домах садятся за стол в половине девятого, а в парадных случаях даже и около девяти. Понятное дело, что, просидев за столом, по английскому обыкновению, около двух часов сряду, уже не захочешь ужинать, а лишь выкуришь на балконе свою сигару да и подумываешь, как бы убраться поскорее на покой. Впрочем, для людей, поднимающихся с постели с восходом солнца, то есть в шесть часов утра, такой поздний обед действительно служит ужином.

В шесть часов утра, подобно всем здешним европейцам, вы можете потребовать себе чаю, кофе или шоколаду, но и то, и другое, и третье с непривычки покажется вам довольно мизерным. Вместо чаю, как уже известно, вам подадут какой-то деготь, который можете, если угодно, разбавить жиденьким-прежиденьким молочком, и тогда у вас получится буроватая жидкость, цветом вроде очень крепкого кофе, слегка закрашенного сливками. Вместо сахару принесут вам на блюдечке порцию далеко не благоуханного, сыроватого сахарного песку, кусочек талого коровьего масла и пару поджаренных гренков. Жиденький шоколадец лучше и не пробуйте: он приготовляется здесь не на молоке, а на кипятке. Если вы хотите кофе, то он последует с теми же "приложениями", что и чай, но о сливках и не мечтайте: о них здесь и понятия не имеют, а то, что подадут вам под именем сливок, лучше и не пить. Не знаю, насколько справедливо, но уверяют совершенно серьезно, будто недостаток коровьего молока пополняется здесь женским. Записывая это в свой дневник, я невольно ставлю три восклицательные и три вопросительные знака, выражая тем полное свое удивление и недоверие к такому странному обстоятельству. И в самом деле, может ли это быть? Но местные европейцы уверяют, что не только может, а и есть. Они говорят, что промышляют этим многие бедные китаянки, в ущерб своим собственным грудным детям. Они будто бы каждое утро приходят в молочные лавки, содержимые исключительно китайцами, и там доят себя в чашки. Качество молока каждой женщины подвергается каждый раз предварительной пробе самим скупщиком, который, если найдет его годным, то допускает женщину к дальнейшему доению, взвешивает надоенное, платит ей за него по весу столько-то копеек и затем, разлив весь утренний удой по крынкам, дает ему отстояться и охладиться на леднике. Самодоеньем промышляют не одни только гонконгские, но и окрестные женщины с островов и Каулунского берега, нарочно приезжающие для этого в своих сампангах к скупщикам еще на рассвете. Коров в Гонконге держат очень мало, их можно найти разве в нескольких английских семействах, где есть маленькие дети, и потому коровье молоко и молочные продукты доставляются сюда с Каулунского берега, но далеко не в достаточном количестве. Чтобы пополнить таковое, местные продавцы-скупщики и прибегают к помощи женского молока, обходящегося им дешевле, чем коровье, которое к тому же идет главным образом на выработку масла и прочих молочных продуктов. Если же действительно так, то какова же должна быть бедность в простом населении окрестной страны, коль скоро матери решаются торговать собственным молоком, предоставляя питанию ребенка на целые сутки лишь то, что накопится после утреннего удоя!..

Вообще, утренние пития английского обихода здесь далеко не вкусны и требуют особенной привычки. К ним в виде неизменного "приложения", приносят вам пару куриных, а всего чаще утиных яиц, сваренных в полукрутую, и два-три ломтика ветчины, тоненьких до такой степени, что остается только удивляться замечательному форшнейдерскому искусству того, кто их нарезывал. Смотря по желанию, можете потребовать к этому и небольшой только что зажаренный кусок бифштекса. В десять часов утра следует завтрак из нескольких блюд, но без бульона, и в числе их два-три блюда мясные, неизменная яичница, с которой и начинается завтрак, затем неизменно какая-нибудь зелень и очень изобильный десерт, так что этот завтрак, в сущности, стоит любого обеда. В полдень можете, буде захотите, спросить себе бульону, холодного мяса, разных закусок и опять-таки десерту, но затем до восьми часов вечера уже ничего не получите. Впрочем, для конторской жизни местных европейцев такой порядок питания, вероятно, представляется самым удобным, но для меня, как человека, не привыкшего к нему даже и на нашем пароходе, выходит, что, в сущности, я остаюсь целые дни ни сыт, ни голоден: не ешь как следует ни утром, ни за завтраком, ни в полдень, ни даже за обедом, а так только смакуешь себе всякой всячины понемножку. Да и жара к тому же отнимает аппетит. Но на местных европейцев, а в особенности на англичан, она, по-видимому, не оказывает такого влияния: я вижу их за всеми фазами дневной еды и могу только смиренно удивляться такому непобедимому аппетиту. За обедом в особенности они имеют обыкновение и наедаться, и напиваться вплотную, приправляя каждое блюдо разными ядовитостями вроде кайенского перца, имбиря, всевозможных сой, острейших пикулей и запивая все это хересом, виски, коньяком, портвейном, бургонским и т. д. По отзыву местных врачей, такое перенесение привычек "туманного и хладного Альбиона" на тропическую почву бывает по большей части губительно для англичан, которые от такого образа жизни и мрут, как мухи, но — что вы хотите! — Англичанин нигде не любит изменять своим привычкам и думает скорее подчинить себе климат и солнце, чем подчиниться им.