Александр Сметанин - Серая шинель Страница 9

Об этом узнаем через минуту: в боевое охранение. Будем сменять стрелковое отделение, стоящее там. Даже при моих скромных познаниях военного дела ясно, что нас «вешают» на самый нос немцам.

Слышится знакомое «Шагом марш!» Журавлева и мы направляемся на самый «передок». Вот уже позади третья траншея нашей обороны, вторая, первая. Здесь нас встречает командир отделения, находящегося в боевом охранении. Он о чем-то советуется с Иваном Николаевичем, и мы снова идем вперед, полусогнувшись, неглубоким и тесным ходом сообщения. Слева остаются остовы печей сожженной снарядами деревни, сиротливые колодезные «журавли», словно зябнущие в этой стуже на своих длинных деревянных ногах. Справа замечаю две одинокие деревенские баньки и поскотину, полузасыпанные снегом.

Кажется, этому проклятому ходу сообщения не будет конца, хотя Иван Николаевич говорил, что боевое охранение находится всего в двухстах метрах от переднего края нашей обороны.

Но вот идущий впереди Чапига останавливается, и я тычусь в его вещмешок. Пришли, слава богу. Можно стать на колени и отдышаться. Идти полусогнувшись надоело до чертиков.

Никто не разговаривает. Далеко ли до противника, не знаю, но его молчаливое злобное присутствие где-то за кромкой траншеи, в которой располагается боевое охранение, подсознательно угадывается каждым из нас. Теперь враг действительно рядом, хотя ничем себя и не выдает.

Журавлев, Тятькин и Чапига, шедшие впереди меня, одни за другим исчезают в какой-то норе. Я остаюсь на месте.

— Зачем сидишь? — слышу шепот Галямова. — Лезь давай.

— Куда?

— Яма этот.

Только сейчас замечаю лаз, ведущий куда-то под землю. Становлюсь на четвереньки и вслепую по наклонному лазу спускаюсь вниз. Оттуда тянет махоркой, теплом, овчиной и всем тем, что принято называть окопным жилым духом.

Вот и землянка. Вернее, это пещера, довольно просторная. Она вырыта давно. Очевидно, здесь когда-то хранили картошку. Доски, поддерживающие низкий земляной свод, и столбы, подпирающие поперечную балку, потемнели от времени, покрылись плесенью.

В землянке горит самодельная лампа из гильзы сорокапятки. Значит, живут богато, раз даже керосин для лампы имеют.

Постепенно землянка наполняется. Здесь вместе с нами всего десять человек. Если учесть, что один на посту, то хозяев всего четверо.

Нас встречают радушно, щедро угощают махоркой, сухарями, размоченными в кипятке, печеной картошкой. Одна беда — в землянке можно только сидеть. Каково-то будет нашему Галямову при его росте!

Ищу его глазами. Галимзян сидит около входа, держа свой ручной пулемет между колен и едва не касаясь головой досок кровли.

Кто-то из хозяев спрашивает о новостях в мире.

— Так вы их должны лучше знать, — отвечает за всех нас Тятькин. — Вы как-никак ближе нас к загранице. От вас и до будущего второго фронта было на десять верст меньше, чем от нас.

— А вы, паря, к Москве зато ближе стояли, — парирует пожилой красноармеец с медалью на истершейся муаровой ленте. — Начальство высокое опять же сидело за вашей спиной.

— Твоя правда, земляк, — соглашается Тимофей. — Однако новостей, не обессудь, не принесли. Одна новость — наступать будем. Раз мы пришли, то непременно будем.

— Это почему же? — не унимается тот, с медалью.

— Да потому, что где Тятькин, — там победа!

— Я, между прочим, в таких случаях другую фамилию слышал. — Смеется Тимофеев собеседник.

— Бывает иногда. А скажи мне, земляк, — Тимофей на четвереньках приближается к красноармейцу, — чего это вы столько времени, как слепые кроты, в норе жили?

— А ты что, партаменты белокаменные захотел? С этим самым, с электричеством, да? Не прогневайся, земляк, не успели поставить. Хе-хе-хе!

Журавлев и командир боевого охранения уходят сдавать-принимать позицию. Хозяевам скоро надо уходить.

— Ну, пока наши генералы в обмотках занимаются делами, я расскажу вам что тут и как. — Это опять говорит тот, пожилой, с медалью. — Вот ты, ефрейтор, новость вроде принес: наступать будем. У твоей новости, мил человек, борода до пупа. Тут у нас каждую ночь саперы гостили, все наши минные поля сняли, теперь за немецкие примутся.

— А далеко тут до немца? — тоном старого вояки небрежно спрашиваю я.

— В аккурат четыреста метров, сынок. Предупреждаю: днем и носа не показывать из траншеи. Снайпер, сволочуга, лютует, спасу нет. За эту неделю двоих. Лейтенанта из газеты, который удумал днем сюда пробраться, и одного из нашего отделения. Земляка евоного, — красноармеец кивает головой на худого долговязого парня, то ли узбека, то ли туркмена, все время молча сидящего в углу.

— Это значит, первое. Второе: оставляем, стало быть, вам мешок картошки в подарок. Хорошей. В подполе сгоревшей избы разжились. А бензинчик-керосинчик для этого дела, — наш новый знакомый постучал ногтем по гильзе, — сами добудьте. Тут внизу, в самом ручье, танк немецкий стоит. Не горелый. Застрял, видно, в болоте, его и бросили фрицы. Бензину в нем — полные баки. Крантик есть у большого бака. Вот и наливайте в ведро. Тропочка, значит, промята к самому крантику. Не заблудитесь и ночью.

В нашем новом жилье нет печки. Это, пожалуй, самое неприятное. Отапливаться придется очажком в нише, дым от которого выходит через лаз в траншею.

Вдовин говорит, что если стоять придется долго, он обязательно сходит к старшине за своей печкой, а для трубы пробьет отверстие в потолке.

Возвращаются наши «генералы в обмотках», что-то пишут на бумажке и прощаются.

— Ну, братцы-славяне, — говорит старший наших хозяев, — легкого вам пути до Берлина. Прощевайте. А ты, сынок, — это он говорит мне, — коли будешь дорогу глядеть, как на Берлин идти, делай это ночью. Днем не высовываться. Вмиг дырку, паразит, просверлит вот здесь. — Палец сержанта упирается в мою переносицу. — Ну, будь…

Да, здесь обстановка иная. Прав был Тимофей: мы еще вспомним житье-бытье во втором эшелоне. Половина из нас сразу же уходит в траншею, дежурить в ячейках. Остальные будут углублять траншею. Днем этого делать нельзя.

— Парни они, слов нет, запасливые, — недовольно говорит Иван Николаевич. — И дрова, и картошка, и бензин, а вот работать лопатой не любят. По траншее лишь ползком передвигались. Разве можно так?

Мы не знаем. Наверное, можно. Ведь находились же здесь и до нас и до них люди. Во всяком случае, долбить до полуночи мерзлую землю ломом и киркой — не сахар. В этом мы убеждаемся сразу же. Даже Тятькин — и тот скис. Но что делать — приказ!

Старший сержант Журавлев не назначает меня на дежурство в первую смену. Мы вместе с ним, Ипатовым и Чапигой займемся фортификационными работами. По-русски это звучит проще: будем копать землю.

Для этого берем в руки винтовки, достаем из чехлов лопатки и выползаем из норы. Траншея мелкая, местами занесена снегом, добротно утрамбованным локтями, коленями и животами наших предшественников.

Ползем к валуну, за которым находится ячейка командира отделения. Валенки Ивана Николаевича, подшитые толстым слоем войлока, маячат перед моими глазами. Решился-таки и наш командир сменить сапоги на валенки. За валуном старший сержант приседает и дает мне возможность втиснуться в ячейку.

— Ну и лодырь ты, сержант! — Я догадываюсь, что это — в адрес прежнего командира боевого охранения. — Не окоп, а сурочья нора. Придется и углублять и расширять его. Сделаем так: вы с Ипатовым и Чапигой углубляйте траншею, я — свой окоп, а Тятькин, Вдовин и Галямов пусть ведут наблюдение за противником. Через час меняемся. Все, начали!

Начали так начали. Беру лом, становлюсь на колени и ударяю им в мерзлую землю. Лом входит в нее сантиметра на два. Не густо!

Вскоре небо над нашими спинами начинает светиться дрожащими желто-голубыми огнями. Это осветительные ракеты. Враг бросает их по всему видимому нам из траншеи фронту. Раньше такого не было… Значит, противник все же почуял неладное, как-то заметил смену частей, выход нашего полка в первый эшелон, может, и эту нашу долбежку он слышит?

Вслед за ракетами дают о себе знать и пулеметчики. Нам разрешается отвечать на их огонь, так как позиция, которую занимает отделение, противнику хорошо известна. Знают немцы и то, что на ней расположено боевое охранение.

Но Журавлев приказывает не «огрызаться». Не до немцев сейчас, надо углублять траншею.

Иван Николаевич на время прекращает работу, подзывает меня. Мы прячемся за валуном, и, когда очередная ракета вспыхиваем дрожащим каким-то чахоточным светом, он говорит:

— Темный прямоугольник у кустов видишь?

— Угу!

— Не «угу», а вижу. Так надо отвечать! Это дзот. Двухамбразурный. Вторая амбразура направлена в сторону нашего левого фланга. Во время атаки этот дзот нам может здорово навредить.

Я киваю головой в знак согласия, хотя и не могу взять в толк: почему нам страшна именно та амбразура, а не эта, глядящая прямо на нас.