Александр Литвиненко - Лубянская преступная группировка Страница 9

Ко мне подсадили агента — он этого и не скрывал — Володю Кумаева. Их интересовали мои отношения с Березовским. И почему-то Пал Палыч Бородин. И до него агенты спрашивали о Бородине, о Татьяне Дьяченко, о семье Ельцина. Причём Ельцин тогда ещё президентом был, а они уже собирали на него компромат.

Разговоры, конечно, записывались. Так я Кумаева заводил на кошек. Он их любил невероятно, мог часами рассказывать. Задам вопрос, он с семьи президента перескочит на кошек и давай шпарить. Я представляю, как они там слушают эту пургу, и еле смех сдерживаю.

Кумаев сидел со мной как раз в период суда. В один из дней он начал говорить про бутырскую тюрьму — как там надо себя вести. Назвал два места, куда могу угодить: так называемый «кошкин дом» — это в башне, или в «аппендицит», в камеру 131, где отдельно сидят бывшие работники милиции и прокуратуры — по закону запрещается ментов вместе с уголовниками содержать.

В Африку!

Но на заседания суда меня возили в общем автозаке с уголовниками.

— Это же запрещено?

— Ну и что, что запрещено, — говорили, нет бензина. Да разве только из-за этого? Все офицеры, которые служат, понимают, что если перейдут дорогу своему начальству и попадут в тюрьму, то их, по сути, отдадут на расправу уголовникам. Они перестанут быть нужными. Даже ещё не осуждённые. На них все плюнут, кроме их семей. Вот так и со мной было.

Везли нас как-то в автозаке. По дороге из изолятора временного содержания на Петровке подсадили несколько человек, среди них Пичугу, известного вора. Его этапировали в «Матросскую тишину».

Вот он сел, и я впервые увидел, как вор, уважаемый в преступном мире, ведёт себя среди осуждённых. Вытащил сумку большую — «сидор» называется в тюрьме — достал сигареты, а они на вес золота, с фильтром особенно, и говорит: «Кто хочет покурить?» И всем начал раздавать. Потом попросил милиционера:

— Старшой, а передай в соседнюю камеру пачку сигарет ребятам покурить.

Тот отвечает, что не имеет права. Тогда Пичуга берёт ещё пачку и говорит:

— На, старшой, передай — одну себе, одну им. Милиционер одну пачку сигарет забрал себе, а вторую передан в соседнюю камеру. Пичуга объясняет:

— Вот видите, это мусор. — А тот слушает. — Мусор, мразь. Вот сейчас он за пачку сигарет продал своё служебное положение, присяге изменил, нарушил закон. В тюрьме есть люди, преступившие закон, и есть вот эти — мусора. Они от нас отличаются тем, что за копейку их можно купить. Если мы будем с ними за одним столом есть, то станем такими же. Поэтому от них надо ограждаться.

Он наглядно всем показал, как власть продаётся. Классическая ситуация. Потом представился: «Я вор, еду в «Матросскую тишину-. Кто-нибудь есть с — Матросской тишины»?» Один откликается: «Я». — «А кто там из воров?' — «Да там одни пиковые». На тюремном языке — чёрные.

Тогда Пичуга и говорит: «Запомни, в тюрьме нет национальностей. Нету грузин, армян, русских, чёрных. Попал в тюрьму, живи по нашим законам, и нам без разницы, кто ты — негр, синий, зелёный. Никогда больше не говори — пиковые».

Пичуга — вот политработник. Наглядно всем показал, что нет у них чёрных, в отличие от нашей власти, которая гоняет кавказцев по улицам.

Пичуга меня узнал. В предыдущей жизни, когда я ещё был опером, а он гулял на воле, мы с ним сталкивались, но это — отдельная история. Он мне говорит: «Ничего. Всё нормально будет. Мы тебя знаем». Преступники, которые живут по понятиям, никогда честного мента не тронут. Если в тюрьме убивают прокурора или сотрудника милиции, девяносто девять процентов, что он взял взятку, а обещание не исполнил, или пытал-мучил — в общем, по беспределу человека в тюрьму посадил.

— И у тебя не было проблем с уголовниками?

— Было один раз. Через несколько дней снова повезли меня в суд, и тут вижу, подсаживают двоих бандитов из ясеневской группировки, которых я задерживал. Один тоже меня узнал, улыбается, спрашивает: «А в каком ты теперь звании?» — «Подполковник-, — говорю. А камера забита людьми — человек двадцать пять, в два раза сверх нормы. Он сразу завелся, кричит: «Братва, да это ж мусор, мусор!» И тут в автозаке гаснет свет. Ну, думаю, всё, мне конец.

А среди нас один серьёзный авторитет случился, вор по кличке Слепой. Он и говорит в темноте: «Не троньте его. Я его знаю. Этот мент отказался братву по подъездам стрелять, потому и сел. Братва, говорит, следит за твоим делом. Запомни, если что с тобой случится, то это мусорские дела. Мы здесь ни при чём, от нас зла не жди. Блатным, говорит, ты не станешь, потому как ты есть мент. Но будешь сидеть спокойно».

Я потом на суде протест заявил: «Что ж вы, говорю, делаете? С уголовниками меня возите, убить же могут!» А они — ноль внимания.

— А что он имел в виду, говоря «отказался братву по подъездам стрелять»?

— В криминальном мире прекрасно знали, что такое УРПО, что у нас, по сути, есть лицензия на беспредел, и знали, какая у каждого из нас репутация. Конкретно, думаю, он имел в виду историю с Метисом.

В своё время я работал по одной банде, которой руководил Петросян, кличка Зверь. Эта банда совершала тягчайшие преступления, таких называют отморозками. Однажды они среди бела дня ворвались в Краснодаре в ювелирный магазин «Жемчуг», расстреляли сотрудника милиции, покупателей, продавцов… Член этой банды Ермолинский (кличка Метис) совершил также заказное убийство — жена заказала мужа. Пришли к человеку домой, позвонили, спросили: «Вы такой-то?' Он кивает. Подельник Метиса вытащил пистолет и выстрелил ему в лоб. Вот такие преступления.

Первый раз этих бандитов осудили на длительные сроки лишения свободы, а двоих приговорили к высшей мере. Потом Верховный суд отменил приговор, дело отправили на новое рассмотрение, и бандитов начали судить заново в Мосгорсуде. И меня из Лефортово вызвали туда в качестве свидетеля. Так ФСБ меня полностью расшифровала и всё передала в суд. Бандиты меня увидели и смеются: «Ну чего, и ты здесь? Доработался».

У меня не было адвоката на этом допросе. Только наручники и конвой за спиной. Кстати, за раскрытие того дела многие мои начальники получили награды. Теперь эти вот начальники сидят на Лубянке, а я стою и жду, что решат бандиты, — нарушил я их права при аресте или нет.

Ободянский (один из членов банды), приговорённый к высшей мере наказания, естественно, понимал, что ему грозит в лучшем случае пожизненное заключение. Он всё смотрел в окно. А я вспоминал обстоятельства нашей последней встречи. После задержания я с ним беседовал, и у нас случился инцидент — он в меня плюнул и обозвал — крысоловом». И вот, пять лет спустя Ободянский в суде встаёт и говорит:

— Хочу извиниться перед майором Литвиненко, — он не знал, что я уже подполковник, — за то, что плюнул в него. Посмотрел на меня и добавил:

— Саш, ты знаешь, почему ты в наручниках? Потому что не взяточник. Брал бы взятки, сидел бы на месте этого прокурора. И это уголовник.

— Это всё было сказано под протокол?

— Говорилось в суде. Я не знаю, записали они это в протокол или нет. А Ермолинский сказал следующее:

— Я хочу пояснить, что меня избивали после задержания и уже собирались выдавить глаза. Но в кабинет зашёл Литвиненко, остановил сотрудников милиции и всю ночь со мной просидел, чтобы меня не убили.

Судья спросила:

— Вы подтверждаете этот факт?

Я рассказал, что зашёл в комнату и увидел сотрудников милиции и Ермолинского, который пожаловался, что его избивают. Я всю ночь просидел с ним, потому что милиционеры были пьяные.

— Постой. Здесь что-то не так. Вечер, ты после работы, дома жена, сын, ужин, постель. А ты сидишь и оберегаешь бандита. И судья не смеялся? Для чего тебе это было надо?

— Просто опасался, что они, пьяные, могут забить его до смерти. Я массу фактов таких знаю — когда людей забивали. Даже на Петровке. Как-то бандит при задержании оказал сопротивление и застрелил сотрудника милиции. Его привезли в кабинет и забили палками насмерть, всем отделом. Самосуд фактически устроили.

Мне Ермолинский тогда пообещал: «Если мы когда-нибудь выберемся из тюрьмы, мы тебя выкупим и уедем в Африку».

— То есть ты хочешь сказать, что уголовники чётко делят ментов на плохих и хороших?

— Конечно, они досконально разбираются. Если бы Путин с президентского кресла туда попал, его бы спросили: «Слушай, братан, а ты когда там сидел, понимал, что нам тут жрать нечего?» И началось бы долгое разбирательство. Причём оно было бы таким скрупулёзным, что никакой прокуратуре и не снилось.

С Путаным, я думаю, жулики разбирались бы месяцев восемь. В тюрьме в первую очередь спрос идёт за изломанные человеческие судьбы. Если ты прокурор, никто не тронет только за то, что ты прокурор, но зададут первый вопрос: «А кого ты сажал? — . Ты скажешь: «Иванова — за убийство, Петрова — за убийство, а Сидорова — за грабёж». — «Хорошо. А ты по заказу их сажал или по закону?» — «По закону». — «Ты смотри, брат, если нас обманешь, мы должны будем тебе хребет сломать. Ты лучше сразу скажи. Если по заказу, то будешь жить под шканарём, никто тебя не тронет».