Надия Мурад - Последняя девушка. История моего плена и моё сражение с «Исламским государством» Страница 9

В целом езиды тоже поддерживали американцев, но не так горячо, как курды, потому что не были уверены, что после свержения Саддама их жизнь изменится к лучшему. Санкции усложнили жизнь для нас, как и для большинства иракцев, и мы знали, что Саддам был диктатором и держал страну в страхе. Мы жили в бедности, почти не имея возможности получить хорошее образование, и занимались опасным и самым низкооплачиваемым трудом в Ираке. Но в то же время при власти баасистов нам разрешали исповедовать свою религию, обрабатывать землю и кормить семьи. Мы поддерживали тесные связи с местными арабами-суннитами, особенно с «киривами», которых считали почти родственниками. Изоляция научила нас дорожить этими связями, а бедность – ко всему относиться практично. Багдад и Эрбиль казались другими мирами, расположенными невообразимо далеко от Кочо. Единственным решением богатых и влиятельных курдов и арабов, которое имело для нас значение, было решение оставить нас в покое.

И все же обещания американцев – обещания работы, свободы и безопасности – склонили езидов на их сторону. Американцы доверяли нам, потому что у нас не было причин поддерживать их врагов. Многие наши мужчины работали переводчиками или помогали иракским или американским войскам. Саддам скрылся, затем его нашли и повесили, все баасистские учреждения были распущены. Арабы-сунниты, в том числе жившие рядом с Кочо, потеряли влияние в стране, и в езидских районах Синджара на смену полицейским и политикам из арабов-суннитов пришли курдские.

Синджар – это спорная территория, на которую претендует как Багдад, так и Курдистан; она расположена в стратегической близости от Мосула и Сирии и обладает потенциально богатыми запасами природного газа. Как и Киркук – другую спорную территорию на востоке Ирака, – курдские политические партии считают Синджар частью их великой родины, большого Курдистана. По их убеждению, курдское национальное государство, если оно когда-нибудь возникнет, будет неполным без Синджара.

После 2003 года, при поддержке американцев и в результате утраты власти арабами-суннитами, все ключевые позиции в Синджаре заняли курды, связанные с ДПК (Демократической партией Курдистана). Они учредили здесь представительства своей партии со своими людьми. По мере усиления суннитского противодействия они установили блокпосты вдоль дорог. Они говорили нам, что Саддам был не прав, называя нас арабами; на самом деле мы всегда были курдами.

Саддам был диктатором и держал страну в страхе. Мы жили в бедности, почти не имея возможности получить хорошее образование, и занимались опасным и самым низкооплачиваемым трудом в Ираке.

В Кочо произошли грандиозные изменения. Через пару лет курды начали возводить вышку сотовой связи, и мы с подругами, возвращаясь из школы, ходили смотреть на гигантское металлическое сооружение, возвышающееся над нашими полями, словно небоскреб. «Наконец-то Кочо будет связан с остальным миром!» – восхищались мои братья, и вскоре у большинства мужчин и некоторых женщин появились мобильные телефоны. Спутниковые тарелки на крышах домов означали, что наш выбор больше не ограничен сирийскими фильмами и государственными каналами Ирака. В наших домах больше не звучали марши и речи Саддама. Мой дядя одним из первых приобрел спутниковую тарелку, и мы тут же начали набиваться в его гостиную и смотреть, что происходит в мире. Мои братья следили за новостями, особенно по курдским каналам, а я полюбила турецкие мыльные оперы, персонажи которых постоянно то влюблялись друг в друга, то расходились.

Мы по-прежнему отказывались называть себя арабами, но считаться курдами было проще. Многие езиды склонялись к тому, что мы действительно близки к курдам как по языку, так и по происхождению. К тому же было трудно не заметить улучшений в Синджаре после прихода курдов, хотя они были больше связаны с американцами, чем с Барзани. Неожиданно езидам открылась возможность службы в войсках и вооруженных отрядах; некоторые мои братья ездили в Эрбиль на работу в гостиницах и ресторанах – похоже, там каждый день открывалось какое-то новое заведение. В этот город стекались нефтяники или туристы из других частей Ирака – в поисках более прохладного климата и стабильного энергоснабжения или подальше от насилия, охватившего остальные районы страны.

Мой брат Сауд работал на бетономешалке на стройке у Дахука на западе Курдистана. Приезжая домой, они рассказывали о курдах, которые, подобно арабам, смотрели на езидов свысока. Тем не менее деньги нам были нужны.

Хайри поступил на службу в пограничный патруль, а Хезни вскоре стал полицейским в городе Синджар. Благодаря их зарплатам у нашей семьи впервые появился постоянный доход. Нам показалось, что мы наконец-то зажили по-настоящему и могли думать о будущем, а не только о том, как дожить до завтрашнего дня. Мы купили свою землю и собственных овец, чтобы больше не работать на соседей. По асфальтированным дорогам можно было гораздо быстрее добраться до горы. Мы устраивали пикники на полях у деревни, ели мясо с овощами, мужчины пили турецкое пиво, а мы – такой сладкий чай, что у меня сводило губы. Наши свадьбы становились все роскошнее; женщины иногда по два раза ездили в Синджар за платьями, а мужчины для угощения гостей забивали все больше ягнят (самые зажиточные – даже корову).

Некоторые езиды представляли себе, что нас будет защищать сильная местная власть, но мы останемся в Ираке. Другие считали, что со временем мы войдем в состав независимого Курдистана.

Пока в Кочо располагался офис ДПК, а дороги патрулировали пешмерга, я тоже так считала. Мы отдалялись от своих соседей – арабов-суннитов. Ездить в Курдистан стало легче, но сложнее посещать суннитские деревни, которые постепенно попадали под влияние экстремистской идеологии. Арабам-суннитам не нравилось присутствие курдов в Синджаре – они напоминали бывшим хозяевам о потерянной власти. Арабы говорили, что из-за курдов не чувствуют себя в Синджаре спокойно и больше не могут посещать езидские поселения, даже те, где живут их «киривы». Курдские пешмерга останавливали и допрашивали их на блокпостах, некогда занимаемых баасистами. Многие с приходом американцев и после свержения Саддама потеряли работу и источник дохода. Вроде бы совсем недавно они были самыми богатыми и влиятельными в стране, но теперь, когда оккупационные войска поддерживали шиитское правительство, арабы-сунниты отсиживались в своих деревнях.

Вскоре у них зародились мысли о мести. К этому их подталкивала и религиозная нетерпимость, направленная в первую очередь против езидов, хотя мы никогда не обладали властью в Ираке.

Тогда я не знала, что курдское правительство специально старалось разобщить езидов и их соседей-арабов, потому что это шло на пользу их кампании по овладению Синджаром. Я не догадывалась, как тяжела американская оккупация для обычных суннитов. Учась в средней школе, я не подозревала, что зреющее в соседних деревнях недовольство прокладывает дорогу для Аль-Каиды и в конечном итоге для ИГИЛ.

Суннитские племена по всему Ираку восставали против шиитской власти и американцев, и чаще всего такие восстания заканчивались поражением. Люди так привыкли к жестокости, что многие сунниты моего возраста и младше не знали ничего, кроме войны и фундаменталистского толкования ислама, ставшего частью этой бойни.

Из этих тлеющих искр в деревнях постепенно разгоралось пламя ИГИЛ, хотя я этого не замечала, пока оно не стало пожаром. Для молодой езидской девушки после прихода американцев и курдов жизнь становилась только лучше. Кочо рос и развивался, я ходила в школу, и мы постепенно выбирались из бедности. Новая конституция дала больше прав курдам и требовала, чтобы в правительство входили представители меньшинств. Я знала, что в моей стране идет война, но казалось, что она не имеет к нам никакого отношения.

Поначалу американские военные посещали Кочо почти каждую неделю, привозили еду, припасы и беседовали с местными руководителями. Нужны ли нам школы? Асфальтированные дороги? Водопровод, чтобы не покупать воду из цистерн на грузовиках? На все эти вопросы ответом было, конечно же, «да». Ахмед Джассо приглашал солдат на трапезы, и наши мужчины сияли от гордости, когда американцы говорили, что в Кочо они чувствуют себя в безопасности и могут прислонить свое оружие к стене и отдохнуть. «Они знают, что езиды их защитят», – хвалился Ахмед Джассо.

Я знала, что в моей стране идет война, но казалось, что она не имеет к нам никакого отношения.

Когда, поднимая пыль и заглушая деревенские звуки ревом моторов, по улице проезжали автомобили с американскими солдатами, к ним подбегали дети. Солдаты угощали нас жвачкой и конфетами и фотографировали, как мы радуемся их подаркам. Мы восхищались их аккуратной формой и тем, как дружелюбно они держались с нами, в отличие от прежних иракских солдат. Они постоянно говорили нашим родителям, как они рады гостеприимству Кочо, какой уютной и чистой выглядит наша деревня и как хорошо, что мы понимаем: это Америка освободила нас от Саддама. «Американцы любят езидов, – повторяли они. – Особенно Кочо. Здесь мы чувствуем себя как дома». Даже когда их визиты стали значительно реже, а потом и вовсе прекратились, мы продолжали принимать эту похвалу как своеобразный знак отличия.