Валерия Алфеева - Паломничество на Синай Страница 9

Главным ритуальным обрядом сопровождался восход солнца. Оживали на восходе берега Нила, распускались голубые и белые лотосы, поднимались из зарослей папируса стаи птиц, оглашая криками пробудившийся мир. В этот рассветный час в храме, представлявшим собой громадный открытый солнцу двор, празднично оформленный пилонами, статуями фараона и росписями, жители Ахетатона приносили на жертвенниках дары солнцу. Стоя на верхней площадке главного алтаря, на который уже были возложены цветы, плоды, овощи и птицы, Эхнатон взмахивал кадильницей с фимиамом. Нефертити, жена его, прекрасная в диадеме с перьями, и дочери мелодично позванивали в систры. Музыканты, придворные и жрецы нараспев произносили слова гимна всеозаряющему и животворящему солнцу: «Прекрасен твой восход на горизонте, о живой Атон, зачинатель жизни! Встают люди, омывают тело, воздевают руки, радуясь рождению нового дня. Зеленеют деревья и травы, пасутся стада, взлетают над болотами птицы, поднимая крылья в знак поклонения тебе. Всплескивает рыба в воде, и корабли плывут вверх и вниз по реке. Твои лучи объемлют все страны, которые ты сотворил. Ты даешь дыхание, чтобы оживить творения твои, утешаешь ребенка, чтобы он не плакал, помогаешь птенцу разбить скорлупу и выйти на свет. Ты даешь жизнь и отдаленным странам, оплодотворяя дождем их земли. Как многочисленны и прекрасны творения твои — люди, животные, цветы, травы, все, что есть на земле, в воде и в воздухе!»

Поразителен этот гимн в эпоху торжества жестокой силы, когда прешественники Эхнатона, возвращаясь из походов, подвешивали на носу барки пленников вниз головой, когда фараоны украшали свой путь сожженными и покоренными городами и грудами трупов, а славословия сравнивали их с яростными львами и парящими ястребами, схватывающими все, что видят… Никогда в истории Египта не достигали такого совершенства, свежести, яркости и пленительного своеобразия живопись и скульптура, освободившиеся от вековых шаблонов. Прекрасны росписи дворцовых залов, молелен, загородных усадеб новой столицы. Иногда все помещение оформляется в виде нильского берега: тонкие колонны, напоминающие стволы папируса; цветы и бутоны лотоса, повторяющиеся в росписях стен и пола, порхающие в зарослях птицы. Никогда прежде не было такого богатства сюжетов и красок, такой свободы и утонченного изящества исполнения, такого увлечения красотой линии и цвета. Та же естественность появилась в изображении людей, сменив канонизированную стилизацию поз и жестов. От портретов прежних фараонов, одинаково монументальных, резко отличаются изображения Эхнатона: аскетические черты, удлиненный череп, узкие плечи, тонкие слабые руки. Он часто запечатлен в семейном кругу: с Нефертити и царевнами. Шедеврами мирового искусства остаются скульптуры Тутмеса, современника Эхнатона: цветной бюст Нефертити в синем головном уборе, ее же дивная песчаниковая головка, портреты царевен.

Эта религия открывала глаза на земную красоту, называя природу зеркалом Атона, единственного источника энергии и непрерывной жизни.

Эхнатон умер рано, около тридцати пяти лет, из которых семнадцать он царствовал. Не лишены оснований предположения, что он был отравлен — сохранились росписи, изображающие покушение на него. Он не оставил ни сыновей, ни сподвижников. Последующие фараоны сделали все, чтобы вычеркнуть из истории память об Эхнатоне и его боге. Царский двор вернулся в Фивы, а прекрасный город Солнца был с ненавистью разгромлен:

разбивали, крушили, дробили великолепные статуи, рельефы, храмы и дворцы, позже пески пустыни на тысячелетия укрыли руины. Имя Эхнатона вычеркнули из истории, стерли с каменных стелл и из папирусных летописей, и только в случае необходимости упоминалось о царствовании «проклятого солнцепоклонника».

Но эта эпоха не прошла бесследно в культуре Египта, однажды достигшей такого высочайшего уровня. Вот почему евреи-пастухи были «мерзостью» для египтян, низшей непросвещенной расой, и евреи рабы тысячами обрекались на смерть при рождении или на строительстве каналов и пирамид; народ обречен был ассимилироваться или быть раздавленным. Вот почему исход из Египта стал для евреев исходом в иное бытие, в собственную историю, религию и судьбу. Вот для чего Господь избирает Моисея.

По воспитанию он вознесен на вершину пирамиды царственной власти и культуры, принадлежит к верховным поработителям. Но в порыве гнева убивает надсмотрщика-египтянина, избивающего еврея, ибо по плоти и крови принадлежит к евреям, порабощенным, задавленным, утратившим вкус свободы. Если бы он жил среди них, он тоже не знал бы этого вкуса, — нужно вырасти свободным, чтобы ощутить всю глубину унижения рабством.

Он пришел к своим с безотчетным желанием защитить от насилия, научить достоинству, прекратить внутренние распри. Пришел к своим, и свои его не приняли, — как будет сказано потом о другом Пришельце. И, отвергнутый своими, он скрывается от гнева фараона в пустыне. Небольшой штрих в портрете: как начинается эта жизнь среди чужих. Моисей сидит у колодца в чужой земле, и приходят дочери священника, поднимают с большой глубины воду, наполняют корыта для своих овец. Появляются пастухи и отгоняют их.

Тогда встал Моисей и защитил их, и напоил овец их.

Он пришел издалека, чтобы обрести мирное пристанище, но сразу вступается за незнакомых мадиамитянок, один против пастухов, как вступился сначала за еврея против египтянина, потом за еврея против еврея. Значит, дело не только в родстве по крови, — в нем действует божественный закон, еще не начертанный на скрижалях каменных, но уже проступающий на платяных скрижалях сердца.

«…Придя к смоковнице, чтобы напитаться, и не найдя на ней плодов, Господь присудил ей наказание, и она тотчас засохла («да не будет же, — сказал Он, — впередь от тебя плода вовек». Как там еще не время было собирания смокв, а Господь потребовал плодов от смоковницы, так и здесь Господь приходит еще до духовного единения, требуя от души плода доброй решимости… Это означает, что еще до действия благодати и принесения душою плодов духа Господь требует какого-то собственного плода самой души, искреннего желания и решимости всю веру и всю любовь Ему отдать, и всю, насколько есть сил, способность к добрым делам, внутренним или внешним. Этого вот Господь ищет от нас, то есть неотступного стремления к Нему; и когда видит такое доброе произволение души и правое стремление к Господу, тогда дарует ей благодать, приходя и обитая в нас, и тогда удостаивает душу, в пору ставшую смоковницей зрелой, плодов духа. И в каждую душу заглядывает Господь… Каждая душа должна поэтому умереть в себе самой и Им начать жить и принять Его…» — как говорит Макарий Египетский.

Итак, названный сын дочери фараона пасет овец и женится на мадиамитянке. Но притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу. И вот — сорок лет в пустыне, перед безмолвием гор и песков, сорок лет одиночества — потому что не мог великий разум утолиться безмолвием небес, памятью о давно прошедшем, общением с Сепфорой и бессловесной тварью. Он смирился, одиночество и пустыня угашают страсти, очищают душу от всего временного, подготавливая ее ко встрече с Тем, одним из имен Которого является Вечность.

И когда Моисей готов услышать, он слышит голос Бога: Я увидел страдание народа Моего в Египте… Разве Господь не видел этого страдания раньше? В Его бытии нет времени, нет «раньше» или «позже» — это в судьбе Моисея настал час, когда Господь счел его готовым к исполнению Своей воли, совпадающей с прежде бессильным человеческим желанием:

Итак, пойди: Я пошлю тебя к фараону; и… выведи из Египта народ Мой, сынов Израилевых.

Кто я, — говорит теперь Моисей, — чтобы мне идти к фараону и вывести из Египта сынов Израилевых?

В этом «кто я?» — его теперешнее смирение и, может быть, неуверенность и нежелание поднять свой крест как хоругвь ополчения.

И Господь отвечает на самую суть вопроса: Я буду с тобою…

Нет силы, способной вывести народ, оставивший Бога, из позора рабства и нищеты, кроме Самого Бога. Но Он нуждается в посреднике.

О, Господи! человек я не речистый… я тяжело говорю и косноязычен, — продолжает уклоняться Моисей.

Я буду при устах твоих… — отвечает Бог.

И последнее отчаянное воззвание: Господи! пошли другого, кого можешь послать.

Все тщетно, потому что больше послать некого, к нему протянута десница Господня:

И жезл сей возьми в руку твою…

И пошел Моисей…

И потом, уже после исхода евреев, когда они плачут в пустыне у своих шатров о мясе и чесноке, о луке и репчатом луке, который ели в рабстве, Моисей воззовет к Господу:

…Для чего Ты мучишь раба Твоего? И почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? Разве я носил во чреве весь народ сей и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка, в землю, которую Ты с клятвою обещал отцам его?… Я один не могу нести всего народа сего; потому что он тяжел для меня.