Михаил Вострышев - Судьба венценосных братьев. Дневники великого князя Константина Константиновича Страница 9

– А как же Надежда Александровна? – спросили его.

– Что ж, – не смутился великий князь, – она останется со мной и будет другом, а маленькая Валерия – женой.

Второе по счету тайное бракосочетание было совершено 7 марта 1900 года. Теперь настала очередь возмутиться сыну Александра III – императору Николаю II. К великому князю, по обычаю в дни высочайшего гнева, направили заранее проинструктированных врачей. Они напустили на себя важность, ученый вид и целыми днями без устали обстукивали и расспрашивали высокого больного, после чего составили медицинское заключение, которое должно было понравиться августейшему семейству:

«Патологический характер и склад ума августейшего больного останутся навсегда такими, какими были с ранней молодости, поэтому нельзя надеяться какими бы то ни было мерами исправить его характер, изменить его способ мышления, привить ему другие чувства или искоренить его безнравственные тенденции, а потому он и впредь будет склонен к совершению предосудительных поступков, вредных ему и окружающим. Необходимо ограничить его свободу действий до известной степени, подчинив его чужой разумной воле».

Но, может быть, любовные утехи Николая Константиновича были лишь поводом ужесточить за ним контроль? Может быть, более волновало Петербург другое заключение комиссии по обследованию здоровья великого князя, в котором указывалось, что его занятие ирригацией степи вызывает «неудобство от постоянного соприкосновения августейшего больного с простым народом»? Недаром же во врачебном заключении от 21 октября 1902 года подчеркивались пропитанные бунтарским духом слова великого князя о себе: «Народная любовь и благодарность бесхитростных простых людей Туркестана будут посильнее бронзовых памятников и мавзолеев». Уж не о памятниках ли покойным государям Александру II и Александру III идет речь? А с каким сарказмом он отзывается о нынешней власти: «Пусть весь мир видит, как русское правительство ценит и награждает людей, посвятивших ему жизнь и свои труды!»

И в самом деле, жизнь Николая Константиновича изобилует трудами на благо Средней Азии. Он устроил между Ташкентом и Джизаком канал имени императора Николая I длиною в 60 верст[13], орошавший около восьми тысяч хлопковых делянок Голодной Степи, – и так превратил эти пустынные земли в один из плодороднейших уголков Туркестана. Построил здесь семь поселков: Николаевский, Конногвардейский, Романовский, Надеждинский, Верхне-Волынский, Нижне-Волынский и Обетованный. Поселил в них стекавшихся к нему хлыстов, оренбургских казаков, туркестанских отставных солдат и беглых сибирских каторжников. Провел из реки Чичик Искандер-арык (канал) и заложил на его берегу селение Искандер, где разместил высланных с Кавказа молокан[14]. Открыл на окраине Ташкента хлебопекарню, шелкоразмоточную и ткацкую фабрики, для которых выписал современные заграничные машины, и провел в рабочие помещения электрический свет, применявшийся до сих пор главным образом для освещения дворцов Петербурга и Москвы.

В Ташкенте строил, наверное, больше, чем все русское правительство. Это и благотворительные постройки – дешевые квартиры для отслуживших свой срок солдат, Дом инвалидов для воинов-туркестанцев, Дом офицеров-туркестанцев, и коммерческие – гостиничные номера «Старая Франция», ставшие обиталищем женщин легкого поведения, кинематограф «Хива». Кроме того, скупал в городе дома и сдавал их внаем.

Он подарил Туркестанской публичной библиотеке в 1836 году пять тысяч собранных книг, а по духовному завещанию городу также досталась его ценная коллекция картин.

Много в долгой жизни Николая Константиновича было и неблаговидных поступков, о них-то главным образом и рассказывалось в отчетах, которые ложились на стол императоров. У людей же, в чьи служебные обязанности не входило огульное охаивание великого князя, выработалось собственное мнение.

«В крае его признавали человеком умным, толковым и сравнительно простым» (граф С. Ю. Витте, председатель Кабинета министров).

«Умен, говорит с юмором о своих родственниках… За орошение части Голодной Степи Государь дал ему триста тысяч для постройки дворца в Голодной Степи. Великий Князь просил Государя позволить ему на эти деньги построить театр в Ташкенте и подарить его городу. "Я хочу иметь лучше маленькую ложу в театре, чем большой дворец в Голодной Степи, – писал он Государю. – Но меня так любят, что, наверное, откажут в моей просьбе"» (князь В. В. Барятинский, писатель).

«В первое воскресенье был у меня Великий Князь и опять с букетом. Он очаровал меня простотой своего обращения, мил и любезен донельзя, разговор его блещет остроумием и юмором» (Варвара Духовская, жена туркестанского генерал-губернатора).

«Я всегда поражался той неутомимой деятельности покойного по проведению начальной оросительной системы Голодной Степи, а также сооружению моста через Сыр-Дарью, и все это без помощи ученых инженеров. Да и кто, я думаю, не знает покойного Николая Константиновича из жителей Туркестана как человека – народного труженика, сеятеля культуры, давшего не одной сотне трудящихся рабочих хлеб и жилище» (А. Новицкий, служащий на станции Хилково Среднеазиатской железной дороги).

Увы, члены августейшего семейства не разделяли их мнения. И не только современники. В 2002 году на русском языке выпустил биографию своего двоюродного деда князь Михаил Греческий (внук Ольги Константиновны). Этот бульварный роман под названием «В семье не без урода» (уродом назван великий князь Николай Константинович) изобилует массой ошибок, высокомерным отношением автора к людям и просто-напросто бескультурьем. Права была сестра последнего российского императора Ксения Александровна, посетовавшая, уже живя в эмиграции, митрополиту Нестору: «Мы, Романовы, вырождаемся».

Когда 13 января 1918 года Николай Константинович скончался от воспаления легких на руках внебрачной дочери Дани Часовитиной, ему устроили пышные, воистину царские похороны несмотря на то, что власть в Ташкенте уже принадлежала большевикам. В сквере у военного Георгиевского собора, где в специальном склепе нашли успокоение бренные останки высокого больного, собралось полгорода, и все искренне сожалели об утрате столь яркой натуры.

Николай Константинович, обычно с насмешкой отзывавшийся о своих августейших родственниках, о брате всегда говорил с добротой: «У Константина чрезвычайно нежное сердце». Но они с годами отвыкли друг от друга, Константин Константинович лишь изредка вспоминал о стершем брате.

«Я написал Николе, кажется, в первый раз в жизни. Ему сегодня минуло тридцать лет» (2 февраля 1880 г.).

«Несколько дней тому назад мы узнали из письма Мама, что Никола в Ташкенте приступил к прорытию какого-то канала и обставил закладку работ некоторой торжественностью: был приглашен во главе местных властей генерал Черняев, отслужили молебен – и все это в самый день рождения Государя. Вдруг из Петербурга пришел запрет на продолжение работ. Итак, Николе придется за все платить из собственного кармана» (23 марта 1883 г.).

«Бедному Николе сего 36 лет. Я послал ему в Ташкент книжку своего перевода "Мессинской невесты"» (2 февраля 1886 г.).

«Вчера ко мне приезжал молодой психиатр Чехов, который с февраля по май пробыл у Николы в Туркестане, был и в Голодной Степи, и в Ташкенте и присмотрелся к Николиному образу жизни. В его рассказах мало утешительного, несмотря на то, что он вовсе не склонен преувеличивать. Напротив того, он, скорее, смотрит недостаточно мрачно, и все-таки у слушателя получается впечатление чего-то невозможно разнузданного, дикого и болезненного» (28 августа 1897 г.).

«Ездил к министру Двора барону Фредериксу говорить о Николе. Он, Фридерикс, смотрит на это трудное дело правильнее генерал-губернатора Духовского, который за один год не успел всесторонне разобрать характер Николы и находится под его обаянием» (26 марта 1899 г.).

«Проснулся в Твери с головной болью. Будя меня, Миша Репин доложил мне, что Никола на вокзале. Он пришел в вагон и, пока я одевался, беседовал с Палиголиком[15] в соседнем отделении. Мне слышался его неприятный, какой-то визгливый и как будто несоответствующий наружности голос. Одевшись, пошел к нему. Мы обнялись, и Павел Егорович оставил нас вдвоем. Чувствовал себя крайне неловко, и, думаю, Никола испытывал то же самое, мы говорили много, но все о ненужном ни ему, ни мне, как бы опасаясь затронуть другие вопросы… Прощаясь со мной, Никола был, видимо, тронут и прослезился. Жалко его! Болезнь (душевная) уничтожила в нем сознание добра и зла, он является жертвой человечества и государства, заключенной в заколдованный круг, из которого нет выхода» (6 апреля 1901 г.).